Шакалы - Леонов Николай Иванович - Страница 45

– Благодать. – Игорь потянулся и встал. – Семен Петрович, дай мне несколько таблеточек, я буду изредка принимать, жизнь становится цветной, веселой.

– Не могу, Игорек, ты примешь чаще, чем следует, или больше, заснешь и не проснешься. Это американский препарат, успокаивающее, но обращаться с ним следует очень аккуратно. Я у тебя бываю почти ежедневно, при необходимости дам тебе сам.

Фокин обманывал парня, в замшевом футлярчике находилось не лекарство, а очень сильный наркотик, который блокировал в человеке чувство страха, придавал необыкновенную силу, но действовал всего несколько часов, затем наступала реакция, сходная с самочувствием сильного похмелья. Человек попадал в зависимость от «благостных» таблеток, становился обыкновенным наркоманом. У Фокина было и сильнодействующее снотворное, и, уходя, он давал Игорю одну таблетку, говорил, мол, почувствуешь себя плохо, прими, заснешь. После такой таблетки Игорь спал по двенадцать-четырнадцать часов, поднимался вялый, но чувствовал себя прилично. Фокин не собирался делать из Игоря наркомана, выдерживал дозировку, держал в зависимости, ждал своего часа. У подполковника были на парня далеко идущие виды. Он берег Игоря, как убийца бережет последний патрон, стрелять можно единожды и только наверняка.

– Ну, о чем вы беседовали, друзья-однополчане? – спросил Фокин, наливая себе рюмку водки. – Вспоминали дни золотые?

– Не надо смеяться, – огрызнулся Игорь. – Ты хоть и отличный мужик и большой начальник, но там не был, тебе наша боль неведома.

– Миллионы людей вернулись с множества войн. О людях написаны десятки талантливых книг, совершенно необязательно учиться на собственном опыте. Я не знаю о вас все, но знаю очень многое. Вы недовольны, возмущены, ищете виновных.

– Ты офицер, знаешь, в армии виноват всегда старший. Есть министр обороны и Главнокомандующий. Они развязали несправедливую войну, бойню. А сами в стороне, подбирают куски. Шакалы. Это тоже в книжках написано?

– Написано. – Фокин кивнул. – А ты знаешь, что львы не охотятся? Добычу добывают львицы. Человек еще более циничен, он посылает в бой своих детенышей. Сколько погибнет – никого не интересует, важен результат.

– Но в Чечне никакого результата нет и не будет.

– Мы с тобой этого не знаем, нам неизвестна цель, которую поставили перед собой львы.

– Я сказал, они не львы! Шакалы! Ты спрашивал, о чем мы говорили? Скажу. В России повелось, какой бы ужас ни свершился, виновных нет. Так мы хотим громко сказать, что виновный есть, и он ответит.

– Министр обороны?

– Лакей в фуражке с галунами. Виноват Сам, Главнокомандующий.

– Допустим. Вы возьмете плакаты, пойдете на улицу, и далеко вы уйдете? Отвечу. До ближайшей психушки. Человек не может бороться с государством, человек сделан из костей, крови, мозга, а государство – из стальных колес и шестеренок. Вас переедут и не заметят, лужу подотрут.

– Ты, Семен Петрович, нас за дураков не держи, мы на дзот грудью ложиться не собираемся. Главный виноват, он и ответит…

– Стоп! – Фокин поднял руку. – Ты, сынок, думай, кому и что говоришь. Меня возьмут раньше, чем вас. Вы пацаны увечные, травмированные, а Фокин – старший офицер контрразведки, о заговоре знал, мер не принял, тюрьма на долгие годы.

– Так я только тебе, Семен Петрович.

– А дружки? Четверо – хоть один, да сболтнет.

– Я о тебе слова ребятам не скажу.

– Ты лучше с ними контакты порви, плохо себя чувствуешь и прочее. А тебе я, как профессионал, скажу. Вы к Самому близко не подойдете, а чтобы снайперский выстрел организовать, американцы в Далласе десятки профессионалов задействовали, до сегодняшнего дня не разберутся, был Освальд один или нет, да и самого Освальда, как известно, мгновенно убрали, так что выброси из головы, считай, у нас с тобой никакого разговора не было.

– Хорошо, разговора не было, а от задуманного я не откажусь. Так что ты ко мне не ходи, сгоришь.

– Ты старших не учи, живи, гуляй больше, болтай меньше. И не думай, что ты в России один обиженный и памятливый. Ты меня понял?

– Понял, – произнес Игорь, внимательно глядя на Фокина.

Только Нестеренко и Карцев, закрывшись в ванной, доложили о результатах своей работы, Гуров не успел еще переварить и обдумать полученную информацию, как раздался телефонный звонок:

– Лев Иванович, здравствуй, Горстков беспокоит. Я из машины, нахожусь в двух минутах от твоего дома. Ты ведь на Никитском, бывшем Суворовском, живешь?

– Здравствуйте, Юрий Карлович, надеюсь, ничего не случилось?

– Нового ничего. Хотелось бы переговорить, а я не хочу, чтобы о нашей встрече жена знала. Коли я рядом, разреши заглянуть?

– Сочту за честь, Юрий Карлович, правда, я наполовину лежачий, но разговаривать это не помешает.

Гуров проводил сотрудников, лег на диван.

Горстков с охранником, таким же крупным парнем, как и хозяин, сразу сделали квартиру тесной.

– Ты пойди, дружок, на кухню, свари себе кофе, пошарь в холодильнике, – сказал Гуров. Охранник исчез, закрыл за собой дверь.

– Ну, как дела, Юрий Карлович? – спросил Гуров и рассмеялся. – Человек еще не придумал более идиотского вопроса.

– Да, вопрос подходящий, – согласился Горстков, устраиваясь в огромном, под стать его фигуре, кресле. – Главное, на него легко ответить: «Спасибо, хорошо». – Он улыбнулся. – Посмотрел я твое жилье, Лев Иванович, признаться, удивлен. Не твое это жилье, совсем не твое.

– У тебя хороший глаз, Юрий Карлович. Юридически квартира моя, а по духу чужая. Я оказал некоторую услугу богатому человеку, несколько месяцев служил у него. Он мою квартирку забрал, а эту оформил на меня. А я, признаюсь, в быту ленив, переделывать мне не по силам, честно сказать, уже привык.

– Оно и понятно. Я к квартире дочери уже почти привык, хотя жить в ней и невозможно. Я тебя о твоей работе не спрашиваю, раз молчишь, значит, сказать нечего, а раз деньги берешь, значит, работаешь.

– Стараемся, Юрий Карлович, – ответил Гуров, стараясь свернуть разговор с опасной темы, спросил: – Как вам дочка понравилась?

– Другой человек, просто чудо сотворилось. Дай ей бог счастья. Здоровенькая и телом, и душой, даже, не поверишь, на мир иначе смотрит, серьезные книги читает. Только понимаешь, Лев Иванович, какая история произошла… Юлия была и ломаная, и капризная, и в голове труха, но к нам с матерью она относилась с любовью, как должно. А сейчас так хорошо себя чувствует, словно в живой воде искупалась, а в глазах холодок, будто мы чужие стали. Я пытался с ней говорить, она, словно черепаха, в панцирь спряталась, не достанешь. Мне неприятно, а с матерью так просто истерика, она твоего имени слышать не хочет. Он, говорит, у меня единственную дочь отнял. Сдается мне, что кто-то о ее происхождении прознал и, чтобы мне насолить, Юлии сообщил. Она девка гордая, ей неважно, что мы не кровь от крови, она других родителей не знает, но ей обидно, что ее всю жизнь обманывали. Зачем я тебе рассказываю, не пойму, тут твое мастерство и опыт помочь не в силах.

– Рассказали – правильно, чем помочь – не знаю, но одна мысль у меня имеется. Причем появилась она давно, но я в этой трахнутой жизни все тороплюсь, и мысль ту отодвинул как второстепенную. Сейчас мы ее на свет божий извлечем, материализуем и проработаем. Пока пустую породу не отмоешь, никогда не знаешь, что в руках останется, золото или туфта. Так что, Юрий Карлович, обещаю при всей своей занятости и болезни, через неделю ты будешь иметь ответ. А жену успокой, ничего не обещай, сошлись на новую жизнь Юлии, мол, со временем все образуется.

– Какая же это мысль? – спросил Горстков.

– То великий секрет, Юрий Карлович, у тебя своя профессия, у меня своя. Ты можешь мне объяснить, как из рубля сто сделать?

– Ну, – Горстков задумался, прикусил губу, – это отнюдь не просто и не каждому дано. Своровать просто, а заработать… На то колоссальный опыт и связи необходимы.

– В моем деле то же самое, так что ты не бери мои заботы в голову, занимайся своими делами, через неделю получишь ответ.