Телевидение - Андреев Олег Андреевич - Страница 55

Москва

Крахмальникову было даже интересно. Вот так, оказывается, просто. Неужели этот парнишка считает, что все ему сойдет с рук? Веселый пацан.

Вошел милиционер, порылся у следователя в столе.

— А где Андрей? — спросил.

— Вышел, — пожал плечами Крахмальников.

— Встань-ка, — попросил милиционер. — В шкаф надо…

Крахмальников отодвинулся вместе со стулом. Милиционер распахнул створки, нашел на полке увесистый справочник. Положил его на стол. Рядом положил фуражку.

Крахмальников с еле заметной ухмылкой наблюдал, как тот, слюнявя пальцы, внимательно листает справочник.

— Что-то ищете? — спросил Крахмальников.

— Че ты сказал?

— Я спросил — ищете что-то?

Милиционер без размаха, но очень сильно двинул Леонида справочником по лицу. Крахмальников упал со стула.

Сначала ему показалось, что произошла какая-то дикая случайность, несуразица.

Он все еще с ухмылкой поднял голову. Милиционер наклонился и еще раз, теперь уже с замахом, ударил Крахмальникова справочником по затылку.

— Че ты мне сказал? А? Ты думаешь, что ты тут говоришь? — строго спросил милиционер. И снова замахнулся справочником.

Крахмальников закрыл голову руками. Этого милиционеру и было надо. Он саданул ботинком в живот Леониду. Тот задохнулся, стал хватать ртом воздух.

— Ты думай, что говоришь вообще. Че ты тут? Сильно крутой, да? Оскорблять он меня будет. Милиционер присел на корточки.

— Че там у тебя? — спросил он, отнимая руки Леонида от живота. — Ну ладно, все, покажи.

Крахмальников опустил руки. Милиционер снизу коротко ткнул кулаком в солнечное сплетение.

— Тихо-тихо-тихо, — почти ласково проговорил он. — Че ты пыхтишь? Успокойся. Пыхтеть тут не надо. Это тебе не бордель. Это милиция, понял? Давай, все, вставай. И больше так не груби, понял?

Милиционер положил справочник в шкаф, надел фуражку и вышел.

У Крахмальникова задрожали губы. Подлые, слабые, позорные слезы покатились из глаз. Не от боли, конечно. Изворотливый ум его метался в догадках — кто? Кто его заказал? Не могли же эти поганые менты на собственный страх и риск… Не посмели бы. Кто? Дюков, Гуровин, может, Булгаков…

Ах да, Булгаков убит.

Ну и что?! Он мог заказать раньше.

Крахмальников сел за стол, тяжело облокотился, голова гудела.

— Заждались? — вернулся следователь. — Извините, начальство. Так на чем мы остановились?

— У меня нет с собой денег, — сказал Крахмальников.

— Какие деньги? Вы что, Леонид Александрович? Я вас про деньги разве спрашивал? — Он смотрел Леониду прямо в глаза Чистым и честным взглядом.

— Слушай, Андрей, — тихо произнес Крахмальников. — Не знаю, кто тебе меня заказал, но неужели ты серьезно думаешь, что все это так тебе сойдет с рук? Тебя же попрут из милиции.

Он вдруг сам понял смехотворность этой угрозы. Кого сейчас в милицию заманишь?

— Тебя посадят, — добавил он.

— Вот тут распишитесь. — Следователь положил перед Крахмальниковым протокол.

— Я ничего не буду подписывать.

— Тогда напишите, пожалуйста, что с протоколом не согласны.

— Я напишу, что меня избили в милиции.

— Да-да, пишите.

Крахмальников склонился над бумагой. Перед глазами все плыло. Взгляд никак не мог сфокусироваться. Текста он не видел и наклонился еще ниже.

Стол вдруг стремительно взлетел к его лицу. На протокол капнула кровь из носа.

— Ты оборзел, журналюга?! — вскочил следователь. — Ты что мне протокол измазал? Нажрался, так и скажи! Валяется хрен знает где, а потом протоколы пачкает!

Он с какой-то неимоверной проворностью вскинул ногу над столом и ударил каблуком Крахмальникова прямо в зубы.

Вскинув руки, Леонид с грохотом завалился на спину, ударился затылком и на секунду потерял сознание. Или на час..

Москва

Узнав о смерти Алика, Яков Иванович растерялся. Что он теперь скажет Тимуру? Остается ли в силе то условие — вы нам Алика, мы вам акции? А если Тимур передумает — что тогда? На пенсию?

В кабинет неслышно вошла Галина Юрьевна, села перед Гуровиным за стол.

— Яша, — устало проговорила она, — поезжай домой. Ты неважно выглядишь.

Яков Иванович подошел к висящему на стене зеркалу. Откуда-то из Зазеркалья на него глянуло постаревшее и посеревшее лицо с горькими морщинами у рта и мешками под глазами. Только глаза-маслинки оставались такими же, как много лет назад, даже белки не пожелтели от времени.

За этим пожилым человеком с живыми глазами маячила в зеркале фигура немолодой, погрузневшей женщины, которая когда-то много лет назад уложила его к себе в постель и с тех пор держала при себе на коротком поводке. А может, он ее держал — кто теперь разберет?

— Галя, — сказал вдруг Яков Иванович, — я все тебя хотел спросить: ты меня любила когда-нибудь? Галина Юрьевна удивленно вскинула брови:

— Бог с тобой, что за глупый вопрос? Мы столько лет вместе… И потом, я даже замуж не вышла.

— Неужели из-за меня?

— Конечно, — убежденно ответила Галина Юрьевна.

Она и в самом деле нисколько в этом не сомневалась, потому что в принципе не знала, что такое любовь. Она любила цитировать кого-то из классиков, кажется Бальзака: “Любовь — это когда двое смотрят не друг на друга, а вместе в одну сторону”. Как “Рабочий и колхозница” скульптора Мухиной. Как Владимир Ильич Ленин и Инесса Арманд. Как она сама, Галина Юрьевна Загребельная, и Яков Иванович Гуровин. Она не забивала голову синтезом и анализом человеческих взаимоотношений. Вместе работают и вместе спят, — значит, любят. Вместе спят, но вместе не работают, — значит, паскудно развратничают. Категория жен стоит особняком. Это домработницы, которым платят натурой. Что еще может быть общего у супругов, Галина Юрьевна по причине своего устойчиво холостяцкого положения не представляла.

— Галь, а если бы я вдруг потерял работу и здоровье, ты бросила бы меня? — продолжал допытываться Гуровин.

— Что-то ты сентиментальничаешь, Яков, — педагогическим тоном заметила Галина Юрьевна.

— А все-таки?

Загребельная пожала плечами:

— Нет, конечно.

Яков Иванович задумчиво поглядел на нее. Он вдруг почувствовал острую жалость к этой нелепой бабе с ее совковыми замашками и монастырскими убеждениями. С ее верой в собственную непогрешимость. С ее одинокой девической кроваткой и безупречно убранной квартирой.

— Иди сюда, — поманил он ее к себе. Галина Юрьевна покорно обошла стол, прижала голову своего старого и единственного любовника к животу. Наверное, и у нее в душе что-то дрогнуло, но она не умела это выразить словами. Она сказала:

— Я слышала, Дюков звонил.

— Да, приедет на собрание, — не сразу ответил расчувствовавшийся Гуровин.

— Ты готов?

— К чему?

— К собранию, к чему же.

— А ты?

— Всегда готова.

Москва

— Еще? Дать ему еще? — спросил кто-то неизвестный.

— Дай, дай, — ответил знакомый, но совершенно невозможный здесь голос.

Крахмальников открыл глаза, инстинктивно закрываясь руками.

Но бить собирались не его. Здоровые мужики с квадратными челюстями метелили следователя Андрея. Тот молча принимал удары и заискивающе улыбался.

Крахмальников потряс головой. Бред. Он, видно, еще не пришел в себя.

— Еще? — спросил квадратный у кого-то, кто стоял у Крахмальникова за спиной.

Леонид повернул голову и окончательно пришел к выводу, что бредит. Сложив руки на груди, на экзекуцию внимательно смотрел… Дюков.

В нос Крахмальникову ощутимо ударил запах нашатыря. Он дернул головой и только сейчас заметил руку, которая подносила к его носу ватку. Рядом с ним на корточках сидела медсестра.

— Ну как? Голова не кружится? — спросила она.

— Кружится… — пробормотал Крахмальников.

— Леонид Александрович! Ну слава богу, — обрадовался Дюков. — Хватит, — махнул он рукой квадратным. Те прекратили бить следователя. — Иди отсюда! — приказал Дюков.