Обречен на победу - Леонов Николай Иванович - Страница 33

– Кто был чемпионом области до Астахова?

– Разные были, менялись. – Кепко пожал плечами. – Смирнов Володька… Усольцев… Калинин Саша год сверкал. Его даже в сборную приглашали.

– А Лозянко?

– Перестаньте. – Кепко улыбнулся. – Игорь четыреста и не бегал.

Гуров старался подстроиться к тональности Кепко.

– Паша быстро бежал вперед, кого-то обгонял, невольно вытеснял с дорожки, занимал чужое место.

– Паша всегда занимал свое место. Если сейчас он уйдет, то останется пустое место. В команде-то кто-то будет… Только этот кто-то не займет место Астахова. Я понимаю ход ваших мыслей, вы на неверном пути, его не пытались выбить из обоймы, этого сделать нельзя, так как он не в обойме. Он сам по себе. Он Павел Астахов, и все! Непонятно? Ну вот был Валерий Борзов. Сейчас тоже выигрывают первенство страны, могут выиграть Европу, даже Олимпийские игры, дай им бог здоровья. Но никто не станет Валерием Борзовым, как и Виктором Санеевым, и Игорем Тер-Ованесяном. Личность такого калибра, когда она появляется, никому не мешает, ничьего места не занимает, она просто объективно существует.

– Вот-вот, мы подплываем, – сказал Гуров и на удивленный взгляд Кепко пояснил: – Вы сказали очень точно: объективно существует. Объективно. Однако подавляющее большинство людей в своих суждениях и оценках субъективны, имеют иную точку зрения. Паровоз катится по рельсам, это его рельсы, и занимать их неразумно. Но если кто-то сунул на рельсы ногу, то останется без ноги. Паровоз прибудет на станцию назначения без опоздания. Конечно, можно сказать: мол, не лезь на чужие рельсы. Но ноги нет, и человеку больно.

– Вы хотите сказать, что Паша кого-то переехал и не заметил? – спросил Кепко.

Белан осторожно что-то писал, казалось, он даже не дышит.

– Тут посложнее, – возразил Гуров. – Астахов никому не мешал ни объективно, ни даже субъективно. Некто, чья жизнь в спорте не сложилась по различным причинам, мог придумать, создать в свое оправдание сказочку, что был убит Астаховым.

– Ну дорогой мой! – Кепко развел руками и повернулся к Игорю Белану, призывая в союзники. – Придумать кто угодно и что угодно способен! Это задание из категории: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.

– Изволили сказать глупость, уважаемый Анатолий Петрович. – Гуров успел понять: спортсмены не обидчивы и ценят ясность. – Придумать такое способен не кто угодно. Вы подумайте, подумайте, кто из жителей вашего города способен винить Павла в своих неудачах? Я же не говорю: «Москва… Страна… Мир…» Городишко-то у вас, извините… Ну давайте, давайте! – Гуров изобразил раздражение.

– А вы не кричите!

– А вы мозгами шевелите! Вас легкоатлеты называют «отец родной»! – мгновенно сочинил Гуров. – А вы собственных детей не знаете!

– Из-за Нинки тоже могло.

– Не трогайте линию Маевской. Отложим. Павел Астахов не этим знаменит.

– Игорь! Мы зарядили! Крутить? – крикнул киномеханик.

– Минуточку! – ответил Гуров. – Астахов часто проигрывает?

– За последние два года он проиграл один старт. Эстафету в Ленинграде. У него задняя поверхность бедра была потянута…

– Астахова зрители любят? – перебил Гуров.

– Когда выигрывает, любят. В Ленинграде и убить могли. – Кепко горько улыбнулся.

– Злость, разочарование, болельщики жестоки, как дети. Так ведь не радовались же?

– Надеюсь.

– Давайте посмотрим. – Гуров повернулся к Белану: – Командуйте.

Белан встал, захлопал в ладоши, махнул рукой, и экран зажегся.

– Матч с США, – пояснил Кепко. – Вот здесь Паша и проиграл. Он просил не ставить его в эстафету. Видите, ему и принесли поздно…

На последней прямой Астахов достал соперника.

Стадион затих. Казалось, что в этой противоестественной тишине стал слышен бег спортсменов и их дыхание.

– И здесь Паша сбросил, – сказал Кепко. – Он был не готов.

На финише Астахов проиграл, целую секунду стадион молчал, затем обвалился свистом и грохотом.

Трибуна, мимо которой шел Павел Астахов, свистела особенно усердно. Некоторые зрители повскакивали со своих мест и что-то кричали ему, размахивая руками.

Лицо Кепко, лицо Краева… Чье-то радостное лицо…

– Остановите! – сказал Гуров.

– Стоп! – Игорь встал и замахал руками.

Изображение застыло на кадре, где Астахов поднимал брошенную с трибун пустую бутылку.

– Болельщики как дети? – сказал Кепко. – Сволочи они, а не дети!.. Видите? Словно Павел Астахов обречен на победу.

– Я полагал, что человека надо показать в различных ситуациях. Потрясающий кадр, как Павел поднимает бутылку и спокойно опускает в урну, – сказал Белан.

– Где проходил матч? – спросил Гуров.

– В Ленинграде, – ответил Кепко.

– В Ленинграде, – задумчиво повторил Гуров. – Можно чуть назад? До изображения Краева и Анатолия Петровича.

– Сейчас. – Игорь побежал к киномеханикам.

– Анатолий Петрович, вы знаете Усольцева? Он в спорте на какой-то хозяйственной работе? – спросил Гуров.

– Сережу? – Кепко поморщился. – Мой ученик… к сожалению. Нехороший мальчик. В спорте был… в свое время. Я виноват, не справился… – Он резко повернулся и замахал на Гурова руками: – Глупости! Вздор!

На экране изображение побежало назад и застыло.

Лицо Краева… Лицо Кепко… Радостное лицо Усольцева.

– Я не ошибся? – спросил Гуров.

– Сергей, – кивнул Кепко. – Паша проиграл, а он радуется, паршивец.

– Спасибо. – Гуров поднялся. – Радуется, это хорошо. Интересно.

– Вы, конечно, профессионал, – бормотал Кепко, выходя из зала, – но тут вы загибаете.

– Возможно. Вы, Анатолий Петрович, пленку не видели и со мной не разговаривали, – прощаясь, сказал Гуров. – Мы еще встретимся. До свидания.

Вернувшись в управление, Гуров столкнулся с Борей Ткаченко.

– Здравия желаю! Какие будут указания, шеф?

– Меня зовут Лев Иванович. Если ты хочешь походить на строевого офицера, обращайся ко мне «товарищ майор». А сейчас, пожалуйста, сходи пообедай.

– Я обедал, товарищ майор! – Боря явно обиделся.

– Неважно. Сходи в столовую, выпей кефира, – сказал Гуров. – Мне надо побыть одному.

– Я могу посидеть в коридоре, товарищ майор!

– Посиди в коридоре. – Гуров вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

«Итак, Усольцев? Почему он? Просто больше у тебя ничего нет, майор. Все твои рассуждения притянуты за уши. Случалось, ты разрабатывал и менее бесперспективные версии».

Убийство милиционера Трифонова. Он был убит выстрелом в грудь в центре Москвы в восемь утра. У него забрали оружие. Казалось бы, мотив ясен: завладеть пистолетом. Но зачем стрелять в центре Москвы? Трифонов был богатырь, почти двухметрового роста. Чтобы добыть пистолет, можно поздно вечером где-нибудь на окраине подыскать милиционера – не гренадера, ударить сзади кирпичом по голове. И убийства на себя не вешать, и шума не производить. В центре Москвы? Стрелять? Могла проезжать патрульная машина, хотя бы такси. Убийство совершенно безумное, немотивированное, ухватиться абсолютно не за что. Для розыска убийцы создали бригаду, и Гуров получил безумную версию.

Когда Трифонову выстрелили в грудь, то, видимо, он сразу не упал, поэтому убийца ударил его в висок рукояткой своего пистолета. В его «ТТ» был последний патрон, пистолет был старенький, и обойма выскочила. Убийца этого не заметил, и обойму нашли. Лев Гуров получил ту обойму и отправился в Тулу на оружейный завод. По номеру на обойме установили, что эта партия пистолетов изготовлена в сорок третьем году и отправлена на 2-й Украинский фронт. Вернувшись в Москву, Гуров засел в военкомате и стал выбирать оставшихся в живых офицеров, которые в сорок третьем году воевали на 2-м Украинском фронте. Каковы шансы такого розыска? Пистолет только за годы войны мог сменить нескольких хозяев. А после войны? Говорят, один шанс из тысячи. Вряд ли он здесь был, этот шанс. Но ведь тогда Гуров работал! Сорок с лишним дней занимался обоймой, номерами, картотеками. Правда, он ничего не добился, и убийцу задержали спустя два года. Гуров к задержанию не имел никакого отношения.