Смерть в прямом эфире - Леонов Николай Иванович - Страница 48

Гуров закурил, сделал неопределенный жест рукой, скорчил смешную мину и закончил:

– Ну, примерно так! Вы профессионалы, напишите значительно лучше.

Мария побледнела, смотрела на мужа зло. Анатолий спросил:

– И зачем вам такой материал нужен?

– Анатолий, как всегда, ваш вопрос в десятку. Я не мазохист, точно, раз прошу, значит, нужно. Существует несколько причин. Хочу, чтобы люди вспомнили об убийстве и были готовы к тому, что подозреваемый выйдет на свободу. Хочу, чтобы истинный преступник занервничал. Сейчас он лежит в теплой ванне – и вдруг холодный душ. Раз того отпустили, значит, этого начнут искать.

– И он скроется, – сказала Наташа.

– Зачем скрываться человеку, который неизвестен? – удивился Гуров.

– Вы сами сказали, что вроде бы зацепились и скоро выйдете на него.

– Мария, ты хотела перед вечерним спектаклем отдохнуть, – ласково сказал Гуров.

Мария встала, взглянула на мужа презрительно:

– Ты можешь морочить голову кому угодно, только не мне! Не знаю, какой ты сыщик, но актер из тебя никудышный! – Она вышла из кухни.

– Верно, против Маши я слабоват, – признался Гуров. – Я не хочу, чтобы жена слышала окончание нашего разговора. – Он помолчал, долго возился с сигаретами, наконец продолжил: – Я хочу, чтобы все это прочитал убийца. Мы его, возможно, выявим. Но «знать» и «доказать» – две большие разницы. Прочитав такой материал, он поймет: я буду идти за ним до самой смерти. И тогда он проявит себя.

– Что значит «проявит»? Он попытается вас убить? – спросила Наташа.

Стараясь нейтрализовать Анатолия Иткина, Гуров уже сказал значительно больше, чем собирался. Необходимо быстро подать назад. Журналисты – люди обыкновенные, то есть слабые. В погоне за сенсацией могут сорваться, написать: «Вызываю огонь на себя» или что-нибудь в таком роде. А он отнюдь не собирался совершать подобное безрассудство. Он хотел начать с преступником игру, принимать решения по ходу игры, как ляжет карта. Но объяснить все это ребятам было невозможно.

И Гуров начал лгать. Если б его слышала Мария, то умерла бы от смеха, но обмануть ребят вполне возможно.

– Ну, Наталья, вы даете. Я что, Матросов? Немцы под Москвой? Да и убийца – профессиональный преступник, но не сумасшедший. Я уже давно говорю лишнее, но коли прыгнул в воду, плыви. У нас дуэли не в моде. Я просто рассчитываю, что, если он испугается, а мы его установим, он это почувствует и побежит. А когда человек нервничает, торопится, бежит, он всегда оставляет улики.

Последние слова были истинной правдой, только к данному случаю не имели никакого отношения. Даже если бы преступник пожелал, он никак не мог бы оставить против себя улики в убийстве на телецентре. Гуров говорил быстро, надеясь, что нетренированные люди не поймут, что в его монологе отсутствуют причинные связи. По отдельности каждая фраза правдива, а все вместе – бред сивой кобылы.

– Конечно, все это писать не следует и товарищам рассказывать не надо. Напишите хлесткий материал, не мне вас учить, как наша доблестная милиция в очередной раз шарахнулась мордой об стол. Ну, и положенные слова, мол, милиция большая, люди разные, большинство в поте лица своего… Но, к сожалению, есть и Гуровы, так везде, какую сферу жизни ни возьми.

Когда Гуров провожал гостей, Анатолий спросил:

– А вам ничего не оторвут?

– Толя, друг мой, – Гуров обнял парня за плечи, – что-нибудь оторвут, а что-то оставят. Жизнь.

Он убрал со стола, посуду мыть не стал, прошел через гостиную, заглянул в спальню.

– Я не сплю, но заходить не рекомендую, – сказала Мария.

– Как говорит Станислав, обидеть младшего каждый может. Целую. Ушел. Вернусь.

Гуров вошел в кабинет, только взглянул на Нестеренко и Котова, понял – видит победителей.

– Ну, слов нет, по кепке человека в Москве разыскать, да если он не мэр! Кто бы другой сказал, не поверил бы. И вы лгуны, сто против рубля. Но раз пришли и я тут, рассказывайте.

У друзей-оперативников существовал давно установленный порядок – докладывал Котов. Нестеренко вставлял критические замечания и пояснения.

– Всю пустую, зряшную работу я опускаю, – начал Котов.

– Неохота слушать, как Григорий копал из национального упрямства там, где разумный человек никогда к лопате не притронется, – добавил Нестеренко. – На борьбу с его упрямством мы истратили время примерно с шести до девяти утра.

– На интересную информацию мы вышли около десяти утра, когда во дворе дома увидели, как трое пацанов стреляют из духового ружья по банкам из-под пепси. Появилась мать одного из стрелков, устроила скандал: пацаны школу прогуливали. Ребята расходились, один другому сказал, мол, ты не больно хвастайся, обстреляешь Лукьяныча, тогда и разговаривай. Мы поначалу никакого значения тем словам не придали. Потом книги домовые смотрели, взяли в «вилку» мужчин от сорока до шестидесяти.

– Тоскливое дело, надо сказать. Одни жильцы записаны, другие нет, в ином доме и книги нет, разрозненные карточки, – заметил Нестеренко.

– Около двух дня Валентин говорит: у одного мужика половина записи сделана одним почерком, вторая половина – другим, и ручкой писали сначала перьевой, затем шариковой. Стали приглядываться – явная подтирка, и бумага просвечивает. Ну, такое случается, но касаемо нового места работы. А тут, наоборот, подтерто прошлое. Мы фамилию и адрес выписали, книги отдали, пошли в дом. Обычная установка. Бабка у дома с внуком гуляет, мы разговорились, послушали о ее бедах, затем об одном жильце спрашиваем, о другом, потом о нас интересующем.

– Гриша, извини, я это проходил, пропусти, давай о сути, – сказал Гуров.

– Пузырев Кирилл Лукьянович, сорокового года рождения, проживает по данному адресу с девяностого, прежнее место жительства установить не удалось, пенсионер. Думаем, рано он на пенсии оказался, пошли в собес, говорят, военнослужащий, служил на Севере, номер части и все.

– Полковник запаса, – сказал Нестеренко. – Я сразу подумал – наш человек, но больно грубая работа.

– Изначально запись о прежнем месте работы была Министерство внешней торговли. Затем переправлено на какое-то северное пароходство, а сегодня он работает в бывшем ДОСААФе, три раза в неделю занимается с ребятами в стрелковой секции, – закончил Котов. – Вроде все грубовато, но если учесть, что списали его в девяностом, то объяснимо. Министерство внешней торговли всю жизнь было «крышей» КГБ. Мы в министерстве на Смоленской побывали, нам какие-либо данные об уволившихся сотрудниках дать отказались, сославшись на то, что прежние архивы неизвестно где. Кто сегодня работает, так пожалуйста, а кто раньше работал и уволился, их не интересует. Мы снова на Петровский бульвар вернулись, интересную информацию подцепили. Одна пожилая дамочка обмолвилась. Кирилл Лукьянович сильно изменился, опустился, другим человеком стал. Мы говорим, понятное дело, на пенсии многие пьют. Дамочка заявляет, он совсем не пьет, однажды она у него чаевничала, мужик рюмку ликера не предложил. Так в чем опустился, спрашиваем. А дамочка, она явно на Пузырева виды имела, отвечает: вот когда он в дом вселился, как натуральным иностранцем выглядел, чемоданы у него были по тем временам совершенно потрясающие, а сегодня он и не бреется, и туфли не чистит, а молоденьких девочек водит. И считает, дурак, соседи не знают ничего. А когда девочек, бесстыдник, водит, так…

– Спасибо, – перебил Гуров. – Молодцы, орденами награжу. Пузырев, значит? Хорошую фамилию взял, все у него ладно. Типичный бывший гэбэшник, работавший много лет за кордоном. Все у него ладно, однако… Скажи, Станислав.

– Ему приработок инструктором в тире совершенно ни к чему. Он должен на иномарке разъезжать, в солидной фирме работать. Человек такой квалификации сегодня очень многим нужен, но если по утрам тренироваться каждый день, так засветишься еще больше.

– Ты полагаешь, консервы?

– Полагать должен начальник, я лишь болтаю, – ответил Станислав.