Рим. Прогулки по Вечному городу - Мортон Генри Воллам - Страница 36

Он придерживался строгой диеты и часто питался только хлебом, размоченным в воде, и сушеным виноградом. Он очень мало пил вина. Он страдал от бессонницы, и когда один человек, которого считали богачом, умер в долгах, послал купить на торгах подушку, на которой умерший умудрялся хорошо спать. Август был невысокого роста, но так хорошо сложен, что рост не бросался в глаза, пока его не видели рядом с другими людьми. Волосы у него были светло-русые, а лицо нам хорошо знакомо, конечно, настолько хорошо, насколько может быть знакомо лицо человека, жившего так давно. Это умное, почти аскетическое лицо, может быть, немного холодноватое, непроницаемое. Никто не видел его улыбающимся, однако считалось, что он обладал чувством юмора. Однажды он очень удачно описал, как нервный человек подает петицию — «как будто предлагает мелочь слону». Марциал сохранил для нас только одну его эпиграмму, в высшей степени неприличную. Август был, возможно, первым в истории коллекционером окаменелостей и утвари эпохи палеолита. Все это он находил в морских пещерах Капри. Август был счастливым обладателем скелета кита.

В отличие от последователей, страдавших манией величия, Август позволял совершенную свободу слова и разрешал даже низшим отзываться о нем как угодно грубо. Тиберий однажды упрекнул своего приемного отца в таком попустительстве, считая его недостойным самого могущественного человека на свете, но Август ответил: «Мой дорогой Тиберий, не поддавайся юношескому волнению и не гневайся на того, кто плохо обо мне отзывается. Будет совершенно достаточно, если мы устроим так, чтобы они не смогли сделать нам ничего плохого». И все же при всех своих привлекательных качествах Август иногда кажется жестоким и бессердечным. Его первая жена, Скрибония, была на двенадцать лет старше его, он женился на ней по политическим соображениям. Однако нельзя не согласиться, что было бы милосерднее объявить о своем решении развестись с ней не в тот день, когда она родила ему дочь. Он решил во что бы то ни стало жениться на Ливии, молодой жене Тиберия Нерона, которая, разведясь с первым мужем, вошла в его дом с двумя маленькими сыновьями. Август обожал ее всю жизнь, хотя сплетники не раз болтали о его связях с разными женщинами. Он умер в возрасте семидесяти шести лет, в объятиях жены, и его последние слова были: «Ливия, помни нашу с тобой жизнь, а теперь прощай!».

Ливию как-то спросили, свидетельствует Дион Кассий, как ей удалось так долго сохранить привязанность Августа, и она ответила: «Мой секрет очень прост: я всю жизнь училась угождать ему и никогда не проявляла неподобающего любопытства к его государственным и личным делам». У них не было детей, и так как смерть убрала с дороги наследников из семьи самого Августа, притом при обстоятельствах, которые казались современникам в высшей степени подозрительными, после смерти самого Августа Империю унаследовал сын Ливии от первого брака Тиберий и сама Ливия. Она была матерью «цезаря Распятия».

Статуи являют нам высокую, стройную, гордую женщину, которая могла бы позировать художнику или скульптору для портрета типичной римской матроны времен Республики. Уже бесполезно вглядываться в ее черты, стремясь найти там амбиции, ради осуществления которых она не погнушалась бы и убийством, но факт остается фактом: все наследники, которых выбрал бы себе сам Август, погибли, а Ливия и ее сын преуспели. В первые годы правления Тиберия Ливия пыталась воздействовать на сына, но он ненавидел ее, и когда она умерла, а ей было уже за восемьдесят, Тиберий даже не притворялся, что скорбит, и не пришел на похороны.

Короткая прогулка привела меня туда, откуда открывается вид на Circus Maximus. Огромная трибуна в несколько ярусов с «пнями» от многих колонн — вот все, что осталось от храма Аполлона. Перед битвой при Акции, пребывая в неуверенности относительно своего будущего, Август дал обет воздвигнуть храм этому богу и, победив Антония и Клеопатру, он поспешил исполнить свой обет. Те, кто видел храм, восхищенно описывают его величие и красоту, редкий мрамор, из которого он построен, святилище внутри храма. Находящаяся там греческая статуя, которая на первый взгляд напоминает девушку, — Аполлон со своей лирой. А в ее основании было тайное хранилище, где Август прятал «Сивиллины книги». Их судьба — еще одна загадка Древнего Рима. Ланчиани утверждает, что они были все еще здесь в 363 году н. э., и только их и удалось спасти, когда в этом самом году префект полиции Апрониан и пожарные оказались бессильны предотвратить разрушение храма. Но после этого о книгах больше никто не слышал.

Еще удивительнее храма были две библиотеки, греческая и латинская, включенные в план постройки. Тут Август, несомненно, следовал плану, намеченному Юлием Цезарем. Читальный зал библиотеки, достаточно просторный, чтобы там мог собраться Сенат, украшали золотые, серебряные и бронзовые медальоны с изображениями знаменитых писателей и ораторов.

Мы с удивлением читаем Плиниевы описания «чтений», которые устраивались здесь время от времени авторами. В те времена было принято, чтобы писатели читали свои книги избранным слушателям из числа друзей и знакомых перед тем, как опубликовать их, и было модно посещать такие чтения. Ювенал признавался, что именно жажда мщения тем, чьи эпические произведения ему приходилось безмолвно выслушивать, частенько побуждала его писать собственные стихи. Среди «ужасов Рима» он называл пожары, обрушение плохо выстроенных домов и «фонтанирующих поэтов у Августа». Разумеется, только знаменитый писатель мог рассчитывать на чтения в библиотеке Августа. Предел мечтаний среднего литератора — пустая комната, нанятая для него покровителем. Кресла и скамьи тоже приходилось брать напрокат, а иногда и слушателей нанимать.

Плиний описывает одно модное сборище, возможно, в библиотеке Августа, несчастных приглашенных, которые шли в зал на чтения, как на заклание, некоторым удавалось промедлить, как бы замешкавшись, и подсылавших своих людей — выведать, сколько еще страниц осталось. Наконец, поняв, что «дело идет к развязке, они медленно входили в зал и присаживались на краешек кресла». Сам Плиний был неукротимым оратором, и подобное поведение ему очень не нравилось. Однажды в скверную, сырую погоду он вынудил своих друзей слушать себя два дня, и когда наконец спросил их, не остановиться ли ему, слушатели умоляли его читать и третий день. Как хорошо нам знакомы эти неискренние похвалы и аплодисменты! Мы просто видим Плиния, который, утомившись звуком своего собственного голоса, вдруг прерывается и говорит: «Нет, все-таки я думаю, мне следует сейчас остановиться», — и слышим возгласы несчастных страдальцев: «Нет-нет, дорогой друг, пожалуйста, продолжайте! Мы не хотим пропустить ни слова!» В другой раз он пригласил друзей к обеду, а потом две ночи подряд читал им стихи. Наконец они возроптали и сказали ему, что он плохой чтец. Это очень расстроило его. Он написал другу, спрашивая у него совета. Не следует ли ему заставлять читать вместо себя кого-нибудь из своих вольноотпущенников? И если да, то как ему самому следует вести себя в это время? Сидеть праздно и неподвижно или поддерживать чтеца взглядами, движениями рук, мимикой, возгласами, как это делают некоторые, знаете? Бедный Плиний! Сквозь его иронию проглядывает уязвленное самолюбие.

Современники сообщают нам очень подробно о том, как протекала жизнь писателя, сколько его трудов публиковалось, сколько делали копий. Прочитав свое новое произведение публике, писатель нес его издателю, который держал некоторое количество копиистов. Чтец диктовал текст книги, а переписчики писали его черными чернилами на листах папируса, которые потом скатывались в свитки. Двадцать переписчиков, если они работали по несколько часов в день, несомненно, могли сделать тысячу копий, начисто, за отрезок времени, необходимый сегодня для производства даже самой маленькой книжки. Готовый рулон папируса надевался на валик, называемый umbilicus,[66] и составитель мог в свое удовольствие украшать его края — согnua.[67] Часто рожки бывали очень красиво раскрашены и снабжены золотыми и серебряными шишечками. Можно было также покрасить края папируса, многие книги, как мы знаем, имеют золотой обрез, а заглавие часто висело на рукописи, подобно печати старинного документа, и все это вкладывалось в дорогой футляр под названием membrana.