Удачи тебе, сыщик! - Леонов Николай Иванович - Страница 45

Сыщик остановился около трюмо, повернулся и спросил:

– А меня не упрячут в дурдом?

– Если половину России упрячут, так и до вас доберутся. – Классик поманил Гурова, указал на подоконник. – Потрите ладони.

Сыщик взглянул на пыльный, с обрывками паутины подоконник, понимая, что артист прав, протер руками, сцепил и расцепил пальцы, затем, как бы умываясь, потер лицо.

– Последний штрих! – сказал Классик. – Ходите – в половину вашего обычного шага. Вам будет очень удобно, и вы поневоле начнете шаркать. Да! И руки обязательно в карманах, это и в характере персонажа, и для внимательного человека никакая грязь силу ваших ладоней не прикроет.

Новая одежда имела совершенно необъятные внутренние карманы, в коих некогда прятались живые курицы и полированные рояли. Сейчас сыщик опустил туда два пистолета, подаренную Ольгой зажигалку и кое-какую электронику из кейса, что привез Юдин. Шагнул было к двери, остановился.

– А если у вас проведут обыск и найдут мою одежду?

– Не найдут. – Классик лукаво улыбнулся и указал на манекен, одетый в светлый парадный костюм артиста. – Я сейчас его переодену, в жизни не найдут.

– Если хочешь спрятать вещь, положи ее на самом видном месте. Великий Эдгар По, мы это тоже проходили. Не найдут, – согласился Гуров. – Спасибо!

– С богом, – ответил артист.

Гуров вышел на улицу и, следуя совету Классика, сильно укорачивая шаг, двинулся к центральной площади. За долгие годы работы в розыске сыщик ни разу не гримировался и чувствовал себя неловко – наверное, так ощущает себя студент театрального училища, впервые вышедший на сцену. Положение облегчало отсутствие публики, сыщик привычно расслабился, представил, что крайне устал, у него болят ноги и поясница и очень хочется выпить, кстати, последнее соответствовало действительности. Сейчас, сидя на лавочке, сыщик так вошел в образ, что чуть не начал дремать. Стекла пенсне были простые, но Гуров приспустил пенсне на кончик носа и взирал на мир поверх мутного стекла. Очень много интересного видел сыщик.

Свой опорный пункт оперативники устроили в желтой, блестевшей, как облупленное яйцо, коммерческой палатке. Один человек там сидел безвылазно, трое ходили по периметру площади, заскакивали в палатку погреться, передохнуть, принять вовнутрь. Ясно, они тоже ждут прибытия московского рейса. Полагаю, раз самолет задержался, начальство устанет, сначала обустроится, а тут и московский сыщик должен появиться. Резон в таких рассуждениях, конечно, присутствует: ведь люди все еще ходят по земле, перемещаться в пространстве пока не научились. Фланеры быстро подустали, маскировались уже небрежно, пустые сумки и чемоданы, которые должны были придавать наблюдателям вид людей, спешащих по делам, стали обременительны, и неумехи начали своей бутафорией чуть не размахивать. Вскоре торопливая походка перешла в прогулочный шаг, а затем фланеры встали свечками: один подпер водосточную трубу, другой присел на ступеньки высокого крыльца. Интересно смотрится человек в приличном плаще и шляпе, который подстелил газетку, уселся на мокрый камень и поставил солидный чемодан у ног. Вот уж веселятся пенсионеры, которые с утра до вечера сидят у окон и не только каждого прохожего, любую бродячую собаку в лицо знают. От таких мыслей сыщик поежился. Сколько же глаз рассматривают седого горбатого старика в сползающем на кончик носа пенсне? Но старик долго привлекать внимания не должен, подумаешь, появился чудак, опустившийся интеллигент. Но сыщик также знал, что многие пенсионеры-наблюдатели прекрасные психологи: особо хитрый может принять незнакомого старика за переодетого опера. Особо пуганая ворона куста боится, одернул себя сыщик.

Так, с наблюдением разобрались. А где боевики? Кто исполнять собирается? И тут справа, в плечо и щеку будто сквозняком потянуло, знакомые мурашки дернулись по коже, предупреждая об опасности. Сыщик не повернулся, руку лишь в карман опустил еще ниже, подхватил лежавший у колена пистолет. Гуров скосил глаза на соседнюю лавочку, где молодые крепкие парни бросили костяшки, разливали водку. Тот самый случай, когда говорят, что на всякого мудреца довольно простоты. Сыщик вспомнил, что засек «доминошников» мгновенно, однако отложил знакомство на потом, торопился сесть, затем увлекся наблюдением за топтунами, палаткой, собственными мыслями и забыл. Просто «гениальный» сыщик, как это у него под лопаткой еще не торчит заточка. Сурков писал: «А до смерти четыре шага», – тут чуть больше, шагов шесть, наверное. Как и ожидалось, «коллеги» взяли в долю уголовников. Они ждут условного сигнала. Но если машина остановится у гостиницы и человек быстро поднимется к дверям, этим ребятам не успеть. Значит, в вестибюле у них кто-то есть, и наверняка не один.

– Главный вертухай прибыл, – сказал один из парней, вытирая губы ладонью.

– Мороз-воевода дозором обходит владенья свои, – отозвался второй; видно, был любителем русской словесности.

У палатки остановилось такси, из машины выскочил знакомый сыщику опер, скрылся за дверью. Видно, из аэропорта прибыл, значит, сейчас и «Вольво» появится.

– И на хер мы влезли в это дело? Мусора дерутся, пусть глотки друг другу перережут. Я думаю…

– Ты! Падла задумчивая! – перебил говорившего уверенный голос. – Ты знаешь, сколько за дохлого мента нам отстегнуть обещают?

– Обещанного три года ждут, да и нищие очень наши начальнички. Нюрка, жена участкового, к моей бабе пришла, стольник на хлеб занять. Смехота!

Сыщик продолжал сидеть боком к разговаривающим рядом бандитам, напряженно вспоминая, где и когда он слышал этот уверенный, с чуть заметным присвистом, голос. Гурову казалось, что он видит тонкие, в постоянной улыбке губы, черную дырку на месте правого переднего зуба, но не рисковал повернуться и взглянуть: встретишься взглядом – и конец, никакой маскарад не спасет, потому как суть каждого человека в его зрачках.

– Нищие, согласен, хотя не все, есть и с монетой. – Говоривший выпил и смачно сплюнул. – Тот, который вместо убитого Фрищенко, капитан Стаднюк, мужик крутой, головастый и при солидных деньгах.

Двое выпивали, закусывали и помалкивали, а двое продолжали беседовать. Который со знакомым свистом, лет сорока, определил сыщик, а второй – лет двадцати с небольшим. Старший в авторитете и с самомнением, младший в шестерках, в компании недавно, самоутверждается. И, как бы подтверждая предположения сыщика, молодой сказал:

– Клык, ты все знаешь, скажи, кто Фрищенку порезал?

И прежде чем прозвучал ответ, сыщик вспомнил. Лялин Трофим Федорович, пятьдесят второго года рождения, родился в Ростове, кличка Клык, Могила, Свистун, в девяностом был задержан за разбой, получил семь лет особого режима. В прошлом году прошла ориентировка, что Лялин бежал, группу настигли, перестреляли…

– Кто да кто? Дело не наше. Тут какие-то московские разборки. Потому и Гуров прибыл. Лев Иванович. Довелось как-то беседовать, век не забуду.

– Бил сильно?

– Кто же в МУРе не бьет? Там порядок, комната без окон, изоляция, чтобы крик не услышали, наденут браслеты и вдвоем-втроем лупят, пока не устанут, – просвещал Клык молодого содельника.

Гуров слушал без интереса и эмоций, следил за палаткой, в которую вошел приехавший опер, отметил, что наблюдатели по прибытии начальства оживились, изображали старание. Сыщик чувствовал, произошло что-то непредвиденное. Почему нет «Вольво»? Скоростная машина не могла так отстать от «Волги», даже если последняя выехала из аэропорта значительно раньше. Ни у знакомого Юдина, ни у Орлова с его сопровождающими вещей нет, багаж ждать не надо. Наконец опер вышел из палатки, неторопливо, вразвалочку направился к лавочкам, сыщик подвинул пенсне, закрыл глаза, невольно напрягся. Капитан прошел в метре от полковника, который не отвернулся, но и не поднял головы и не мог видеть, обратил на него опер внимание или нет.

– Распивать в общественных местах запрещено, – сказал капитан и, чтобы парни поняли шутку, громко расхохотался.