Ламетри - Богуславский Вениамин Моисеевич - Страница 2

Далеко зашедшему развитию буржуазных форм производства и обмена в стране препятствуют феодальные политические порядки. «…Там, где экономические отношения требовали свободы и равноправия, политический строй противопоставлял им на каждом шагу цеховые путы и особые привилегии» (1, 20, 107). Отсюда углубление конфликта между вырождающимся старым господствующим классом и поднимающимся новым. «По политическому положению дворянство было всем, буржуа — ничем; по социальному положению буржуазия была теперь важнейшим классом в государстве, тогда как дворянство утратило все свои социальные функции и продолжало получать доходы в качестве вознаграждения за эти исчезнувшие функции» (там же, 168). Это противоречие приобретает во Франции такую остроту, какой оно не имело ни в одной другой европейской стране. Кризис феодально-абсолютистского строя все более обостряется. Усиливается оппозиция этому строю и со стороны трудящихся города и деревни, и со стороны буржуазии. Зреют семена грядущей революции. И хотя сдвиги в соотношении общественных сил еще не достигли кульминации, необходимой, чтобы буря разразилась, они ее подготавливают и предвещают.

Конечно, ни о каких социально-политических переменах не могло быть и речи, пока в сознании общества прочно держалась освящающая старый строй идеология. Правда, с победой буржуазной революции в Нидерландах (конец XVI в.) и в Англии (вторая половина XVII в.) в этих странах был уничтожен могучий оплот феодальной идеологии — католическая церковь, понесшая серьезный урон и в Германии.

Но средневековый образ мышления представлял такую твердыню, что потребовались века упорной борьбы, чтобы его подорвать.

Слепое принятие не только «истин» откровения, но и всех положений, освященных авторитетами и обычаем, — такова феодальная традиция, приписывавшая непререкаемую истинность всем социально-политическим, религиозным, философским и моральным принципам средневековья. Веками эта традиция внушала, что сам человек не может и не смеет решать вопросы, возникающие во всех этих областях, что за него все решает церковь. В борьбе против этой традиции огромную роль сыграли Декарт и другие философы-рационалисты XVII в., потребовавшие, чтобы все вопросы были представлены на суд разума. Борьба Ламетри и других просветителей против феодальных предрассудков и схоластического догматизма — прямое продолжение «картезианской революции». Недаром просветители именовали свой век веком разума. Ламетри неоднократно подчеркивал величие подвига, который совершил «Декарт, этот гений, прокладывавший новые пути…» (2, 73).

И все же Ламетри подвергает острой критике Декарта и других философов-рационалистов XVII в. Путь этой критике проложил Бейль, обративший оружие скептицизма не только против средневекового образа мышления теологов, но и против идеализма рационалистов XVII в., «подготовив тем самым почву для усвоения материализма и философии здравого смысла во Франции» (1, 2, 141). Другим фактором, подготовившим для этого почву, был утвердившийся на противоположном берегу Ла-Манша материалистический сенсуализм Локка. Его влияние явственно проступает в «Философских письмах об англичанах» (1733), в «Трактате о метафизике» (1734), в «Основах философии Ньютона» (1738) Вольтера — произведениях, в которых уже громко заявило о себе Просвещение.

Общеевропейская известность и авторитет, которые завоевал к сороковым годам века Вольтер, свидетельствовали о том, что в это время все больше пробивает себе путь мысль о необходимости свободно и непредубежденно обсудить все то, что до сих пор обсуждению не подлежало. Всеми имевшимися в их распоряжении средствами обрушивалась феодально-абсолютистская реакция на тех, кто во Франции пытался провести эту мысль в жизнь. Изучение большого фактического материала привело Бокля к выводу, что почти все французские писатели, чьи произведения увидели свет на протяжении 70 лет после смерти Людовика XIV, подверглись преследованиям (см. 8, 548). В то время как сознание не только определенной части третьего сословия Франции, но и некоторых представителей дворянства созревает для восприятия новых идей, в ней больше, чем в любой другой западноевропейской стране, свирепствует произвол светских и духовных властей, которые чинят расправу над всяким проблеском свободной мысли.

Такова была идейно-политическая обстановка во Франции к моменту выхода на арену идейной борьбы Ламетри, первый философский труд которого увидел свет в 1745 г.

Глава II

Жизнь борца

До начала XX в. единственным источником сведений о первых трех четвертях жизни Ламетри (кроме того, что содержится в его произведениях) было «Похвальное слово» Фридриха II. Король пользовался сообщениями Мопертюи, хорошо знавшего философа, но на «Похвальном слове» отразились литературные претензии Фридриха: для него возможность показать свое умение ярко изобразить героя было важнее строгого следования фактам. К тому же берлинские переписчики и наборщики допустили во французском языке (на котором написано «Слово») ошибки, искажающие смысл текста. Лишь в XX в. ряду исследователей удалось исправить неточности в жизнеописании Ламетри, перекочевавшие почти во все работы, освещающие биографию философа. Впрочем, и сейчас многое в его биографии остается неизвестным.

В Бретани, в небольшом портовом городе Сен-Мало, протекало детство Жюльена Офре де Ламетри. Отец, по одним сведениям, — купец, торговавший тканями, по другим — судовладелец, возможно, совмещал оба занятия. Мать до замужества была владелицей лавки лекарственных трав. В этой довольно состоятельной семье 25 декабря 1709 г. родился будущий философ. В Сен-Мало не было средних учебных заведений, поэтому он учился в коллежах Кутанса, Кана, затем в коллеже дю Плесси (Париж), наконец, в школе, пользовавшейся репутацией лучшего учебного заведения страны, — в парижском коллеже д’Аркур. Нет оснований не верить Фридриху, что уже в этом коллеже Ламетри обнаружил тот горячий интерес к естествознанию, который в дальнейшем его уже не покидал. И вполне естественно, что, завершив в восемнадцатилетнем возрасте среднее образование, он решает стать врачом.

В Париже в эти годы пользовался известностью ученый-медик Юно, преподававший на медицинском факультете анатомию и хирургию. Советы Юно сыграли решающую роль в том, что Ламетри избрал медицинское поприще. Судя по почтительности, с какой философ писал о Юно как ученом и своем наставнике, можно предполагать, что советы последнего оказали важное воздействие на образование и формирование взглядов Ламетри. Ссылаясь на то, как описана в сатире «Работа Пенелопы» жизнь студентов-медиков, и на то, что философ сдавал экзамены и защищал диплом на звание врача в Реймсе, Р. Буассье утверждает, что Ламетри, будучи студентом, почти никаких знаний не приобрел, так как учился на медицинском факультете в Реймсе, где преподавание было поставлено очень плохо, и так как будущий философ манкировал занятиями, предаваясь пьянству и распутству. Между тем об обширности медицинских познаний Ламетри свидетельствуют не только его произведения, но и знавшие его люди, даже его враги. Нужно вовсе не понимать иронии философа, чтобы относить к нему самому то, что он писал о медицинских факультетах, стараясь показать, как безнадежно отстало медицинское образование во Франции. П. Леме опроверг утверждения Буассье, доказав, что Ламетри учился на медицинском факультете не в Реймсе, а в Париже, где (как признает и Буассье) преподавание было поставлено лучше, чем в каком-нибудь другом французском городе. Что касается сдачи экзаменов, то в Париже они были сопряжены с большими расходами (8 дней надо было обильно угощать экзаменаторов, профессоров, студентов), которых не требовалось в провинции. Именно из-за этого сдавали экзамены на звание врача в Реймсе и Юно, и прославленный медик того времени Ла Пейрони, хотя оба учились в Париже.

Ламетри получил медицинское образование, считавшееся лучшим во Франции, но сам он был невысокого мнения о полученных им знаниях. Еще на студенческой скамье он понимает, что в других странах и теория и практика медицины ушли далеко вперед. Полноценным врачом, полагает он, можно стать, лишь познакомившись с новейшими зарубежными медицинскими достижениями.