Братство волка - Берте (Бертэ) Эли - Страница 14

Мы уже знаем о тех обстоятельствах, которые сделали Кристину столь не похожей на других молодых девушек ее возраста. Рано лишившись матери, она жила с отцом и другими мужчинами в этом уединенном замке. Отец ее и дядя, искусные охотники, но очень несведущие и довольно грубые, принимали у себя только охотников; их забавляло то, что девушка перенимала их свободную манеру общения и развязные манеры, от которых теперь ее так хотел избавить приор. На веселых обедах, следовавших за охотой, маленькая Кристина неизменно присутствовала, и пьяные гости развлекались, заставляя ее повторять ругательства, бывшие в моде, обучая ее бойким движениям и слушая, как она напевает застольную песню. Ее отец, очень желавший иметь сына, искренне радовался этим шуточкам; ее дядя, еще более неблагоразумный, обучал новым и новым шуткам. Однако и тот, и другой обожали это маленькое существо; хотя и не думали, что, может быть, пагубно влияли на ее характер, они видели в девочке игрушку, которой забавлялись с пагубной непредусмотрительностью. Таково было первое воспитание Кристины. Она переняла вкусы, нравы, язык окружавших ее. Она думала только о том, чтобы бегать, прыгать, ездить верхом. Только незадолго до своей смерти де Баржак как будто впервые по-настоящему осознал ту опасность, которую представлял для юной девицы столь необычный характер. При всей своей бойкости, юная Кристина была не способна дать отпор целому свету, в котором ее поведение сочли бы непристойным. Отец девочки с горечью понял, что его дочери угрожает роль изгоя, человека, на которого окружающие смотрят с недоумением и ужасом. Даже богатое имение вряд ли исправило бы ситуацию, гарантируя Кристине лишь лицемерное уважение общества.

Чтобы хоть как-то исправить сложившееся положение, он завещал опеку над дочерью фронтенакским бенедиктинцам, которых считал способными справиться с подобным поручением. К несчастью, совершенно сгладить следы первоначального воспитания было уже невозможно: Кристине было двенадцать лет, а в этом возрасте основы характера уже заложены, сформированы наклонности и привычки. Поэтому старания бенедиктинцев были по большей части тщетны, а Кристина лишь сердилась на их вмешательство в свою жизнь.

В эту минуту, как мы сказали, мадемуазель де Баржак, не обращая внимания на многочисленных гостей, приехавших в замок, учила маленькую Бюшь, свою любимую лошадь. Это было не очень-то легко. Бюшь, хорошенькая вороная лошадка с быстрыми глазами, казалась, несмотря на свой маленький рост, такою же своевольной, такою же капризной, как и ее госпожа. На Бюше сидел Мориссо, который, несмотря на свои семьдесят лет, еще считал себя превосходным всадником. Кристина с хлыстом в руке стояла посреди манежа и командовала. Иногда лошадь с удивительной кротостью слушалась всадника, но иногда лягалась и становилась на дыбы. Тогда мадемуазель де Баржак хлопала хлыстом, сердито прикрикивая то на лошадь, то на всадника. Часто, выйдя из терпения, она приказывала Мориссо сойти с лошади, и хотя у Бюши была только уздечка и легкая попона, она проворно вскакивала на нее, приказывала ей исполнять указанный маневр, потом сходила с лошади, бралась за свой хлыст и говорила Мориссо:

— Черт тебя дери, старый бездельник, неужели ты не стыдишься своей неловкости? Бюшь горяча, но не зла, а ты не умеешь с ней обходиться. Ты начинаешь ее хлестать, но не даешь времени подумать о том, что ты хочешь от нее… Черт побери! Из вас двоих Бюшь более рассудительна, честное слово!

Всякий раз, когда с ее губ слетали неприличные выражения, жалобный голос вскрикивал:

— Пресвятая Дева! Мадемуазель де Баржак, вы опять ругаетесь, несмотря на ваше обещание… Что скажут бенедиктинцы? Что я воспитываю вас так дурно? По меньшей мере, я буду отлучена от церкви!

— Хорошо, хорошо, сестра Маглоар, — возражала Кристина насмешливо. — Не беспокойся о том, что скажут или сделают эти проклятые святоши.

— Проклятые святоши? Но ведь это нечестивость, святотатство… Ах, милое дитя, вы верно хотите погубить вашу душу! Да простит вам Бог ваше прегрешение!

Сестра Маглоар, говорившая таким образом, сидела в углу манежа. Защищаемая кадками с цветами от прыжков капризной Бюшь, она вязала, по своей привычке, шерстяной чулок. Гувернантка мадемуазель де Баржак носила в замке костюм урсулинки. Это была женщина лет пятидесяти, манеры которой показывали, что она жила прежде в монастыре. Она слыла очень образованной, но ее выбрали в наставницы Кристине за ее неизменное терпение и глубокую набожность, которая побуждала ее безропотно переносить несправедливость, жестокость и даже оскорбления. Мы должны сказать, что эти добродетели сестры Маглоар часто подвергались жестоким испытаниям. Урсулинка разделяла с кавалером де Моньяком управление замком, они изо всех своих скромных сил старались склонить свою воспитанницу к соблюдению приличий. Дома урсулинка брала верх, она читала длинные нравоучения и прибегала к патетическим речам, чтобы удерживать Кристину в рамках этикета. Вне дома ученый и флегматичный кавалер де Моньяк всюду сопровождал свою молодую госпожу и пешком, и верхом. Менее красноречивый и менее болтливый, чем сестра Маглоар, он завершал каждое свое наставление правилом кратким и бесспорным, как аксиома. Однажды приняв решение, он дал бы скорее разорвать себя на куски, чем уступил бы, и его холодное упорство лучше влияло на горячий нрав молодой девушки, чем бесконечные поучения урсулинки.

Однако мадемуазель де Баржак, как легко можно себе представить, переносила с крайним трудом этот двойной надзор. Сердце у нее было доброе, несмотря на свое воспитание, она имела довольно здравого смысла, чтобы признавать правоту своих наставников; но неотступные нравоучения раздражали ее гордость. Нельзя сказать, чтобы она ненавидела своих слишком ревностных покровителей, но ей нравилось устраивать различные шалости, чтобы немного помучить своих наставников. Это поведение приводило в отчаяние честного кавалера и бедную урсулинку, и хотя во всем остальном жизнь их в замке была довольно приятна, они уже много раз готовы были отказаться от возложенных на них обязанностей. Пока мадемуазель де Баржак смотрела на то, как Бюшь делает первые успехи, урсулинке доносили все, что происходило в другой части замка. На пороге соседней двери время от времени появлялась камеристка в красивом костюме, традиционном для здешних мест. Она говорила несколько слов озабоченной урсулинке и тотчас уходила. Эта проворная посланница по приказу кавалера рассказывала гувернантке о приезжавших благородных гостях и просила ее напомнить хозяйке об обязанностях гостеприимства.

Урсулинка сама только этого и желала; она несколько раз хотела прервать урок в манеже, но упрямая ученица не слушалась ее, а урсулинка, боясь рассердить ее своей настойчивостью, ожидала благоприятного случая уговорить ее.

Этот случай скоро представился. Лошадь устала, а старый конюх, более мужественный, чем сильный, по причине своих преклонных лет, был весь в поту. Кристина велела Мориссо отдохнуть, потом села на скамейку возле своей гувернантки и, сняв шляпу, начала небрежно приглаживать свои растрепанные волосы.

— Дитя мое, — сказала урсулинка, воспользовавшись удобной минутой, — не пора ли нам идти домой? Гости ожидают вас и вы обязаны быть учтивы с дворянами, приехавшими освободить ваши земли от ужасного зверя, опустошающего их.

— Сколько шума из-за какого-то волка! — возразила молодая девушка, пожимая плечами. — Я помню, как отец мой и дядя Гилер убили шесть волков на одной охоте, и как ни была мала, я присутствовала при этом в ущельях Лозера, тогда заваленных снегом… Ах, сестра Маглоар — продолжала она с умилением, довольно редким в ней, — ты не знала моего отца и моего доброго дядю Гилера; какие это были люди и какие охотники! Если б они были еще живы, они не прибегали бы к этим хвастливым дворянчикам, которые производят больше шума, чем пользы. Отец и дядя сели бы на лошадей и со своими егерями и двенадцатью ретивыми собаками скоро расправились бы с этим проклятым зверем, столь охочим до человеческой крови… Но времена переменились. Бедный отец, бедный дядя Гилер! — И она отвернулась за тем, чтобы скрыть слезы.