Обречен на победу - Леонов Николай Иванович - Страница 38

Естественно, что вечером, после допроса в прокуратуре, Ходжава и Гутлин встретились и начали собственное расследование. Что происходит, зачем их официально допрашивали? Перебивая друг друга, запутавшись в вопросах и не найдя ни одного вразумительного ответа, друзья кинулись к Усольцеву. Он выслушал их бессвязный рассказ и неожиданно начал кричать. Друзья стояли в пустом дворе около голубых «Жигулей». Ходжава большими черными глазами смотрел на Усольцева удивленно. Гутлин, поправляя сползающие очки, растерянно оглядывался, словно хотел обнаружить причину столь внезапного гнева.

Лицо Усольцева было неузнаваемо бешеным. Он кричал:

– Ну что вам Астахов? Что? Быстро бегает? Так эта тачка, – он пнул ногой в колесо, – бегает быстрее. Так поклонитесь ей! Нет? Вам нужен бог! Вы не можете без бога? Вам обязательно надо кого-то целовать в задницу? Вы рабы! Для меня нет богов! Я ниспровергаю их! Я сам себе и бог, и царь, и герой!

– Слушай! – Кахи махнул рукой. – Зачем так? Паша не бог. Паша человек!

Усольцев взял себя в руки, усмехнулся, заставил себя улыбнуться.

– Сергей, – тихо сказал Гутлин. – Об Астахове вообще разговора не было. Расспрашивали про тот вечер. Кто с кем сидел, кто выходил, кто не выходил. Почему-то спросили: у кого были ключи от машины? – Гутлин подбросил на ладони ключи.

Повисла пауза.

– От твоей машины, твои ключи, – глухо сказал Усольцев.

– Я так и сказал, – пробормотал Гутлин. – Но ты помнишь, когда мы вышли из машины, ты ключи у меня отобрал. Сказал, что я снова потеряю их. Какое это имеет значение? – и бросил ключи Усольцеву. – Возьми, я действительно неряха.

– И что ты сказал? – спросил Усольцев.

– Как было, так и сказал.

– Правильно. – Усольцев передохнул. – Мы весь вечер были вместе, никто никуда не выходил.

– Эй! – Кахи погрозил пальцем. – А блондинка? С такими ногами. Ты с ней танцевал, потом вышел. Ты, дорогой, с ней час беседовал. Ну?

– Какой час? Ну, минут пять! – возмутился Усольцев.

– Не говори! – Кахи вновь взмахнул рукой. – Я ревновал! Я помню! Я следователю эту блондинку нарисовал, как Микеланджело. Досконально!

Усольцев посмотрел на одного, потом на другого, сказал:

– Черт-те о чем говорим. Пойдем выпьем.

Он открыл «Жигули». Загораживая собой дверной проем, протянул руку, сорвал висевшую под зеркалом обезьянку и сунул ее в карман.

«Неужели заподозрили? – рассуждал он. – Или случайность, шарят в темноте? Нет, подозревают. Эти кретины подбросили сыщикам дровишек. Глупости все, нервы. У кого ключи от машины? Выходил, не выходил? С такими доказательствами они умоются».

И Усольцев уверенной походкой отправился догонять приятелей.

Астахов и Нина Маевская шли рядом, но не взявшись, как обычно, за руки. Молчали. Павел чувствовал себя холодно, пусто, свободно. Увидев тусклую, безжизненно-неоновую рекламу «Ресторан», в которой две буквы выпали, толкнул дверь.

Оркестр не работал, инструменты были зачехлены, зал полуосвещен, и не в целях создания интима, а чтобы немногочисленные гости не задерживались. Официантки сидели за столиком в углу. Увидев молодую пару, враз прекратили разговор, ждали, кому из них не повезет.

Астахов выбрал стол почище, официантки сочувственно взглянули на подругу, продолжили беседу. Хозяйка стола не вскочила, даже не приподнялась, лишь пожала рыхлыми плечами.

– А ты зря, парень вроде солидный.

– Какой солидный сядет в залу без музыки, – ответила хозяйка и без надобности ушла на кухню.

Астахов вынул носовой платок и стал тереть указательный палец на правой руке. У него брали отпечатки, краска не до конца отмылась. Выяснилось: пачка «Уинстона» принадлежала ему, Павлу Астахову. Теперь он напряженно вспоминал, кому он дарил сигареты, кто бывал в доме и мог взять? Ничего путного вспомнить не удавалось.

– Так и будем молчать? – не выдержала Нина.

– Молчание – самый точный и совершенный способ проверки отношений, – ответил Астахов.

– Они лезут в мою личную жизнь, – сказала Нина. – Все из-за тебя. – Изображая следователя, строго спросила: – «В каких отношениях вы находитесь с Усольцевым?» А при чем здесь Сергей? И кого наши отношения касаются? Если хочешь знать, Сергей мне дважды делал предложение.

– Есть в Городе молодой мужик, который не делал тебе предложения?

– Все из-за тебя! Да-да! Сегодня мы видимся последний раз!

– Ты бросаешь спорт?

– Не юмори. – Нина неожиданно потухла, запал пропал, нормальным, тихим голосом сказала: – Паша… Милый… Что ж я могу сделать? Я не люблю тебя. Ты же не хочешь, чтобы я лгала. Знаю, лучше мне не найти. Любви нет, Паша…

Нина заплакала. Павел погладил ее по голове. Он ссутулился, сидел, тоже опустив голову, и совсем не походил на Павла Астахова. Он чувствовал себя как человек после тяжелой, но уже закончившейся операции. Больно очень, терпишь и знаешь, что с каждым часом боль будет отступать.

Розыскники «пахали». Они обошли весь район, вошли в каждую квартиру, ждали людей с работы, встречали у проходных, но ничего конкретного, что могло бы стать основанием в системе доказательств вины Усольцева, добыть не удалось.

Не работали последние сутки три человека, которые стояли во главе дела. Подполковник Серов, следователь прокуратуры Фирсов и майор Гуров ждали, у них портились характеры и взаимоотношения. Обращались друг к другу то преувеличенно вежливо, по имени-отчеству либо полностью называя должность и звание, то неожиданно на «ты» с употреблением слов базарного происхождения.

Прокуратура, как ей и положено, взяла себя в руки первой.

– Вот что, коллеги… – Следователь, употребив любимое выражение Гурова, мягко улыбнулся ему. – Если мы окончательно разругаемся, даже перегрызем друг другу горло, положение не изменится.

Они, как обычно, собрались в кабинете Серова, который, ссутулившись, занимал свое кресло. Следователь сидел сбоку у стены. Лева без пиджака и галстука бесцельно болтался по кабинету.

– Нельзя ли без вступлений, уважаемый Николай Олегович, – елейным голосом произнес Серов.

– Борис, я сказал без вступлений. Хватит! Подведем итоги, какие есть.

Гуров сел в дальнем углу, стал изучать покрытый лаком паркет.

– Мы остановились на Усольцеве. Может, мы ошибаемся, но другого у нас нет. – Фирсов вздохнул. – Имеем: ужинал в ресторане, имел ключи от машины. В двадцать два часа в трехстах метрах от места преступления стояли голубые «Жигули», третья модель, под зеркалом висела игрушка – якобы плюшевая обезьянка. Похожая машина, я подчеркиваю, только похожая, принадлежит гражданину Гутлину. Из машины вышел мужчина спортивного телосложения в возрасте примерно тридцати лет. На нем светлый пиджак с двумя разрезами. Похожий пиджак был в тот вечер на Усольцеве.

– Спасибо за информацию, – пробормотал Серов.

Фирсов не обратил на бормотание внимания.

– Располагая такими фактами, мне бессмысленно, точнее, нельзя вызывать и передопрашивать подозреваемого. Я ничего не добьюсь, а он поймет, убедится окончательно, что мы безоружны. Ваши люди ищут свидетелей. Каких? Свидетелей чего? Допустим, неожиданно найдется человек, который видел Усольцева рядом с домом, допустим, видел, как Усольцев вошел в подъезд. Свидетель скажет «да», Усольцев скажет «нет», и я протоколы подошью в дело. Прямых, да и косвенных доказательств вины подозреваемого не существует в природе. Мы заставляем людей искать несуществующее.

– У них такая работа, – не выдержал Серов.

– Когда доказательств нет, их необходимо создать, – сказал Гуров.

– Не понял! – Следователь даже встал, смотрел возмущенно. – Я вас не понял, товарищ майор. Как создать то, чего нет?

– Путь у нас один. Необходимо добиться признания Усольцева. Я слышал, – Гуров поклонился следователю, – что признание вины не является ее доказательством. Мне об этом бабушка рассказывала.

Серов быстро взглянул на Фирсова, сделал знак: мол, молчи, дорогой, терпи.