Еще не вечер - Леонов Николай Иванович - Страница 23

Сегодня у меня уже начали серебриться виски, оброс мясом и опытом, научился терпеть и ждать, но зачастую понятия не имею, что в конкретной ситуации хорошо, а что плохо. Сколько я раскрыл и не раскрыл убийств? Не раскрыл два, одно за меня раскрыли коллеги, другое, как мы выражаемся, висит. Из задержанных мною убийц никого не расстреляли, и личной ненависти ни к одному из них не испытывал. Исключая насильника малолетней. Так я и фамилии его не помню, и брал его Станислав Крячко, и признали его душевнобольным. Крошин убил наездника Логинова. Шутин – своего друга Ветрова и сам застрелился. Несчастный Качалин шарахнул по голове красавицу жену. Там, за Уралом, спивающийся Усольцев, сводя счеты с Астаховым, размозжил затылок невинному парню. Я ни разу не стрелял в человека, не вступал в рукопашную, пару раз мне, правда, перепадало – лечился. Романтическая у меня профессия: ложь, грязь, кровь, слезы, горе и, конечно, потрясающие запахи человеческих испражнений. Возможно, от меня самого уже попахивает? А ведь мне однажды хотели руку поцеловать», – вспомнил Гуров и почувствовал, что краснеет.

Он вспоминал сложные розыскные дела. Но встречались и убийства спонтанные, ножевые удары в пьяной дpаке, проломленные обрезком ржавой трубы головы. В таких случаях задерживали либо на месте, либо в ближайшие часы: работа не его, там сразу следователь напрямую выходит.

Преступления с заранее обдуманным намерением, расчетом и подготовкой… Что общего у тех, кто их совершил?

То ли головная боль прошла, то ли Гуров забыл о ней, но жалеть он себя перестал, смотрел на струящийся по оконному стеклу дождь, думал. Общее, общее? Несложившиеся они, несостоявшиеся, ущербные. Кто из моих новых знакомых наиболее подходит?

Майя? Бронзовая, как она себя называет, до золотой не дотянула. Торгует собой? Так ведь, судя по всему, девица сильная, не то что своего, чужого не упустит. Считает: мол, мало, обижают, недодают? Возможно. Убийц-женщин я не встречал. В прошлом году жена вытолкнула мужа-алкоголика из окна. Она к этому не готовилась, просто жила, ненавидела. Когда он, в очередной раз, куражась, уселся на подоконник – она в это время протирала щеткой пол, – в слепом гневе толкнула той щеткой его в грудь – и конец.

Артеменко? У него биография длинная, наверняка сложная, с завихрениями. Внешне он абсолютно благополучен, а может, слишком благополучен? Умен, холоден, отлично собой владеет, способен к расчету. Думаю, чужая жизнь для него – табу. Он очень любит себя, ценит покой и комфорт, поэтому должен беречь приобретенное. Не станет он рисковать, уж только если совсем у стенки окажется.

Толик? На вид самый простой и однозначный. Хотя сегодня в нем что-то приоткрылось новенькое, раньше невиданное. Циник, живет днем сегодняшним. Толик, возможно, и способен, только он колесо свинчивать не станет – кирпич с земли поднимет и встанет за углом. Но может годиться как исполнитель чужой воли, чужого замысла. Так что же, кто-то находится в тени, и главного героя он, Гуров, не видит?

Кружнев? Самый непонятный, фальшивый, противоречивый и изломанный. Если убийца среди этой известной Гурову компании, Кружнев теоретически наиболее вероятен. А в принципе чертовски мало информации. Крячко из Москвы заговорит не раньше завтрашнего дня, и много или мало он там раскопает, неизвестно.

Гуров поднялся, сделал несколько приседаний, взмахнул руками, сбегал в ванную и умылся. Никакого шампанского, рюмочек коньяку, хмельного кайфа, как нынче выражаются. Отдых кончился, ты, Лев Иванович, на работе, изволь соответствовать.

Татьяна? На роль дамы в черном она не годится. Однако крутится рядом слишком навязчиво, познакомилась с Майей, недавно за столом непосредственно топила Кружнева. Чего девица тут делает, какую преследует цель? Опять забыл спросить Отари. Пора ему записывать и листочки пришпиливать в ванной у зеркала.

Отари старался на своего начальника не смотреть, стыдно было – не за себя, а за этого седого красавца, дед которого был одним из самых почитаемых старейшин и другом старейшего из рода Антадзе.

Кабинет полковника недавно переоборудовали: с пола убрали старинный ковер, заменили огромное резное кресло с высоченной спинкой и массивными, как у трона, подлокотниками, из угла исчезла бронзовая ваза, в любое время года полная фруктов, и сервант, за голубыми стеклами которого отливали золотом этикетки бутылок самых выдержанных коньяков. Внешне кабинет преобразился, стал похож на служебное помещение, и хозяин сменил белоснежный костюм иностранного производства на скромный серый, а сейчас вообще был в форме, что, видимо, подчеркивало официальность разговора.

– Я не понимаю вас, товарищ майор, – мягкий баритон начальника не обманывал Отари, да и «товарищ майор» хозяин жирно подчеркнул. – Произошел угон и несчастный случай, дело не имеет отношения к уголовному розыску. У вас мало работы? Люди приезжают сюда отдыхать, мы виноваты, допустили такое безобразие, надо извиниться, а вы их таскаете на допросы. Не понимаю. Зачем вы разрешили постороннему человеку, отдыхающему, читать служебные документы?

Полковник произносил речь – выступать он любил, – в ответе не нуждался, и Отари молчал. Он недолюбливал начальника за велеречивость, за страсть к дорогим вещам, всяким цацкам, и его раздражало, что полковник распространяет слухи: мол, дед его – потомственный князь, хотя все в округе отлично знают, что седой, опирающийся на корявую, отполированную годами палку старик всю жизнь обрабатывал землю и выращивал виноград. Но дело милицейское полковник знал отлично, лет тридцать назад сам задерживал карманников в толчее базаров и снимал мошенников с проходивших поездов, прошел всю служебную лестницу от и до, никто его за волосы не тянул и под локоток не поддерживал. Полковник отлично разобрался в рапорте майора Антадзе и тем не менее держал речь. Почему? Кто-нибудь позвонил, пытался нажать? Но тогда, как опытный оперативник, полковник должен понимать, что звонок раздался неспроста, значит, майор Антадзе прав и ему следует помочь, а не мешать.

– Я категорически требую этого курортника к материалам дела не допускать. Да и дела никакого уже нет, следствие закончено. Надеюсь, вам все ясно, и мы к данному вопросу возвращаться не будем.

Полковник брезгливо провел ладонями по крашеной крышке стола – еще недавно здесь красовалось зеленое теплое сукно, поднялся, прошелся по кабинету. Пол раздражающе скрипел, словно напоминал, что привык укрываться ковром. Выпить бы сейчас рюмку ароматного коньяка, закусить персиком, выгнать этого пастуха и уехать до утра… Эх, есть куда уехать, вернее, было, все было. И коньяк в столе имеется, но пить можно лишь одному, заперев дверь, а потом жевать горькие кофейные зерна либо сосать противный леденец. Разве это жизнь? Нельзя ни коньяка выпить, ни подчиненного прогнать, плохая жизнь настала, на пенсию пора. Сейчас он – начальник УВД, третий человек в районе. А стать пенсионером – сидеть на веранде и слушать болтливых стариков.

Отари все понимал, о коньяке в столе знал и куда полковник сейчас с удовольствием уехал бы, догадывался. Майор не мог понять, кто позвонил и почему позвонил? Кого они со Львом Ивановичем задели, какой камешек толкнули, что тот, сорвавшись, ударил по начальству?

Полковник сел не за свой стол, а за приставной, напротив Отари, давая понять, что официальная часть закончена, сейчас прозвучит несколько слов задушевных.

– Дорогой Отари, предстоит внеочередная аттестация. Скоро министерство пришлет комиссию, проведут комплексную проверку. Тебе не надо объяснять, в большом хозяйстве, особенно в твоем, не может все блестеть. Что комиссия ищет, то и найдет. Пыль ищет – пыль найдет, грязь ищет – грязь найдет.

– Грязи в моем отделе нет, товарищ полковник, – не выдержал Отари.

– Ты мальчик? Тебе что, погоны жмут или партбилет мешает?

– Не надо меня пугать, товарищ полковник! – Отари встал, и начальник, чтобы не смотреть снизу вверх, тоже поднялся. – Я в рапорте все изложил: если не ошибаюсь и готовится убийство, то мы обязаны…