Ловушка - Леонов Николай Иванович - Страница 40

– Вы представляете Качалину источником, из которого люди напивались до белой горячки? – спросил Гуров. – И пить уже невозможно, и отказаться нет силы?

– Вроде того.

– Чтобы кормить, поить и всячески ублажать окружающих, надо откуда-то энергию брать.

– О, Елена человек талантливый. В каждом человеке существуют скрытые резервы. Один может одно, другой способен на иное, в отдельности пшик, а замкнуть по кругу – гидростанция.

– Не понимаю.

– Люди жизнь потратили и не поняли, а вы за час хотите разобраться.

– Допустим. Вернемся к источнику и разбитой бутылке. Вы говорили, что дважды у вас появлялась мысль об убийстве.

– Во сне видел, проснулся счастливым! Думаете, патология? Ничуть, естественная потребность человека – себя обелить, другого за собственные грехи наказать. – Сергачев замолчал, ссутулился, на лице проступили резкие морщины.

– Так радуйтесь, источник засыпан, вы избавлены от приступов белой горячки. – Лева редко бывал жестоким, сейчас удержаться не смог.

– А чувство вины? – Сергачев смотрел слепо, не видя. – За живого спрятаться можно, за мертвого не спрячешься. Я понял только сейчас: мертвый всегда прав. Человека нет, и он прав, обвинить-то некого. Мне кажется, что Елена жива, и одновременно такое чувство, будто она умерла давным-давно.

– Человека убили.

– Я столько пережил, передумал за сегодня, часы растянулись в годы. – Сергачев не слышал, ему вполне хватало самого себя, как рассказчика, так и слушателя. – Я говорил о вине, когда налицо преступление, должен быть виновный.

– Вы его знаете? – спросил Лева, с таким же успехом он мог расспрашивать памятник.

– Преступление и наказание! Человек опускается на дно, разлагается, думаете, он видит, чувствует пагубный процесс? Ничуть. Он живет, радуется, чувство падения рождает состояние эйфории. И враз просветление: где я? Что со мной? Кем я был и кем стал, кто виноват? Разве человек способен признаться, даже при закрытых дверях, глядя в зеркало, мол, сам и виноват, и никто кроме тебя? Никогда! Он быстро найдет виновного, за этим дело не станет. Елена очень удобный, даже подходящий для роли преступника человек. – Сергачев вновь замолчал, сосредоточился на какой-то мысли. В дверь позвонили, Лева открыл.

– Лев Иванович, извините, вернулся Качалин, просит вас, – сказал Боря.

– Чтоб тебя и его, и вас обоих, – пробормотал Лева, утопил язычок замка, поставил на предохранитель, сказал громко: – Одну минуточку, Денис Иванович! – И прошел в квартиру Качалиных.

За время Левиного отсутствия квартира неуловимо изменилась. Он даже задержался в зеркальном, размножающем действительность холле, пытаясь осмыслить происшедшие перемены, понял, изменения произошли не в квартире, а в нем, Гурове, который стал иначе воспринимать окружающее. Раньше зеркала лишь раздражали броскостью, сейчас он воспринял их как попытку исказить реальный мир, размножив его, сделать иллюзорным, нереальным. Бутылки на шкафах в кухне своим парадным строем тоже куда-то манили, обещали и обманывали, потому что на самом деле были просто пустыми бутылками.

– Лев Иванович, я вернулся. – Качалин чуть развел руками, выставив розовые ладони, и походил на рослого мальчика, который демонстрирует, что руки вымыл.

Лева лишь кивнул и саркастически ответил:

– Я вам очень признателен, Игорь Петрович. Идите сюда, – он открыл дверь в кабинет.

За столом сидела Вера и, активно помогая себе языком, писала.

– Я попросил Веру Семеновну написать объяснение, – сказал тихо Боря.

– Абсолютно правильно, значит, Игорь Петрович будет писать в другой комнате. – Лева хотел закрыть дверь, но Качалин подставил ногу.

– Извините, если мне необходимо что-либо писать, то я желал бы это делать в кабинете. Я, кажется, у себя дома?

– Может быть, женщине и гостье вы уступите, не станете производить переселение? – Лева вновь попытался закрыть дверь. Качалин не отступил.

– Перебьешься, – заявила Вера, не прекращая писать, даже не взглянув на мужчин, застрявших на пороге. – Хозяин! Ты когда стал хозяином? Тело только вынесли. – Она отложила ручку, подперла ладонью подбородок. – Ты меня, хозяин, не раздражай!…

Качалин совсем растерялся, стоял, нелепо раскорячившись, Леве стало неловко не только за него, но и за себя, он отстранил Качалина и сказал:

– У нас будет еще время побеседовать, я вас внимательно, Вера, выслушаю.

Девушка почувствовала служебный тон Гурова и мгновенно изменилась.

– Я ничего такого, нервы, Лев Иванович. Извините.

Качалин уже безропотно устроился писать объяснение в гостиной. Когда Лева вошел в кухню, сидевший за столом Бабенко торопливо поднялся. Следовавший за начальником Вакуров самодовольно улыбнулся: в порученном ему подразделении был полный порядок.

– Лев Иванович, я все написал. – Толик даже попытался выйти из-за стола, Гуров не дал, насильно усадил на место. – Взгляните, может, я чего не так, переписать нетрудно, я мигом.

Лева просмотрел объяснение, положил перед Толиком.

– Все так. Попрошу вас, опишите подробно, где именно, в какой позе лежало тело.

– Это зачем? – Бабенко крутил в руках тяжелую хромированную зажигалку.

– Порядок, – лаконично ответил Лева.

Гуров уже направился к двери, вспомнил, что у него в кармане лежат изящная зажигалка и ключи Качалиной, остановился. Что его заинтересовало? Ключи или зажигалка? Лева торопился, хотел скорее вернуться к Сергачеву, но ключи и зажигалка неожиданно остановили, притягивали к себе.

Черт тебя возьми, Гуров, первый раз ты суешь сам себе палец в колеса. Лева подбросил ключи, поймал, подбросил зажигалку, поймал, уложил их на столе рядышком, взглянул на них чуть со стороны.

Тихо урчал телефон, аппаратов в квартире было четыре, и каждый имел свой голос.

– Слушаю, – ответил Лева, продолжая завороженно разглядывать ключи и зажигалку.

– Ты что там, прописался окончательно и официально? Побереги честь бедной девушки, не бери трубку, – произнес насмешливо мужской голос.

– Лично я пока не прописывался, а вы кого имеете в виду? – спросил Лева, отодвинул ключи и зажигалку, попытался сосредоточиться, хотя даже не подозревал, что этот разговор поможет ему раскрыть преступление.

– В десять ты берешь трубку, думаю, на чашку кофе заглянул. В двенадцать опять ты, думаю, Дэник зашел принять дозу. Сейчас уже пять? Ты не уходил? Как на тебя смотрит сам, лично? Ты что молчишь? Алло! Алло! Дэник, ты меня слышишь?

– Минуточку, не вешайте трубку. – Лева положил трубку рядом с аппаратом и бросился в гостиную.

– Игорь Петрович, возьмите трубку, вас, – он старался говорить спокойно, но задыхался так, словно пробежал километры.

Сергачев был здесь в двенадцать! Сейчас главное установить, кто говорит. Кто говорит? Лева гипнотизировал, старался взглядом подтолкнуть Качалина, который неторопливо отложил ручку, выпрямился, будто умышленно растягивая секунды, наконец взял трубку и, вновь вздохнув, произнес:

– Ну? Что, кто? Я. – Он взглянул на Леву, на трубку и положил ее на аппарат. – Разъединили или разъединились. Нужно будет, перезвонит.

Лева положил трубку в кухне и вернулся к Качалину.

– Абонент что-нибудь произнес? – спросил Лев.

Качалин лишь пожал плечами, продолжал перечитывать написанное.

– Игорь Петрович, это важно, вы слышали голос абонента?

– Важно?… Лев Иванович, что сейчас важно? Голос? Слышал. Он спросил: кто говорит? И все.

Зазвонил телефон, Лева сказал:

– Ответьте, постарайтесь поддержать разговор. – И бросился на кухню, взял трубку.

– Да, – сказал Качалин. – Вас слушают. Алло? Вас не слышно, перезвоните.

Лева снова вернулся в гостиную, посмотрел на Качалина.

– Сейчас телефон так работает, перезвонят. – Игорь Петрович махнул рукой.

– Звонивший ведь сказал два слова, вы не узнали голос? – спросил Лева.

– Голос? – Качалин провел пальцем по внутренней стороне воротничка. – Душно. Знакомый. А в чем дело? Извините, но у Елены были свои знакомые, они со мной, как правило, разговаривать не желали.