Защита Гурова - Леонов Николай Иванович - Страница 64

Станислав и Нестеренко смотрели выжидающе, а Орлов сказал:

– Давай, давай, не на эстраде, нечего держать паузу.

– Им невтерпеж прыгнуть, не могут подгадать момент, следует помочь.

– Так помоги, а не рассуждай! – Орлов сердился.

А Гуров не любил, когда с ним разговаривали в подобном тоне.

– Слушаюсь, господин генерал. – Гуров кивнул коллегам на дверь. – Я, собственно, и хотел получить ваше разрешение. Прыгаем, ребята, здесь неглубоко! – Он распахнул дверь, пропустил вперед Станислава и Нестеренко, шагнул на порог, когда Орлов сказал:

– Когда совсем нечего будет делать, доложи свои соображения.

– Слушаюсь, господин генерал! – Гуров щелкнул каблуками и вышел.

Орлов скорчил недовольную гримасу и сказал:

– В принципе я и не виноват. Он такой уродился!

Глава 15

Хозяин кабинета, мужчина лет пятидесяти, обладал абсолютно непримечательной внешностью. Скучное лицо, волосы редкие, обозначивающиеся залысины, на висках седина, брови бесцветные, чуть видны, глаза под стать, маленькие и блеклые, возможно, в детстве были карими. Обычный чиновничий костюм, рубашка с галстуком, по внешности то ли бухгалтер, может, директор мелкого предприятия. Но письменный стол размером с бильярдный, ряд разноцветных телефонов, факс придавали чиновнику значительность. О кабинете и говорить нечего, таких размеров кабинеты можно было увидеть только в кино. Но то была вольная фантазия режиссера, так как среди живущих вряд ли кто видел такой кабинет.

Подполковник Вердин был выше среднего роста, хорошо сложен, но сейчас, вытянувшись перед огромным столом, казался игрушечным оловянным солдатиком.

– Непонятно, как человек ложится спать в госпитале, а утром оказывается в своем служебном кабинете, – хозяин говорил так тихо, что Вердин, пытаясь не упустить ни слова и не рискуя подойти ближе, натужно вытягивал шею.

– Виноват, но охрану ставить не рискнули, боялись привлечь внимание… – начал оправдываться Вердин, хозяин кабинета перебил:

– Не бормочите под нос, говорите нормально.

– Госпиталь милицейский, случается, сыщики лежат, они народ внимательный, дотошный, – сказал Вердин, глотая ненависть к хозяину. Есть порода людей, которые всю жизнь ничего не делают, ни за что не отвечают, только руководят.

Контрразведчик ошибался, такой человеческой породы не существует. Хозяин кабинета прожил жизнь рабом. Чем выше он заползал и больше становился кабинет, тем тяжелее цепи.

– Мы обзавелись в госпитале верным человеком, – вдохновленный молчанием хозяина, Вердин заговорил увереннее. – Когда объект уехал, мы узнали мгновенно. Я поднял людей, но в его машине находилась вооруженная охрана.

Вердин умолчал о том, что ночью к Огаркову приезжал полковник главка, которого пытались безуспешно перехватить.

– Мышиная возня, – сказал хозяин. – Уберите этого упрямого старика, не желаю слышать его имени. Все критикуем, наши предшественники подобных преград не имели. Я недавно подписывал расходный ордер, за такие деньги можно купить армию. Меня заверили, что создан отряд профессионалов. А вы не способны остановить машину с двумя охранниками.

– Простите, мы не можем в десятке километров от Москвы завязывать бой. Здесь не Чечня.

– Чечня чуть южнее, и только. Я сказал, уберите. Иосиф Виссарионович говорил: есть человек – есть проблема… Продолжение вы, наверное, знаете. Свободны.

Соня с Волком проводили полковника Огаркова до калитки, подождали, когда он сядет в «Волгу» и скроется за деревьями.

«Волга», переваливаясь, катила по проселочной дороге. Стоя в кустах, человек в бинокль наблюдал за машиной.

– Конечно, здесь самое удобное место, – сказал он, опуская бинокль.

Его напарник щелкнул секундомером, ответил:

– Как отсюда уходить? Пока выберешься на шоссе, все перекроют. Или ты хочешь получить баксы посмертно?

…Подполковник Уткин, сидя в своем кабинете, листал газету, ничего нового найти не удавалось. Одного сняли, другого поставили… Сняли… Сняли. Читая о снятых головах и золотых погонах, Уткин получал удовольствие, хотя освободившиеся должности его никак не касались. Ведь хромого не интересует новость, что открылась вакансия солиста балета Большого театра.

Уткин не любил своего начальника, хотя полковник был невзыскателен и молчалив и они почти между собой не разговаривали. Уткин, изнывающий от безделья, завидовал Огаркову, который был постоянно занят, и, хотя порой повышал голос на подчиненных, они его любили. Уткина не то чтобы не любили, относились к нему как к постороннему, обращались только по службе, когда миновать подполковника не представлялось возможным. Он приходил и уходил по звонку, клял свою жизнь, но уйти на пенсию не решался. Потом в его жизни появилась женщина, безысходная рутина нарушилась, затем сверкнул луч сказочной надежды. И всего-то требовалось, чтобы седой старикан полковник провалялся в госпитале еще пару дней и успели пустить в расход приговоренного.

Он, Федор Васильевич Уткин, мог стать полковником, человеком уважаемым, с положением, пенсия позже также была бы соответствующей. Так нет, этот белоголовый карлик словно жить без тюрьмы не может, сбежал из госпиталя, явился! И все рухнуло. Уткин ничего не знал о заговоре, не знал цели, которой добивались могущественные люди, и уж, конечно, не подозревал, что если бы все состоялось, как было условлено, то его жизнь не стоила бы и копейки, а весила бы ровно девять граммов. Хотя встреча Уткина с вице-премьером происходила в темном брюхе лакированного лимузина, факт, что последний перед недалеким подполковником засветился, был вполне достаточен для вынесения Уткину приговора.

Знай Уткин истинное положение вещей, молился бы за здравие своего шефа и желал бы ему долгие-долгие лета жизни, но сейчас Уткин теребил выученную наизусть газету и клял полковника последними словами.

Коротко постучав, в кабинет вошел помощник дежурного офицера.

– Товарищ подполковник, получена срочная телефонограмма, – сказал лейтенант и протянул Уткину узкий листок бумаги.

Уткин взглянул на отпечатанный текст и взорвался:

– Лейтенант, вы что, неграмотный? Тут черным по белому написано: «Полковнику Огаркову».

– Я грамотный, товарищ подполковник, потому прочитал слово «Срочно». А так как товарищ полковник на час отъехал, решил доложить вам.

– Какие срочности могут быть в тюрьме? – недовольно сказал Уткин, увидел, что телефонограмма подписана генералом, замолчал и углубился в текст.

«Начальнику… К восемнадцати часам прибыть в мое распоряжение для участия в трехсуточной инспекторской поездке».

Уткин даже затряс головой, не веря в собственное счастье, прочитал вторично, проставил время и дату, расписался.

– Извините, лейтенант, не разобрался я сразу, голос повысил, вы все сделали правильно. Как только полковник появится, доложите ему немедленно.

– Слушаюсь, – лейтенант взял телефонограмму, вышел и подумал, что этот козел остается на трое суток старшим по хате, значит, за побелкой можно не смотреть и забивать «козла», но без Бати вновь станет скучно, а служба – и так веселого мало.

Вскоре вернулся Огарков, долго ругался с кем-то по телефону, затем вызвал к себе Уткина.

– Вы уже знаете, я на трое суток уезжаю, если к моему возвращению стену во внутреннем дворике не добелят, вы возьмете кисть собственноручно. У нас служба скучная, но не дом инвалидов. Не забудьте, что у Крысалова завтра в двенадцать истекает срок карцера.

Командировку Огаркову организовал Гуров. Во-первых, он считал, что старому полковнику грозит опасность, во-вторых, сыщикам надоело ждать и они решили подтолкнуть неприятеля. За Вердиным следовало установить наружное наблюдение. Серьезных оснований у Гурова не было, точнее, основания просто отсутствовали. Если даже выписать «наружку», то она начнет работать дня через три, а то и через неделю. В милиции не хватало транспорта, бензина, современных средств связи, в достатке имелись лишь генералы.