Берег черного дерева и слоновой кости(изд.1989) - Жаколио Луи - Страница 30

1. Верхнее Конго.—Ночь тревоги

— Ну, господа, — сказал Ив Лаеннек, — трапеза наша кончена, скоро солнце закатится, и с первыми тенями ночи голодные звери займут берега реки. Пора возвратиться к нашей лодке.

В Биге, Бенгеле, Пукангаме, близ экватора, на протяжении девятисот или тысячи миль Лаеннека знали под именем Момту-Самбу — «человека неуязвимого» и Момту-Мамани — «человека пустыни».

То, что рассказывали о нем по вечерам в деревнях, превосходило самые баснословные легенды; и молодые негритянки пугали его именем своих малюток.

На продолжительном совещании мнение Кунье, Буаны и Лаеннека, естественно, взяло перевес над мнением Барте, намеревавшегося было следовать по течению Конго до устья и затем подняться вверх до Габона на первом появившемся судне. Несмотря на то что речной путь был прямее, пришлось от него отказаться и, покинув лодку при слиянии Конго с рекою Банкора, идти в глубь страны.

Негр Кунье, который в детстве исходил все страны со своим отцом, погонщиком невольников, утверждал, что, следуя вверх по течению Банкоры до Маконгамы и затем по прямой линии в направлении озера Замба, они должны будут встретить на пути целый ряд достаточно возвышенных плато, поросших густыми лесами, через которые, однако, пролегают тропы, проложенные невольничьими караванами.

Таким образом являлась возможность пройти там, где проходили эти караваны.

Правда, путешественники рисковали встретить таких страшных врагов, как гориллы, дикие слоны, громадные безгривые экваториальные львы, пантеры, леопарды и тигровые кошки, свирепые, коварные и сильные, нападающие всегда исподтишка. Но ведь все эти враги человека обитают точно так же по берегам Конго.

Здесь зато было то преимущество, что путешественники избегали болот и страшных злокачественных лихорадок, распространяемых испарениями реки.

Гиллуа упомянул о печальной участи экспедиции Такки; все члены которой погибли один за другим в течение нескольких дней на берегах нижнего Конго, а также о всех попытках подняться до истоков этой реки, оставшихся бесплодными.

Не переставая совещаться, все уселись в маленький туземный челнок, род пироги, выдолбленной из древесного ствола. Кунье собирался уже оттолкнуть лодку от берега, как Лаеннек остановил его, напомнив, что нет еще Уале.

Человек пустыни, как называли его африканцы, свистнул. В ответ послышался собачий лай; несколько минут спустя в высокой траве появилось громадное животное с окровавленной пастью и обглоданной костью в зубах. Одним, прыжком собака очутилась в лодке, которая покачнулась от ее тяжести, и ворча легла у ног своего хозяина.

— Ну, Уале,— сказал Лаеннек, лаская ее, — кажется, охота была удачна сегодня.

Собака опять глухо заворчала.

— Она, должно быть, встретила зеленого сенона, обезьяну, до которой она очень лакома, — продолжал Лаеннек, как бы объясняя своим товарищам странные ухватки Уале.

— Вы разве всегда предоставляете вашей собаке самой искать себе пищу? — спросил Барте.

— Когда мы останавливаемся в деревнях, она питается около нас, и Буана приготовляет ей кашу из проса с кислым молоком, которую Уале очень любит. Но когда мы путешествуем, собака должна сама добывать себе обед; я это делаю не без цели: привычка воевать с дикими зверями, чтобы прокормить себя, делает Уале до того свирепым, что он не боится ни зверей, ни людей и будет защищать нас и от львов, и от кумиров.

— Это еще что такое?

— Кумирами называют негров, прогнанных из всех деревень за какие-нибудь преступления; они собираются бандами, грабят караваны и нападают на искателей пальмового масла, словом, разбойничают в лесах, и могу уверить вас, что Уале питает особую ненависть к людям этого рода.

— Неужели вы думаете, что мы можем встретить этих кумиров на дороге?

— Их самих нам опасаться нечего. Это раса шакалов, которую я презираю, и, кроме того, они меня знают очень хорошо и не решатся попасться мне навстречу, но они могут зато поднять против нас какое-нибудь племя.

Лаеннек закончил фразу по привычке нервным движением головы.

— И тогда? — спросил Барте.

— Мы будем вынуждены взяться за карабины, и вы увидите, что Уале сделает свое дело; он известен так же, как и я, на берегах Кванго. Во всех негритянских деревнях мою собаку называют Соле Явуа — «чертова собака»; Уале спасал мне жизнь раз двенадцать.

— Он очень опасен?

— Посмотрите на его необыкновенный рост, сильные мускулы, воловью шею, голову, круглую, как шар, глаза, налитые кровью, широкий нос, острые клыки и скажите мне: не нарочно ли создана эта собака для того, чтобы нападать на врагов? Я уже вам сказал, что в своем ошейнике с железными шипами она не боится льва.

— Я никогда не видал такой собаки, — сказал Гиллуа, который, оставаясь в задумчивости до сих пор, вмешался теперь в разговор.— Это, должно быть, один из последних потомков той породы собак, обладая которыми древние сражались с тиграми.

— Я не знаю происхождения Уале, — продолжал бывший моряк, — его мне дали щенком португальские торговцы невольниками, которым я оказал услугу. В обыкновенное время это самое кроткое животное, оно позволит ребенку теребить себя, но, когда мы странствуем, горе злоумышленникам. Человек никогда не освобождался из ее лап живым.

Во время этого разговора Кунье, ждавший сигнала к отъезду, небрежно поднял кость, которую собака уронила на дно лодки, и хотел бросить ее в реку, но вдруг подал кость Лаеннеку.

— Что такое? — спросил тот.

— Узнаете вы, какого зверя растерзал Уале сегодня?

— Что мне за нужда? Бери весло, пора выбраться на средину реки, нехорошо оставаться у этих берегов, когда настанет ночь!

— Друг, — продолжал негр, — это человечья кость.

При этих словах Гиллуа и Барте задрожали от ужаса.

— Кость человечья…— сказал тихим голосом начальник маленького каравана. — Если так, пора отсюда убираться! Опасность ближе к нам, нежели я думал, потому что Уале никогда не нападает по-пустому…

Лодка отчалила от берега и быстро выдвинулась на средину реки.

Настала ночь… Одна из тех безлунных ночей на экваторе, которые не позволяют даже самому зоркому глазу различить малейший предмет. Каждый путешественник занял свое обычное место: Лаеннек — у руля, молодые люди — на средине лодки, Буана и ее товарищ поочередно гребли, сменяясь каждый час.

Под влиянием волнения, вызванного загадкой Кунье и словами Лаеннека, никто не прерывал тишины, и странник по африканским лесам, которому следовало бы успокоить всеобщие опасения, казался погруженным в себя до такой степени, что не заботился даже о движении пироги.

— Он разговаривает с духами своих предков, — сказала Буана на ухо Барте, — не будем ему мешать.

Молодая негритянка тихо встала, взяла весло, оставленное ее другом, и через несколько секунд подвела лодку к песчаной отмели, которую ее рысьи глаза приметили среди реки.

Прекращение движения заставило опомниться Лаеннека.

— Где мы? — спросил он, удивляясь, что не качается на волнах.

— За четверть мили от нашей стоянки, — ответила Буана.

— Зачем ты остановила пирогу?

— Она не должна идти, когда ты советуешься со своими мыслями.

— Она, пожалуй, права,— сказал Лаеннек, говоря сам с собою.— Благоразумнее ждать… На восходе солнца мы будем знать, в чем дело. Извините меня, господа, — обратился он к молодым людям, — что я забыл вас на несколько минут, но жизнь, которую я веду много лет в этих опасных странах, научила меня во всех важных случаях держать совет с самим собою; привычка к одиночеству заставляет меня иногда не обращать внимания на тех, кто меня окружает. Вы должны понять меня: поставленный часто лицом к лицу с опасностью, принужденный быстро решать, я должен совещаться с Собой, потому что в конце этой цепи мыслей встанет роковой вопрос о жизни или смерти.

— Вам нечего извиняться, любезный руководитель, — перебил Гиллуа, — мы здесь находимся под вашим начальством, и мы можем ожидать спасения только от слепого повиновения всему, что вы решите. Едва прошли сутки, как вы вырвали нас из когтей Гобби, и мы не забыли данную нами клятву считать вас нашим начальником.