Обречен на победу - Леонов Николай Иванович - Страница 27

Гуров давно установил: в отношении к задержанию преступников и к доказательствам люди четко делятся на две категории.

Те, кого обидели, их родственники, соседи, знакомые убеждены, что в милиции работают бездельники либо взяточники. Преступника знают все, вон морду отожрал, посмеивается, а милиции плевать, она и не чешется. Распустили народ, какие-то доказательства ищут, брать надо и сажать, все безобразия от попустительства.

Иная категория – родственники, друзья, знакомые задержанного. Они поголовно оказываются гуманистами и эрудитами. На свет появляются слова: алиби, беззаконие, презумпция невиновности. Некоторые выражаются проще: ты, падла, докажи сначала, потом хватай. Не видел, не знаю, не помню, невиновный я, вещи на улице нашел, деньги враги подбросили. Советская власть не позволит. Конституцию не отменяли, дай бумагу, буду писать прокурору.

Гуров нашел ключ к Астахову, и тот явился к прокурору с повинной, что спасло от водворения в изолятор.

О своем вчерашнем разговоре с тренерами, в особенности о его начале, Лева вспоминал неохотно. Он предвидел, что встретят его неласково, но такой ярости, стремления чуть ли не физически его уничтожить не ожидал. Один из присутствующих даже поднялся, хотел приблизиться на дистанцию удара, но Анатолий Петрович Кепко, хоть и мал ростом и годами постарше, оказался шустер, звонко огрел товарища половником, и тот опомнился. Гуров последовательно молчал, Кепко в конце концов остановил словоизвержение, сказал:

– Говорите, товарищ, не знаю вашего чина. Мы вас слушаем. – Смотрел он откровенно недоброжелательно.

Лева давно приметил: правду узнают сразу, как хорошего знакомого, которого хотя и не видели некоторое время, но прекрасно помнят в лицо.

– Положение у меня сложное. Пришел я к вам неофициально и на ваши вопросы, говоря честно, могу отвечать только ложью. Поэтому вопросы вы лучше не задавайте. Я же вам буду говорить только правду, но в том ограниченном объеме, как позволяет мой служебный долг.

И наступила тишина. Лева встал, прошелся по комнате, вздохнул и начал:

– Павел Астахов запутался во лжи и изобличен. Сегодня прокурор принял решение, которое мне неизвестно. Я не обольщаюсь и вам не советую. Человека убили, виновный должен быть наказан. Извините, что декларирую прописные истины, но складывается впечатление, что вы эти истины подзабыли. Никакие ваши ухищрения или высокопоставленные покровители помочь Павлу Астахову не могут. Завтра в девять утра он должен явиться к прокурору. Как вы этого добьетесь, меня не касается. Мое мнение: в создавшейся ситуации значительная доля вашей вины. Все. Как выражается многоуважаемый Илья Ильич Леонидов, разрешите откланяться.

И тут произошло непредвиденное.

– Стойте! – Забыв о радикулите, Олег Борисович Краев вскочил, обошел стол, чтобы Анатолий Петрович Кепко не мог использовать половник, и, как говорят в определенной среде, «пошел в сознанку».

Какими благими намерениями руководствовался Краев, как сложна ситуация – Лева пропустил мимо ушей. Он выловил из гущи междометий и восклицательных знаков информацию о телефонном звонке Веры Теминой и бросил старшего тренера на произвол судьбы и на милосердие товарищей.

Прокурор, конечно, не отказал бы Гурову, и тот мог присутствовать при явке Астахова. Гуров решил иначе и ждал в соседнем кабинете. Розыск преступника только начинался, с Астаховым необходим контакт, видеть его унижение не следует.

За полтора часа ожидания Лева успел вспомнить и вчерашний вечер, и попытался смонтировать замысел и действия убийцы, представить – правда, безуспешно – его самого.

Наконец дверь открылась, в кабинет решительно вошел Анатолий Петрович Кепко, пожал Гурову руку, что получилось у него не театрально, а просто, по-человечески, и сказал:

– Мы виноваты, простите. Спасибо. Я всегда рад вас видеть. Потребуется, мы сделаем все возможное. До свидания. – И, не взглянув на топтавшегося у двери Павла, вышел.

– Здравствуйте, Павел, – сказал Гуров.

– Здравствуйте. – Павел с облегчением закрыл за тренером дверь. – Приказано все написать.

Гуров кивнул на соседний стол, где лежала стопка чистой бумаги и авторучка.

– Пишите, только не галопом по Европам, а подробно.

Пока Астахов писал, события развивались своим чередом. Илья Ильич Леонидов попросил предоставить ему очередной отпуск, который ему необходим срочно, в связи с семейными обстоятельствами. Прокурор – «дружочек» подполковника Серова – выполнил просьбу подчиненного мгновенно. Дело принял к производству следователь Николай Олегович Фирсов.

Можно удивляться, но Леонидов столь резкому изменению ситуации обрадовался. Явись подполковник и московский сыщик в прокуратуру с Теминой и Краевым завтра, когда Астахов находился бы уже в изоляторе, а Город шумел, Илье Ильичу Леонидову секретарь обкома голову бы оторвал. «Значит, я с Астаховым промахнулся», – рассудил Илья Ильич. Необходимо устраниться и выждать, и он ушел в отпуск. Леонидов походил на щуку, которая бросилась на карася и чуть было не проглотила тройник, сорвалась и нырнула в камыши – ждать.

Следователь Фирсов дежурил в вечер убийства Лозянко, выезжал на место преступления, с Гуровым работал по делу о разбойных нападениях, Астахова знал, относился к нему с уважением, но без особых эмоций. Николай Олегович в свои сорок с небольшим был человеком опытным, спокойным, слыл среди товарищей буквоедом. Выслушав прокурора, он забрал пухлую папку с делом и отправился работать. Заглянул в кабинет, где Астахов писал, а Гуров скучал у окна, тихо поздоровался. Гуров вышел в коридор.

– Пишет. – Гуров пожал плечами. – Потеряли трое суток, хотя в данной ситуации это вряд ли имеет существенное значение.

– Мне надо его официально допросить.

– А нельзя отложить на завтра?

Фирсов хмыкнул, задумался.

Гуров взглянул недовольно, спросил:

– Объяснить?

– Да я понимаю. Так ведь написанное собственноручно – одно, протокол допроса – совсем иное. Эх! – Фирсов махнул рукой, словно собрался прыгать в холодную воду. – Действуй, сыщик. Пусть придет завтра, в десять. И чтобы Маевская, и Темина, и Краев. – Видимо, он был доволен собой, канцелярское выражение на его лице сменилось улыбкой, Фирсов даже слегка хлопнул Гурова по плечу. – Мы с вами сработаемся, Лев Иванович.

Гуров просмотрел объяснение Астахова мельком… Телефонный звонок… Приехал, увидел труп… Испугался за Маевскую… Протер бутылку и все выключатели и ручки. Инспектор не сомневался: все правда.

– Почему стаканы на столе не вытерли? – спросил он.

– Во-первых, Нина спиртное не употребляет, а потом, она очень брезглива, не возьмет такой стакан в руки, – ответил Астахов.

Он восстанавливался поразительно быстро. Плечи, недавно опущенные, развернулись, поднялся подбородок, взгляд не соскальзывал, упирался Гурову в лицо.

– Вы курите?

– Нет. Практически нет.

– Вы не оставляли в квартире Лозянко пачку американских сигарет?

– У меня есть сигареты «Уинстон», держу для гостей, но с собой не ношу.

– Интересно. – Гуров хотел обнять Астахова за плечи, но тот неуловимым движением отстранился.

– Торжествуете победу?

– Я с вами не соревновался. Ищу убийцу, вы мне мешали.

Гуров сунул руки в карманы, прошелся по кабинету. «Черт вислоухий, щенок, нужны тебе эти объятия. Ты ошибаешься, все время ошибаешься. Необходим контакт, не замирение, не терпение друг друга на дистанции, единение. Без Павла Астахова ты слеп и глух. Необходимо вычерпать и из него, и из себя все накопившееся раздражение, опустошиться до донышка и наполниться новым, свежим и добрым».

– Ты мне надоел, чемпион, сил никаких нет!

Гуров подошел вплотную, чуть ли не коснувшись Астахова:

– Я тебя предупреждал, чтобы ты не лез на чужой стадион! Ты наделал делов и должен сидеть в тюрьме!

– Что? – Астахов чуть отстранился, тоже повысил голос. – Я? Павел Астахов в тюрьме?

– И шиповки бы тебе даже не дали! И в туалет под конвоем! И спас тебя я! Вот, я! – Гуров умышленно пережимал до крайности. Он контролировал каждое свое слово, следил за реакциями «противника».