САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Дейс Герман Алибабаевич - Страница 77

 «И не стану», - железно подумал он, стараясь отогнать от себя желание напиться, подстрекаемое голосами Варфаламеева и Гриши. В это время на горизонте появился на своей телеге Мишка, а спустя полчаса оказалось, что он привёз зарплату.

 - Здорово, - елейным голосом пропел рыжий великан, спускаясь на землю и привязывая свою кобылу у крыльца Сакурова.

 - Привет, - буркнул Сакуров, неодобрительно наблюдая действия великана, изобличающие его желание пообщаться с Константином Матвеевичем не минуту – другую, а гораздо дольше. И не под навесом крыльца, а в более приватной (или приветливой) обстановке.

 - Ну, пошли, что ли? – спросил Мишка и первый вошёл в избу бывшего морского штурмана.

 - Пошли, - пожал плечами Константин Матвеевич.

 - Распишись и получи, - велел Мишка, по-хозяйски усевшись за главный стол и расстелив на нём акционерную ведомость.

 - Ничего себе получилось, - прокомментировал Сакуров, подписав три зарплаты.

 - И вот здесь, - показал Мишка.

 - А здесь за что? – не понял Константин Матвеевич.

 - За зерно, - ласково пояснил Мишка.

 - Это какая-то универсальная ведомость, - пробормотал Константин Матвеевич, зависая шариковой ручкой над указанным местом. – Но зачем я должен расписываться за зерно сейчас, когда я его ещё не получил?

 - Я получил, - утешил его Мишка. – Можешь хоть сегодня забирать его из моего амбара.

 - Это… как это? – забуксовал Сакуров, памятуя Жоркины рассказы о проделках Мишки, всучивавшего ему травленую мышами шелуху под видом отборной пшеницы.

 - Да ты не сомневайся, Константин! – сказал Мишка таким прочувственным голосом и так честно посмотрел на Сакурова, что тому сделалось стыдно за свои мысли. – А то наслушался Жоркиных басен и держишь тут нас всех за гандонов…

 «И действительно», - ещё больше устыдился Сакуров, оттаивая под взглядом васильковых глаз на широком добром лице русского богатыря.

 - …И думаешь, поди: вот Мишка моё хорошее зерно себе в амбар ссыпал, а мне отдаст позапрошлогоднее. Вот поэтому, чтобы у тебя не было таких на мой счёт подозрений, я твоё зерно сейчас не привёз. Нет, думаю, пусть Костя сам приедет, и сам берёт из моего амбара то зерно, которое ему больше понравится. Так что можем поехать прямо сейчас, погрузить зерно на мою телегу и привезти его к тебе. Тут тебе тонна причитается. У тебя двадцать пустых мешков найдётся? А то, сам понимаешь, зерно у меня насыпью.

 - Пшеница? – не поверил своим глазам Сакуров, подмахивая бумагу и прикидывая, где ему раздобыться мешками.

 - Она, - снисходительно улыбнулся Мишка, но затем посуровел и добавил: - А вот Миронычу мне ничего выхлопотать не удалось. Придётся тебе или из своего фонда ему полтонны выделить, или самому в правлении хлопотать.

 - Полтонны?! – ахнул Сакуров. – За что???

 - Я в эти детали вникать не хочу, - дипломатически возразил Мишка, - но скажу по секрету: уже вся округа знает, что какой-то разбогатевший на фермерстве беженец беспощадно эксплуатирует местного старичка. Причём старичка очень ветхого, каковой старичок, невзирая на свою ветхость, вынужден подрабатывать на любых кабальных условиях в силу своей сложившейся бедности…

 - Блин! – только и сказал Сакуров.

 - Кстати, где он? – поинтересовался Мишка и извлёк из недр своего стилизованного под брезентовую плащ-палатку зипуна (58) литровую пластиковую бутылку с ядрёным самогоном из патоки.

 - Он… - зачарованно уставился на бутыль Сакуров и кратко поведал Мишке историю про горшок с вымышленными Жоркой золотыми фунтами. В конце этой истории Мироныч таки доскрёбся до какой-то желтизны в чугунных недрах горшка, запер Дика в сенях своей избы и побежал в город к знакомому химику, чтобы уговорить того сделать спектральный анализ находки. Или хотя бы покапать на выявленную желтизну соляной кислотой. Но так как Мироныч хотел дармового анализа (или дармовой кислоты), а все Угаровские химики сидели в своих школах четвёртый месяц без зарплаты, то Мироныч пропадал уже третьи сутки.

 - Иди ты! – по-бабьи ахал Мишка, заливисто хохотал и спрашивал про остальной народ.

 - Жорка уехал за пенсией, - объяснил Сакуров, логично не упоминая учительшу, вековух и прочих потенциальных не собутыльников Мишки. Впрочем, вышеупомянутые и прочие отсутствовали в силу своего дачного статуса.

 - Ну, что ж. Нам будет больше. Про Алексея ничего не слыхал?

 - Нет. Кстати: я не пью…

 - Иди ты!

 - Ей-богу!

 Сакуров побожился так убедительно, что Мишка проникся и предложил позвать до компании хотя бы Варфаламеева.

 - Вот это дело! – обрадовался Сакуров, а затем вопросительно добавил: – Но только он был с Гришей?

 - Гриша отпадает, - возразил Мишка. – Закусить чем найдётся?

 - Сделаем! – махнул рукой Сакуров, сунул три получки в небольшой задний карман старых Жоркиных джинсов и поспешил на выход, пока Варфаламеев и Гриша окончательно не договорились о последней очереди идти известно куда и знамо к кому. 

Глава 36

 Варфаламеев от угощения не отказался. Гриша отвял, не хлебалом соливши (59), а Сакуров как побожился, так пить и не стал. Он часа два присутствовал при распитии литра Мишкой с Варфаламеевым, потчевал их, чем придётся, и слушал их трёп. Варфаламеев пытался впарить Мишке очередную порцию переводов Басё, а Мишка гнул политическую тему с привязкой к местной сельскохозяйственной действительности. При этом рыжий великан регулярно апеллировал хозяину с помощью таких расхожих вопросов, как «правда?», «нет, ты согласен со мной?» или «ну чё, неужели я не прав, Костя?»

 Сакуров охотно поддакивал, потому что в теме политических высказываний Мишка был на сто процентов прав. Поддакивая, Константин Матвеевич попивал чаёк, а в его голову забредали нехорошие мысли насчёт того, а на хрена всё это? С одной стороны, ему хотелось верить Мишке, готовому прийти на помощь ближнему своему, с другой – Сакуров не мог не верить Жорке.

 С первой вышеупомянутой стороны его поджимала (в заднем кармане Жоркиных джинсов) зарплата, привезённая Мишкой, а рядом с зарплатой присутствовали готовность помочь с транспортировкой зерна и наполовину опустошённая пластиковая литра. И пусть Сакуров отказался от выпивки, тем не менее, это о чём-то говорило.

 С другой – чуть ниже вышеупомянутой – стороны Сакурова забирало сомнение, инициируемое теми же вышеупомянутыми аргументами, которые подкрепляли первую вышеупомянутую сторону. Другими словами, все аргументы в пользу Мишкиной искренности, слегка ревизованные в свете трезвого скептицизма Сакурова, принимали диаметрально противоположное значение, и бедный бывший морской штурман, якобы разбогатевший на фермерстве беженец, начинал задаваться неприятными вопросами типа: а чего ему, спазматически благодетельствующему Мишке, всё-таки, нужно? То есть, сначала проникшись к Мишке почти любовью за оказанную ему услугу в виде известно чего, Константин Матвеевич, не сумевший погрязнуть в своей благодарности под воздействием Мишкиного самогона, начинал подозревать его во всех тяжких. И, чтобы не погрязнуть во внутреннем диспуте с самим собой так же, как в благодарности, Сакуров решил задать нелицеприятный вопрос тому, кого он и хотел бы считать благодетелем, но не мог, потому что верил Жорке больше, чем хотел верить Мишке.

 В общем, Сакуров спросил Мишку: а что он, Константин Матвеевич, будет должен ему, Мишке, за всё это? Ну, за привоз ведомости с деньгами, личные хлопоты Мишки по вышибанию кормов для временного пастуха из акционерных закромов и готовность сделать ещё два конца за зерном в Мишкин амбар и обратно, в Серапеевку? Плюс за литр самогона, который Сакуров хоть и не пил, но всё-таки…

 Прочувствовав ребром поставленный вопрос, Мишка так благородно возмутился, что Сакуров ещё больше устыдился (хотя куда уж больше после давешнего?) своего неверия в Мишкину бескорыстность. Да ещё подлец Варфаламеев подсунул такой подходящий хокку якобы из коллекции самого Басё в переводе Варфаламеева, который (хокку, а не Варфаламеев) как нельзя лучше способствовал уверованию Сакурова в глубинное (или истинное) благородство рыжего великана под налётом мелких пакостей и прочих характерных качеств, свойственных повседневному поведению (когда не нужно спасать Родину или выносить младенца из горящей избы) русского человека. Или, если быть точным, свойственных поведению тех чисто русских людей, с малой частью которых успел познакомиться Константин Матвеевич Сакуров. С Мишкой, например. Или с Миронычем. Или с дальним родственником Алексея Семёновича Голяшкина. Или с дядей, о котором говорить не приходится, потому что с ним Константин Матвеевич был знаком почти что издревле, а по-настоящему узнал его только год назад.