Обречен на победу - Леонов Николай Иванович - Страница 31

В силу своей профессии Серов не работал на целине и БАМе, имел дело с молодежью специфической и редко встречающейся. Слова «бабки», «телки», «кошелки», «фирма» и прочее подполковник понимал, а произносивших эти слова понять не мог, хотя и очень старался. Однажды, когда он собственной дочери несколько раз напомнил, что, мол, надо разморозить холодильник, она раздраженно ответила:

– Папка, ты такая зануда, сил никаких нет. Я доживу до пятидесяти, потом застрелюсь.

Голова и его дружки пропали в лагерях, не разобрались в себе, в жизни, Серов их не оправдывал, но понимал: они по-своему, но боролись за существование, пытались выжить за счет других людей. Так ведь выжить, а сегодняшние? Ткнуть ножом человека за джинсы, «фирму», чтобы лишний раз сходить в кабак? Обмануть, взять в долг и не отдать? Во времена Борьки Серова за такое свои бы прибили.

Борис Петрович не знает, как он будет общаться с инопланетянами, он с «редко встречающимися» и собственной дочерью разобраться не может.

Итак, Борис Серов, получив паспорт, устроился на работу грузчиком. В положенный срок его призвали в армию. Служил нормально, не отличник, но и не из разгильдяев, получил шоферские права и сержантские нашивки, вернулся на гражданку.

В милиции Борис Серов начал работать в двадцать один год шофером. Улицу он не только знал, понимал, он улицу чувствовал, почти любая уличная ситуация была ему хорошо знакома. Стоило взглянуть на подворотню, он знал: проходной двор или нет. Жизнь подготовила Бориса Серова к оперативной работе, он из окна машины мог в проходящем по тротуару парне определить карманника и удивлялся, как другие этого не видят. «Да вы взгляните, как он идет, как голову держит, точно щипач, не сомневайтесь». За рулем он просидел всего три месяца, после пяти задержаний его зачислили в опергруппу отделения милиции. Потом была школа милиции. Серов обладал еще одним редким и очень ценным для оперативника качеством: мог, не предъявляя удостоверения, не надрываясь в свисток, унять любого пьяницу и скандалиста, хулигана и вора в законе. Стоило Серову у пивного ларька, где начиналась драка, сказать несколько фраз, как ситуация разряжалась. Это происходило примерно так: «Деретесь? Неумело деретесь. Ты, парень, солидный вор, а ведешь себя как сявка. Стыдно за тебя. А у тебя и есть-то на одну кружку, у жены спер, сейчас прольешь. А ты выдохни, иначе лопнешь. Зайди ко мне в десятую комнату завтра поутру. Адрес сказать? Знаешь? Ну и молодец».

И «клиенты» затихали и провожали Серова уважительными взглядами.

В двадцать четыре года он впервые оказался на юге. В гагринском парке у чебуречной познакомился с Настенькой. Они влюбились друг в друга сразу, живут вместе двадцать девять лет и еще не успели серьезно поссориться. Настенька родилась и жила в Городе. Она, как и Борис, была сирота и жила с престарелой бабушкой. Оставить ее одну Настенька не могла, а переезжать в Москву бабушка не желала. «Тут, на энтом кладбище, мои отец с матерью, дочь, место мне определено. Схороните и куда хотите езжайте». Так лейтенант Борис Серов появился в Городе. Сначала о переезде в Москву поговаривали, потом перестали. Борис Петрович уже стал дедом, Москву вспоминал, но ностальгией не мучился. Здесь он считался своим, отцы Города его знали, и, если бы не характер, был бы он давно полковником и как минимум заместителем начальника управления. Но через себя не перепрыгнешь, какой человек к тридцати годам есть, таким и помрет. Для восхождения по служебной лестнице Борис Петрович обладал серьезнейшим недостатком. Он к месту и не к месту говорил то, что думает.

Странное дело, слыл подполковник лукавым хитрецом, таковым и являлся. Однако хитрил он и лукавил только в вопросах второстепенных и только с подчиненными. Ну, к примеру, убедить человека, что неинтересное и второстепенное дело является наиважнейшим, а отпуск в ноябре куда интереснее, чем в июле.

Стоило Борису Петровичу оказаться в кабинете с ковром, как подполковник разительно менялся, становился прямолинеен, порой дерзок. Недостатки свои он знал, даже пытался перевоспитываться. Порой ему удавалось промолчать, но получалось в результате только хуже. «Видели, даже рта открыть не желает, вся рота идет не в ногу, один Серов в ногу либо просто не идет, на месте стоит, как памятник себе». Когда данное качество Серова сформировалось окончательно и он его осознал, то поначалу пытался с собой бороться, но очень быстро устал и бессмысленную затею бросил.

Большинство руководителей Серова ценили, некоторые даже любили, но, как есть он начальник отдела и подполковник, так пусть и будет, лучше его мы не найдем, а выше ему подниматься ни к чему, с ним не договоришься, ждать от него можно невесть чего.

Вот с таким человеком и свела жизнь старшего инспектора Гурова. Вчера Серов позвонил в Москву генералу Турилину, беспокоить начальство он никогда не боялся.

Константин Константинович выслушал его и сказал коротко:

– Хорошо. Он останется. До свидания.

Сегодня Серов пришел в кабинет еще раньше обычного, написал на Гурова аттестацию по ликвидации группы, мучился над вторым рапортом. Что в министерстве майора Гурова серьезно отметят, Серов не верил. Ну, похлопают парня по плечу, в лучшем случае объявят благодарность, на этом все и кончится. Работает парень на дядю, но решение свое Серов считал правильным и менять его не собирался. Бумага у Серова не получалась, слова выползали то напыщенные, то безликие, подслеповатые. Он маялся, смотрел на часы, решал: может, машину за Гуровым послать? Недописанный рапорт он наконец спрятал в стол, позвонил на квартиру следователю Фирсову:

– Здравствуй, Олегович. Серов говорит. Кончай кофейничать или чаевничать, приходи ко мне, помощь твоя нужна.

– Слушай, Борис, – ответил Фирсов. – Я еще не в курсе дела. В папке полно мусора, главные свидетели не допрошены.

– Мне твое знание дела пока ни к чему, – перебил Серов. – Ты мне сейчас сам как свидетель нужен. И нечасто я тебя прошу.

– Хорошо, через полчасика явлюсь. – Фирсов сухо рассмеялся. – Непредсказуемый ты мужик, Борис! – И положил трубку.

Хотя от «Центральной» до управления можно дойти не торопясь минут за пятнадцать, Серов послал за Гуровым машину.

Следователь прокуратуры Николай Олегович Фирсов пришел даже раньше, чем через полчаса. Поздоровавшись, он спросил:

– Борис Петрович, вы, конечно, знаете, что я сухарь и буквоед?

– Ведомо. А мы давно на «вы» перешли?

– Я, Борис, к тому тебе напоминаю, чтобы ты свои просьбы соразмерял с моим скверным характером. Какого свидетеля ты собрался из меня сделать?

И как в театре, на прозвучавшую реплику открылась дверь, и вошел Гуров.

– Здравствуйте, – он поклонился Фирсову, повернулся к Серову, но тот его опередил. Оттолкнув кресло, вышел из-за стола и заговорил громко, словно с трибуны:

– Ну виноват! Виноват! А ты прости меня! Я не со зла, а для пользы дела! Я не трус и не самодур!

Гуров приготовил речь, но от такого напора растерялся, да и Серов не давал ему слова вставить.

– Убийца сидит в биографии Астахова. У тебя с Павлом контакт, которого не установить ни мне, ни тем более прокуратуре. Следователь каждое слово записывает, а тут надо часами разговаривать, необходимо по жизни Павла на четвереньках ползать, во все тайные уголки заглянуть и к каждому его знакомому принюхаться. И лучше тебя это никто сделать не может. И не потому, что ты гений, а так жизнь легла. Я старше тебя и по возрасту, и по званию. При свидетелях, вот прокуратура сидит, извиняюсь! Все! Ты доволен?

– В восторге! – Запал у Гурова пропал, надо бы ему благодарно промолчать, не сумел, слишком тщательно готовился. – Борис Петрович, а вы слышали, что Земля круглая и вертится?

– Ходят слухи. – Серов взглянул на следователя Фирсова, удобно расположившегося в партере.

Фирсов перекинул ногу на ногу, скрестил руки на груди и старался все запомнить дословно, чтобы с юмором разыграть всю сцену перед прокурором. Он посмотрел на Гурова, даже чуть кивнул – мол, валяй, сейчас твоя реплика.