Лиходолье - Самойлова Елена Александровна - Страница 61

Все верно, мы первыми нарушили перемирие, установленное Мореей. И за Виком пришла тень материнского проклятия, сделанного на смерть.

Запела волшебная дудочка, заметалась между тесно сдвинутых домов пронзительная мелодия – и потянувшийся ко мне железный оборотень застыл, скованный невидимой удавкой.

Тень соскользнула на мостовую, заметалась вокруг Викториана, как волк у овчарни. Ведь вот она, добыча, совсем рядом, надо только найти лазейку…

– Вик!! Дай мне руку!

Он посмотрел на меня, бегущую к нему во весь дух, поверх инструмента, но послушался.

Отнял дудочку от губ и протянул мне ладонь, вокруг которой густым облаком клубилась непроглядная тьма…

Глухой рев за спиной, оскорбленный, озлобленный.

Я успеваю только дотронуться кончиками пальцев до мерцающей сквозь черноту метки на запястье змеелова, перехватывая «зерно» проклятия, стаскивая его, уже проросшее, с руки Вика, как меня сбивает с ног что-то тяжелое, холодное. Плечо и ключицу пронизывает острая боль – харлекин вгрызается в него, как собака в кость. Слишком торопится, слишком голоден – и потому промахивается мимо уязвимой шеи, хватаясь за то, что оказалось ближе. Он даже не пытался вырвать кусок плоти – просто держал, как заржавленный железный капкан, боясь разжать челюсти, чтобы не упустить добычу.

Где-то кто-то кричит, голоса сливаются в неясный гул.

«Зерно» проклятия, зажатое в моем покрытом золотой чешуей кулаке, выскальзывает из ослабевшей, раскрывшейся ладони и приземляется на ворох длинных волос-струн, разметавшихся по мостовой рядом со мной.

Мгновенно прорастает, впитываясь в них, как вода, попавшая на иссушенную, превратившуюся в песок почву.

Харлекин замирает, тяжелые челюсти разжимаются, и в уши мне ударяет тонкий, обиженный и почти человеческий вой.

Кто-то хватает меня за руки, выволакивая из-под оборотня. Мельком успеваю заметить белое, как бумага, лицо дудочника, торопливо оттаскивающего меня в сторону, и лишь потом мой взгляд падает на харлекина, к которому перешло наложенное на Вика материнское проклятие.

Его уже почти не видно за густым черным облаком, которое втягивалось в узкую полоску тени, отбрасываемой колодезным журавлем. Втягивалось вместе с харлекином с мерзким, противным скрежетом, будто бы металл доспехов железного оборотня сплющивало, сминало с огромной силой, чтобы протолкнуть огромное существо в узкую дыру шириной с мою ладонь…

– Вот тебе и материнское проклятие, – потрясенно пробормотала я в наступившей тишине после того, как облако исчезло в полоске тени, унеся с собой бывшую «наставницу» Искры. Викториан, все еще державший меня обеими руками за запястья, только судорожно выдохнул, так и не произнеся ни слова. Пальцы он сумел разжать только после того, как в переулке загрохотали тяжелые, подкованные железом сапоги и зазвучали голоса огнецкой стражи, появившейся, как всегда, уже после того, как драка закончилась.

Я кое-как встала и подошла к Искре – тот лежал на спине в свете фонаря, и было видно, как стремительно затягивается дыра в горле. Еще немного, и он сможет сменить форму на человеческую, не рискуя истечь кровью.

– Все будет хорошо, – тихо шепнула я, осторожно кладя ладонь на поцарапанную щеку харлекина. Тот скосил взгляд на мое окровавленное плечо, уже покрывшееся золотой чешуей, и тяжело отвернулся.

– А я что говорю – милые бранятся, только тешатся, – услышала я обрывок разговора. Повернула голову, с удивлением глядя на Викториана, объяснявшегося с рослым огнецким стражником по поводу ночного погрома. – Вон все разнесли как, выясняя отношения.

– И что, выяснили? – едко поинтересовался стражник, оглядываясь по сторонам. Но поскольку мертвых тел, равно как и луж крови, на площади не было, приходилось верить на слово. Или хотя бы делать вид.

– Как видите. – Дудочник усмехнулся, кивнув в нашу сторону. – Странная у них любовь, нелюдская. Мне, как человеку, не понять.

Любовь?

Я посмотрела на Искру, который глубоко вздохнул и приподнялся на локте, по-прежнему глядя куда-то в сторону. Синеву спокойствия затопило темное, непроглядное чувство вины с фиолетовым оттенком злости не то на себя, не то на меня, не то на всех сразу.

– Придется возмещать ущерб. – Стражник возвысил голос, обращаясь уже к нам с Искрой. – Эй, вы двое! Завтра с утра к мировому судье. Либо платить будете, либо на общественные работы отправим! И в следующий раз отношения выясняйте за городской стеной, вам понятно?

Понятно. Куда уж там не понять?

Вик подошел ко мне и присел рядом на корточки, осторожно отклеивая от золотой чешуи пропитавшиеся кровью обрывки сорочки.

– Надо промыть и перевязать, слышишь? Ты ж в отличие от него не железная. Да и зараза от ржавых зубов та еще может быть.

Я растерянно кивнула, позволяя поднять себя с мостовой. Посмотрела на поддерживающие меня руки змеелова – ни следа от метки проклятого, осталось лишь небольшое пятнышко размером с серебряную монетку, блеклое, неяркое, – как будто шрам от зажившей раны. Сразу отчего-то вспомнились слова Мореи о том, что как только сойдет проклятие с человека, нужно обернуться через левое плечо, чтобы увидеть, куда будет лежать мой путь.

Надо – значит надо. Каждому приходится платить свою цену.

Я неохотно обернулась, глядя вначале на улочку за спиной, потом на дом с покатой крышей и, наконец, поверх него, невысокого, на небо.

Всмотрелась, пытаясь понять, что же за гигантские извивы, закрывающие звезды на востоке, я вижу, а когда осознала, взвыла от отчаяния, пряча лицо в ладони и едва сдерживаясь, чтобы не выцарапать себе ставшие в одночасье ненавистные змеиные глаза…

Глава 3

В начале июля на степь вместе с жарой обычно надвигается засуха, и город Огнец, выросший когда-то на берегу обширного водоема с соленой водой, не избежал этой участи. Соленое озеро ощутимо обмелело и отступило от берега на целых два шага, обнажив дно, покрытое белесыми кристалликами, мелкой галькой и красноватыми водорослями, которые гнили и высыхали на жарком солнце, наполняя воздух запахом соли и йода.

Вечерело, и солнце, медленно спускающееся за гору, забирало с собой хотя бы часть удушливого зноя, позволяя горожанам вздохнуть посвободнее, и на улицах, которые в дневные часы словно вымирали, снова закипела жизнь. Торговцы на Приозерной площади наперебой нахваливали товар – живых раков, вяло копошившихся в сетчатых коробах из тонкой лозы, рыбу, которая уже всплывала к поверхности мутной тепловатой воды, накануне залитой в бочку, широко распахнув рот и судорожно приподнимая и опуская жаберные крышки. Запах над площадью стоял соответствующий, и рыбную вонь не разгонял даже горячий сухой ветер, дувший с озера.

Странное дело, но Викториану этот город все равно нравился. Жару он переносил куда как лучше, чем холод и сырость, и, пожив в Огнеце всего пару недель, неожиданно избавился от необходимости использовать трость по назначению, таская ее с собой скорее по привычке и как дополнительное оружие, о котором мало кто догадывался. Больное колено, словно прогревшись, наконец, как следует, перестало напоминать о себе даже после длительной прогулки, и Вик обнаружил, что в кои-то веки бродит по запутанным улочкам просто так, из любопытства, отстраненно наблюдая за прохожими и не пытаясь выискивать в веселых, хмурых, подавленных или довольных лицах признаки врага. Кое-кто нехорошо косился на знак Ордена Змееловов, вышитый на уголке воротника его рубашки, но все заканчивалось на этом самом неприязненном взгляде и презрительно поджатых губах. Нападать никто не торопился, более того – когда Вик подошел к лотку с пирогами, придирчиво выбирая тот, что позажаристее, молодая торговка, даже не пытаясь скрыть мелкие иглоподобные зубы, расплылась в улыбке и совершенно искренне поблагодарила за покупку медовика, даже не обратив внимания на значок с пронзенной змеей.

Удивительный город. Интересно, какие усилия пришлось приложить, чтобы нечисть мирно уживалась с людьми? Ведь в Ордене Змееловов высмеивают даже идею подобного сосуществования, на все вопросы юных учеников отвечая, что единственный способ давным-давно известен – это договор. Впрочем, кто сказал, что нет его, этого огнецкого договора? Ведь недаром молодую шассу беспокоила, почти пугала предстоящая встреча со смешливой бабкой в полосатых вязаных гетрах и старомодном выцветшем от времени платье с кружевным воротником. Вот только кем надо быть, какой властью и силой обладать, чтобы удерживать лиходольскую нечисть, живущую бок о бок с людьми, от неминуемого кровопролития? Все равно что загнать волчью стаю в овечий загон, закрыть калитку и посмотреть, что дальше будет. И как ни старайся – рано или поздно либо волки загрызут овец, либо стадо с перепугу затопчет лесных хищников.