Дом у озера Мистик - Ханна Кристин - Страница 27

Матери нет.

Всего два коротких слова, но они вмещают бездонный колодец боли и потери, непроходящую тоску по прикосновениям, которые больше никогда не ощутишь, по ласковым словам, которые никогда уже не услышишь. Нет такого слова, которое могло бы в полной мере описать ужас этой потери. Ни в словаре Энни, ни тем более в словаре Иззи. Неудивительно, что девочка выбрала молчание.

Энни хотела сказать все это Нику, чтобы он понял, что чувствует Иззи, но каждый раз, когда она начинала говорить, ее останавливало ощущение собственной бестактности. Когда она смотрела в голубые глаза Ника или на его поседевшие волосы, она понимала, что, наверное, он и сам это знает.

Они все еще испытывали неловкость при общении друг с другом. По крайней мере, для Энни воспоминание об их внезапно обрушившейся страсти окрашивало каждый взгляд, каждое движение, и если она начинала говорить с ним на слишком личные темы, то у нее сразу же сбивалось дыхание. На Ника ее присутствие действовало так же. И они чаще всего отделывались фальшивыми улыбками и поверхностными разговорами.

Но такое положение постепенно начало меняться. Вчера они проговорили десять минут — стояли на кухне и пили кофе, пока Иззи завтракала. Их разговор крался по колее старой дружбы, временами проваливаясь в общие воспоминания. В какой-то момент разговора они одновременно улыбнулись друг другу. Этот знак их возрожденной дружбы придал Энни уверенность, и сегодня она подъехала к дому Ника на полчаса раньше. Взяв пакет с круассанами, купленными по дороге в пекарне, и другой пакет — с сюрпризами для Иззи, она вышла из машины, поднялась по ступенькам и постучала в дверь.

Ждать пришлось долго, наконец Ник открыл дверь. Слегка пошатываясь, он смотрел на Энни покрасневшими глазами. Она протянула пакет:

— Я подумала, может, ты захочешь съесть круассаны на завтрак.

Ник отступил, пропуская ее в дверь, и Энни заметила, что он нетвердо стоит на ногах.

— Я не завтракаю, но все равно спасибо.

Энни вошла за ним в дом. Ник скрылся в ванной и через несколько минут вернулся уже в полицейской форме. С зачесанными назад волосами он выглядел нездоровым. Четко обозначенные морщины были словно прорисованы на лице. Энни потянулась к Нику и дотронулась до его лба.

— Может быть, сегодня тебе стоит остаться дома…

Ник замер. Интимность ее жеста его испугала. Энни отдернула руку, чувствуя, что краснеет от смущения.

— Извини. Мне не следовало…

— Все в порядке, — мягко сказал Ник. — Я просто плохо сплю, вот и все.

— Ты будешь дома к ужину? — сменила она тему, стараясь говорить безучастно.

Ник молчал, и Энни поняла, что он подумал о двух последних вечерах. Оба раза он возвращался домой слишком поздно, чтобы ужинать.

— Мой график…

— Для Иззи это очень важно.

— Думаешь, я не знаю? — с горечью воскликнул он.

Его отчаяние тронуло Энни.

— Извини, я не хотела…

Ник резко поднял руку, словно хотел отбить удар.

— Я буду дома.

Он торопливо проследовал мимо Энни и вышел из дома.

Их дни шли по накатанной колее. Энни приезжала утром и проводила с Иззи весь день — играла с ней, читала, гуляла с девочкой по лесу. Потом Энни готовила еду, а Иззи сидела на кухне и молча наблюдала. Обедали они обычно вдвоем, а вечером смотрели телевизор или видео, пока не приходило время ложиться спать. Энни укладывала девочку, подтыкала одеяло и целовала в лоб.

Ник по-прежнему пропускал ужин, забывал позвонить и появлялся дома около девяти часов вечера, пропахший дымом и выпивкой. Даже когда он обещал быть дома, а обещал каждый вечер, он не появлялся. Энни устала придумывать для него оправдания.

И на этот раз его девочка ляжет спать, не услышав от отца «спокойной ночи». Иззи стояла у окна и смотрела на улицу. Она простояла так уже почти тридцать минут, наверняка надеясь услышать гул мотора папиной патрульной машины.

Энни подошла к Иззи и опустилась на колени на пол.

— Я тоже была маленькой, когда моя мама умерла. — Энни тщательно подбирала слова. — От этого мой папа и я надолго стали очень молчаливыми. Когда папа смотрел на меня, он сразу начинал думать о маме, это причиняло ему боль, и он перестал на меня смотреть.

Карие глаза Иззи наполнились слезами, она прикусила задрожавшую нижнюю губу. Энни кончиком пальца стерла слезинку со щеки девочки.

— Но мой папа ко мне вернулся. Это случилось не сразу, прошло время, но он вернулся, потому что он меня любил. Так же, как твой папа тебя любит.

Энни подождала ответа Иззи, но девочка молчала. Тогда Энни поднялась с колен, улыбнулась и обняла малышку.

— Пойдем, дорогая. Пора ложиться спать.

Она направилась к лестнице. Иззи пошла рядом, стараясь идти в ногу с Энни. Они стали подниматься по лестнице. Неожиданно Иззи придвинулась ближе и просунула свою ручку в руку Энни. Это было впервые, когда Иззи сама к ней прикоснулась. Энни осторожно сжала маленькие пальчики. «Вот так, Иззи, очень хорошо, дай мне свою руку, я не позволю тебе упасть».

Когда Иззи почистила зубы, они обе опустились на колени перед кроватью. Энни прочитала вечернюю молитву, потом уложила Иззи в постель и поцеловала ее. Немного постояв у ее кровати, она подошла к окну и опустилась в кресло-качалку. Кресло негромко поскрипывало: ширк-ширк. Энни слушала мерное дыхание девочки и смотрела в окно на озеро, мерцающее в лунном свете.

Этот вечерний ритуал навевал Энни воспоминания. Когда ее мать умерла, она была слишком мала, чтобы справиться с горем. Еще вчера ее мир был ярким и сияющим, полным любви, а уже на следующий день все изменилось — мир словно померк, стал серым, печальным, залитым слезами. Она до сих пор помнила, как страшно ей было видеть своего отца плачущим.

Именно тогда у нее возник план ее будущей жизни. Она будет хорошей девочкой, которая никогда не плачет, никогда не жалуется, никогда не задает неудобные вопросы.

Но ей потребовались годы, чтобы стать такой. В первый год жизни вдали от дома она чувствовала себя ужасно одинокой. Стэнфорд был неподходящим местом для дочери фабричного рабочего из маленького городка. Тогда она впервые поняла, что она бедная, а ее родители — люди простые и малообразованные.

Единственной причиной, удержавшей ее в этом большом негостеприимном колледже, была любовь к отцу. Она знала, как много для него значило то, что она была первой из Борнов, поступившей в колледж. И поэтому она, сжав зубы, шла дальше и делала все, что могла, чтобы вписаться в окружение. Но одиночество подчас становилось просто невыносимым.

Однажды она стала заводить машину, и звук двигателя вдруг вызвал воспоминание, неожиданное, как снег в июле. Энни вдруг почувствовала, что рядом с ней в машине сидит ее мать, ее «фольксваген-жук» превратился в старый «универсал», который когда-то был у них в семье. Энни не знала, куда они ехали, она и ее мама, о чем они тогда говорили, но она с болью вдруг поняла, что не может вспомнить звук маминого голоса. Чем больше она старалась вернуться в тот момент, погрузиться в воспоминание, тем более плоским и одномерным оно становилось.

До того момента она наивно верила, что сумела принять и пережить смерть матери. Но в тот день, спустя больше десяти лет после того, как они положили мать в холодную землю, у нее случился срыв. Она плакала по всем утраченным радостям — поцелуям перед сном, ласковым объятиям, по счастью, которое никогда больше не будет полным. Она скорбела о прерванном в одно мгновение детстве, которое ушло от нее дождливым днем, превратив ее из ребенка во взрослого человека, который знает, что жизнь несправедлива, а любовь может разбить сердце и что ничего не может быть горше, чем быть покинутым теми, кого ты любил.

Прошло несколько дней, прежде чем она снова обрела душевное равновесие, но и тогда ее самообладание было очень хрупким, как тонкий слой льда на глубокой темной воде. Неудивительно, что вскоре она влюбилась. Она была открытой раной одиночества, и забота о другом человеке была единственным известным ей способом заполнить брешь в душе. Когда она познакомилась с Блейком, она излила на него всю нерастраченную любовь и накопившуюся тоску.