Твое смеющееся сердце - Бартоломью Нэнси - Страница 2

Я сама упаковала ее чемоданы и довезла ее до особняка Вернелла на Нью-Ирвинг-парк. Высадив Шейлу на изогнутой подъездной аллее, я сказала:

— Скатертью дорожка, только смотри не споткнись на лестнице, когда будешь возвращаться обратно! Ты останешься здесь до конца учебного года. Посмотрим, как тебе понравится жить с папочкой.

Потом я вернулась к себе на Колледж-Хиллз, вошла в свое бунгало и на три дня завалилась в кровать. Я не сомневалась, что поступила с Шейлой правильно, но мне все равно было так больно, что я едва дышала. Я рыдала, оплакивая свою девочку и пятнадцать лет жизни, потраченных на Вернелла Спайви.

Позвонив Бонни, моей совладелице салона красоты, я попросила открывать салон без меня, обзвонить всех, кто записался ко мне на ближайшие дни, даже постоянных клиентов, и отменить запись. Потом принялась есть всякую дрянь без разбора: жирные чипсы, сладкие кексы с консервантами и красителями, подъела всю жареную картошку в пакетиках, какая только была в доме, съела все продукты, в которых содержалась хоть капля шоколада. Мне было ужасно жалко самое себя.

На третий день такой жизни я встала с постели, доковыляла до ванной и уставилась на себя в зеркало.

«Мэгги, — сказала я себе, — Господь Бог сотворил тебя женщиной и одарил талантом, а ты попусту тратишь оба его дара. Посмотри на себя, ты совсем расклеилась! И только лишь потому, что твоя дочь решила пожить с отцом! Ну и что? Не умерла же она в конце концов! Если уж на то пошло, в последние несколько месяцев твоя жизнь с ней была далеко не сахар».

Я приблизила лицо к зеркалу, разглядывая женщину, в которую превратилась. Мои рыжие кудри стали похожими на свалявшуюся солому, вокруг зеленых глаз залегли круги, а сами глаза покраснели. От жирного и сладкого, которыми я злоупотребляла все эти дни, лицо стало хуже некуда.

«Вот что, милая, — сказала я себе, — твоя мама не растила своих детей дураками и уж тем более нытиками. Пора тебе взять быка за рога и заняться настоящим делом!»

Мне вспомнилось и еще одно мамино высказывание: под лежачий камень вода не течет.

Мама была права. Мое будущее меня ждет. Какое-то шестое чувство мне подсказывало, что в моей жизни грядут большие перемены, правда, я тогда не знала, что вместе с ними меня ждут и большие неприятности.

И полгода спустя я нашла себя. Я поручила ежедневные обязанности по управлению салоном своей партнерше Бонни. Мы договорились, что я буду по-прежнему появляться там время от времени и обслуживать своих постоянных клиентов, но она остается за старшую. Затем я взяла половину тех денег, которые Вернелл с большой неохотой выделил мне при разводе, и решила предъявить права на то место в мире, которое — я это знала — принадлежит мне.

С тех самых пор как я забеременела и была вынуждена выйти замуж за Вернелла, я все время играла по правилам. Мой цветной мелок никогда не вылезал за черту. Но взять быка за рога в моем понимании означало пойти за единственной мечтой, которая всегда жила где-то на задворках моего сознания. Мэгги Рид, тридцатишестилетняя разведенная, мать шестнадцатилетней дочери и совладелица салона красоты «Кудряшка Кью», собиралась стать Мэгги Рид — солисткой музыкального ансамбля в стиле кантри «Ведущее колесо», выступающего в «Золотом скакуне», самом популярном в Гринсборо ночном клубе.

Я была рождена стать певицей, но, как говорила моя мама, «птичка, которая живет с позолоченной лилией, не поет». Теперь же, когда Вернелл со своей куколкой Барби свил себе другое гнездышко, а Шейла повела себя так, будто решила бороться за звание «Испорченный ребенок года», я рассудила, что терять мне особенно нечего.

Нельзя сказать, чтобы у меня совсем не было опыта, так или иначе я пела всю жизнь, даже с Вернеллом познакомилась благодаря своему пению. На школьном вечере он танцевал с какой-то девушкой возле самой эстрады, а я пела. Когда он повернулся в танце лицом к эстраде, он подмигнул мне. Остальное уже история. Дурная история.

«Давай же, — мысленно подбадривала я себя, — не упускай свой шанс. В конце концов, что тебе терять?»

Терять мне действительно было нечего. Почти всю жизнь и, уж во всяком случае, последние шестнадцать лет я наблюдала за парадом со стороны. Пришла пора самой принять в нем участие. Вот так я и оказалась на сцене ночного клуба «Золотой скакун». Я стояла перед микрофоном, полная решимости внести свою строку в летопись музыки в стиле кантри.

Никогда не забуду тот первый вечер. Прослушивание было открытым для публики. Кто только не заглянул в тот вечер в «Золотого скакуна» — пьянчуги, вышибалы, диск-жокеи, просто какие-то девицы, — и каждый считал своим долгом поделиться советом насчет того, какой должна быть новая солистка ансамбля.

Помню, из динамиков прозвучало мое имя и кто-то слегка подтолкнул меня в спину. И вот я иду по сцене в ярком свете прожекторов с таким видом, будто мне принадлежит весь мир, а в душе отчаянно молюсь, чтобы не растянуться на полу самым идиотским образом, споткнувшись о провода, которых у меня под ногами полным-полно.

Все ребята из ансамбля смотрят на меня. Потом гитарист, симпатичный парень с черной бородкой, кивает и говорит:

— Начинай, задай нам ритм, и мы вступим.

С таким же успехом он мог бы сказать, например: «Меня зовут Джетро, а наш ансамбль называется «Беверли-Хилл-биллиз»». Я так нервничала, что почти ничего не соображала.

Я шагнула к микрофону, сердце грохотало в ушах так, что я едва слышала.

— Если не можешь, хотя бы делай вид, — шепотом приказала я себе и стала считать вслух, задавая ритм: — Раз, два, три, четыре.

Я запела песню «Твое смеющееся сердце»; мне стал подыгрывать ударник, затем вступила ритм-гитара. На первом куплете я думала только о том, чтобы не намочить трусы от страха, и мечтала, чтобы коленки наконец перестали дрожать. На втором куплете я начала понемногу приходить в себя, стала смотреть в зал и петь не только для себя, но и для публики. В конце концов, если уж я собираюсь стать новой легендой кантри, нужно вести себя так, будто я кое-что собой представляю.

Я запела, вкладывая в песню всю душу, и почувствовала, как во мне что-то меняется. Впервые за много лет, а может, и за всю жизнь, я ощутила в себе внутреннюю силу. Я смело встречалась взглядом с каждым мужчиной, который на вид казался одиноким, не избегая даже красавчиков. Я взяла микрофон в руки и, продолжая петь, начала двигаться по сцене. К началу третьего куплета публика была у меня в кармане. А где-то на середине третьего куплета я влюбилась. Высокий худощавый мужчина пробрался через толпу танцующих, не отрываясь смотрел мне в глаза, и его взгляд странным образом меня притягивал. Он шел вперед, пока не наткнулся на железный барьер, ограничивающий танцевальную площадку. На нем были белый соломенный стетсон и тугие линялые джинсы. От глаз разбегались лучики морщинок, он был очень загорелым, как будто работал под открытым небом. А еще у него были густые ковбойские усы, при виде которых у женщин возникают мысли о поцелуях.

Он стоял, скрестив руки на груди, и улыбался мне с таким видом, будто мы с ним давние друзья и у нас есть какой-то общий секрет. Я тоже улыбнулась, глядя ему в глаза, и предоставила музыке вместо меня сказать этому ковбою, что у нас с ним общая судьба. Когда песня закончилась, у меня появилась работа и будущее.

Этот вечер был омрачен только одной неприятностью: когда я закончила петь, поговорила с ансамблем и снова повернулась к залу, мой голубоглазый ковбой исчез. Я поискала его глазами, потихоньку оглядела весь зал, посмотрела в сторону стойки бара, разве что в мужской туалет не заглянула. Его нигде не было, он исчез. Но у меня остался от него подарок: я поняла, что у меня может быть жизнь и без Вернелла Спайви. У меня появилась новая работа, и даже замаячили на горизонте кое-какие перспективы.

В следующие пять месяцев для меня больше не имело значения то обстоятельство, что Вернелл греется в лучах искусственного солнечного света перед телекамерами, продает спутниковые антенны и богатеет с каждым днем. Меня даже почти перестало задевать то, что Шейла теперь ходит в привилегированную загородную школу и общается с девочками, имена которых выглядят как у обычных людей фамилии. Я нашла свое призвание и была счастлива.