Книжная лавка близ площади Этуаль(изд.1966) - Кальма Н. - Страница 65

— Вперед! Не мешкать! За мной, ребята!

Байяр легко, как мальчик, перескочил через высокий пень на пути и бросился бежать по распаханному полю вниз, туда, где полыхало дрожащее, высокое пламя. Партизаны кинулись за командиром. На всю жизнь запомнился Дане этот бешеный бег по рыхлой, оседающей под ногами земле, по каким-то канавам и рытвинам.

Стреляя на бегу, крича как бесноватые, они ворвались во двор фермы, где носились с факелами черные, юркие фигурки врагов.

И первое, что увидели партизаны, — было тело матушки Дюшен, распростертое у самых ворот фермы. Она лежала, подняв к багровому небу мертвое побледневшее лицо, огонь уже подбирался к ее седым волосам, а раскинутые руки, казалось, хотели обнять таких дорогих для нее "малышей".

Раздался вопль. Ненависть, жгучее желание вот сейчас, здесь, сию же минуту отомстить за матушку Дюшен, расправиться с убийцами захлестнуло людей.

Дюдюль бросился на землю рядом с матушкой. Бешено застрочил его пулемет, и каждая пулеметная очередь косила немцев. Враги ответили диким ревом. Тотчас же заработали все три их пулемета.

— Ложись! — закричал Байяр. — Надо их обойти! Постарайтесь, ребята! Охотник, д'Артаньян, делайте!

С крыши дома начали падать стропила. Свист огня, стоны придавленных, треск разрывов и выстрелов, татаканье пулеметов — все смешалось.

Даня и д'Артаньян, прижавшись к земле, старались "достать" группу бошей, которые укрылись за выломанной толстой дверью фермы и оттуда поливали огнем наступающих партизан.

— Эх, обойти бы их сзади — вот было бы здорово! — крикнул д'Артаньян, не отрываясь от своего автомата.

— Есть ход через маленький сарайчик. Ведет во второй двор, я знаю. Оттуда мы их легко снимем! — закричал ему в самое ухо Даня.

Д'Артаньян кивнул, не переставая стрелять.

— Рискнем?

Даня тотчас же пополз вперед к старому сарайчику, в котором, бывало, папаша Дюшен хранил свои вилы и лопаты. Сейчас дверь сарайчика держалась на одной петле.

Д'Артаньян, стреляя, по-пластунски двинулся за товарищем.

Внезапно совсем близко раздался короткий вскрик. Даня обернулся. Рыжая голова д'Артаньяна уткнулась в землю. Он больше не стрелял.

— Ты что, д'Артаньян? Что с тобой? — Даня вернулся, затормошил его.

Он еще не понимал.

Д'Артаньян шевельнул губами:

— Жаль, не спели "Сильный ветер", — разобрал Даня, и рыжая голова поникла.

Даня злобно заплакал. Он обливался злыми, отчаянными слезами, он выкрикивал самые страшные, какие мог придумать, угрозы и проклятия и полз, полз к сарайчику. С трудом удалось ему пробраться внутрь. Весь сарайчик простреливался насквозь, пули стучали по стенам, по каменному полу, но Даня в горячке их даже не замечал. Он упорно протискивался в тесное разбитое оконце, которое выходило на второй двор. И когда наконец ему удалось протиснуться и он очутился в этом втором дворе, перед ним, словно из-под земли, вырос немецкий солдат и ствол немецкого автомата уперся ему в живот.

— Хенде хох! — скомандовал немец.

Даня поднял руки. Сказал быстро, по-немецки:

— Я подохну, но мне наплевать! Ты и твои приятели подохнете вместе со мной. Все взлетите!

Немец невольно вскинул глаза. В одной руке партизан держал гранату, в другой — поблескивало выдернутое кольцо. Солдат рывком подался назад и начал пятиться к сарайчику. Еще какой-нибудь метр, и он проскользнет внутрь, даже может успеть захлопнуть за собой эту висящую дверь. Но, прежде чем исчезнуть, он еще разрядит свой автомат прямо в живот партизана.

К несчастью для немца, то же самое приходит в голову и Дане. Он соображает куда быстрее солдата. Кричит что есть силы своим:

— Ребята, берегись! Граната!

Он размахивается. Оглушительный грохот — и ни солдата, ни тех, что прятались за толстой дверью фермы. Только доносятся откуда-то вопли да с треском, рассыпая кругом огненный ливень, падает последняя балка с крыши. И тела, тела, тела на земле, у стен, у фермы или у того, что недавно было фермой…

На заре в лагере хоронят друзей. Матушку Дюшен, веселого рыжего ковбоя д'Артаньяна, храброго Жюля Охотника, которого убила шальная пуля, и еще многих партизан. У длинной братской могилы стоят бойцы — обожженные, перевязанные, окровавленные, черные, — дорого досталась им победа! Но "малыши" отомстили за матушку Дюшен и других.

11. "ОСТАП"

Всего несколько недель прошло с той ночи, а Дане кажется, что промчались годы и годы. Тряска на грузовике, пешие марши через горы, леса, болота, бродячая беспокойная, в постоянной спешке жизнь, когда не знаешь, под каким кустом будешь спать, на какой поляне варить в походном котле суп и будет ли этот ночлег и этот суп вообще. Сирены, свист пуль, гул в небе, грохот разрывов, гранаты, мины — все было, есть и неизвестно, сколько еще продлится. Книги, музыка, спортивные состязания — когда это было, да и было ли? Когда Даня читал в последний раз? Кажется, в книжной лавке близ площади Этуаль? А когда он гулял с Николь по Парижу? Тоже в незапамятные времена, быть может даже в какой-то прошлой жизни…

И все-таки, если бы ему предложили уйти, вернуться к прошлому, он не согласился бы. Очень многое сейчас согревало ему душу здесь, в отряде. Братство людей подполья, препятствия, поддерживающие силу духа, цель, которая существует каждый день, возбуждение побед, удачных вылазок. А главное, самое главное — мысль, что наконец-то он в строю, сражается, как все, мстит, как все, фашизму — за себя, за всех своих, за свою землю, чтоб в мире наконец настала справедливость.

Вот он задумался, стоя на краю обрыва. Синеют долины, далеко уходя. Под ногами Дани куст желтого жасмина, уже покрытого бутонами, и волосатые листья камнеломки.

Благоухает и звенит всеми голосами весна. Тонко поют комары, жужжат мухи, из-под ног шныряют и на миг замирают на горячей спине камня ящерицы, бегут, строят свою хеопсову пирамиду муравьи.

Вчера еще лагерь напоминал военный бивуак — люди возвратились после удачного дела на железнодорожной ветке… Даня тоже участвовал в операции, закладывал с Дюдюлем взрывчатку, вместе со всеми обстреливал уцелевшие вагоны, возле которых бегали, беспорядочно стреляли, укрывались под железнодорожной насыпью фашисты, нес на себе раненого Вино. А сегодня партизаны "на каникулах", как говорит Иша. Отсыпаются, лениво бродят по лагерю, занимаются бритьем, мытьем, стиркой.

Полдень. Царит глубокая тишина. Только иногда где-то далеко запоет петух, захрапит кто-нибудь из бойцов или начнет насвистывать песню. Партизанский лагерь сейчас — островок покоя, в котором люди постепенно проникаются растительной мощью природы. Да так проникаются, что даже их собственная судьба на время перестает их интересовать, отходит как бы на второй план. А на первом — весна. Солнце.

И вдруг…

— Русский, тебя вызывает к себе командир Байяр!

В шалаше командира Даня козыряет Байяру, вытягивается. Ему во что бы то ни стало хочется во всем походить на настоящего военного.

Байяр с удовольствием оглядывает его: аккуратная куртка, под нею голубая майка, вправленная в вельветовые штаны, какие носят плотники. А главное — выправка, уверенность.

"Малыш" Русский стал всамделишным бойцом, это видно с первого взгляда, да и бедняга Жюль не мог им нахвалиться. Впрочем, Байяр сам видел его в деле: стреляет отлично, ведет себя хладнокровно. А эта "акция" с побегом из тюрьмы? Оказалось, Русский может отлично изображать немецкого офицера. Ух, как он ругался по-немецки, как распекал растерявшуюся стражу! И потом, в тюрьме, действовал с таким присутствием духа, что, когда разбиралась операция, Байяр перед всеми партизанами объявил ему благодарность. Вот что значит русский, комсомолец!