Орел-завоеватель - Скэрроу Саймон - Страница 34

— Ну, ублюдки! — выкрикнул Пиракс. — Подходите, кто смелый!

Еще двое варваров с копьями, приблизившись, стали наносить удары с расстояния, недосягаемого для контрударов легионера. Пару выпадов Пиракс отбил щитом, но с третьей попытки один из бриттов поразил его копьем в бедро. Вскрикнув от боли, легионер потерял бдительность и открылся на миг, чего оказалось достаточно, чтобы второе копье вонзилось ему в подмышку.

Ветеран замер, потом выронил меч, тяжело опустился в грязь и в последний раз оглянулся на оптиона. Потом голова его упала, из открытого рта хлынула кровь.

— Беги, Катон, — задыхаясь, выдавил он из себя.

В следующий миг бритты надвинулись на него, кромсая мечами и пронзая копьями недвижное тело. Катон застыл в ужасе, но спустя долю мгновения пришел в себя и, скользя по предательской грязи, устремился к горстке лодок, уже спихнутых в реку. Когда первый бритт, издав торжествующий крик, выбрался из топи на более твердую почву, юноша уже подбежал по мелководью к ближайшей скорлупке и, отбросив щит, ухватился за борт. Легкое суденышко опасно накренилось.

— Осторожно, оптион! Ты нас перевернешь.

Катон, подтянулся, чтобы перетащить себя через борт, а трое находившихся в лодке легионеров подались в противоположную сторону, чтобы всем разом не оказаться в реке. Маневр удался — лодка почти не зачерпнула воды. Когда Катон скатился на дно, посудина, опасно качнувшись, выровнялась, но тут же накренилась снова. Еще пара рук ухватилась за борт, и над ним появилась хищно оскалившаяся физиономия бритта. Последовал стремительный взмах, и блеснувший в лунном свете клинок Катона перерубил варвару руку чуть пониже запястья. Раздался оглушительный вопль. Отсеченная кисть плюхнулась в воду, туда же упал и незадачливый преследователь.

— Гребите! — крикнул Катон. — Быстрее!

Легионеры налегли на весла, неловко пытаясь отогнать непривычно верткое суденышко подальше от берега. Катон, привстав на корме на колени, смотрел на высыпавших к воде бриттов. Некоторые из них сгоряча кинулись в реку, надеясь догнать лодки вплавь, но расстояние между пловцами и челноками быстро увеличивалось, так что варварам пришлось бросить эту затею. Другие, что посообразительнее, бросились было к лодкам, оставшимся на берегу, но и им после короткого исследования пробитых днищ и бортов оставалось лишь взвыть от ярости и досады. Маленькая флотилия все удалялась и удалялась от берега, пока бритты не превратились в смутно различимые в пляшущем пятне свете фигуры.

— Что теперь, оптион?

— А?

Катон, все еще пребывавший в некотором ошеломлении, встрепенулся и обернулся.

— Куда направимся, командир?

Катон нахмурился. Официальное обращение напомнило ему о том, что сейчас командование центурией перешло к нему. А значит, он в ответе за людей, которые уже ждут от него приказа… спасительного приказа.

— Вниз по течению, — произнес он вполголоса, а потом крикнул в сторону ближней скорлупки: — Все за нами! Спускаемся вниз по реке!

В серебристом свете луны вереница маленьких суденышек равномерно шлепала веслами, слегка подгоняемая плавным течением. Когда факел на речном берегу наконец потерялся из виду за первым изгибом Тамесиса, Катон привалился к борту лодки и позволил себе откинуть голову, устало глядя на бледный лик луны. Теперь, оказавшись в сравнительной безопасности, он первым делом подумал о Макроне. Что с ним случилось? Центурион остался, чтобы задержать врага и прикрыть отступление своих людей, ничуть не колеблясь, словно это было самым естественным и единственно возможным решением. Он выиграл для Катона и остальных достаточно времени, чтобы они успели бежать, но неужели их спасение оплачено его жизнью?

Катон бросил взгляд вверх по течению, гадая, не удалось ли Макрону и еще пятерым храбрецам вывернуться из гибельного положения? Нет, вряд ли такое возможно. К горлу его подступил ком, и он мысленно выругал себя за то, что едва не распустил сопли в присутствии подчиненных.

— Слышите! — воскликнул вдруг кто-то из них. — Кончайте грести, дайте прислушаться!

— Что такое? — встрепенулся, отрываясь от своих раздумий, Катон.

— Мне показалось, я слышал трубы, командир.

— Трубы?

— Так точно, командир… Вот! Слышишь?

Поначалу Катон слышал только журчание речного потока да плеск весел плывших позади лодок, но потом до его слуха и впрямь донесся отдаленный, однако весьма узнаваемый звук. Пусть еле слышный, но ни один легионер не спутал бы этот медный зов ни с каким другим зовом в мире. Звучал сигнал сбора римской армии.

— Это наши трубы, — пробормотал Катон.

— Эй, ребята! — крикнул легионер гребцам других лодок. — Слышали трубы? Там, на берегу, наши!

Бойцы встретили это известие радостными возгласами и налегли на весла с удвоенной энергией. Катон понимал, что вообще-то (из осторожности, да и в дисциплинарном порядке) ему следовало бы велеть им заткнуться, однако он предпочел махнуть на это рукой, ибо слишком тяжелый груз лежал на его сердце. При мысли о том, что Макрон мертв, молодой оптион, как ни силился, не смог сдержать слез. Они покатились по его щекам на заляпанные грязью доспехи, и ему оставалось лишь отвернуться, чтобы скрыть свою слабость от рядовых.

ГЛАВА 23

Периодически повторявшийся сигнал обозначал место сбора, и разрозненные бойцы Второго легиона постепенно подтягивались на зов труб. Люди подходили маленькими отрядами, центуриями, а в некоторых случаях, когда старшим центурионам удавалось не растерять своих бойцов по зарослям и болотам, даже и целыми когортами. В подавляющем своем большинстве вернувшиеся с боевого задания легионеры (усталые, как собаки, и с ног до головы перемазанные в грязи и тине) по прибытии на отведенные их подразделениям места тут же валились на землю, чтобы хоть немного отдохнуть. Сам Веспасиан прибыл к примитивной пристани сразу после заката, и теперь его штаб и охранники в тревожном ожидании теснились у большого сигнального костра. Трубачи выдували свой сигнал вновь и вновь, с регулярными интервалами, хотя вскоре у них распухли губы, сбилось дыхание и звуки получались все более хриплыми и все менее громкими.

Отделенный от остальной армии, лишенный каких-либо вспомогательных частей, Веспасиан чувствовал себя крайне уязвимым. Любой мало-мальски внушительный вражеский отряд, появившись со стороны болот, мог в два счета расправиться с охранной центурией и истребить весь легионный штаб. Из темноты то и дело доносились шумы все еще вспыхивавших то здесь, то там схваток, и каждый такой шум вызывал наихудшие опасения. Даже когда легионеры начали стекаться к костру, напряжение ничуть не спало, ибо всякий треск кустов и доносящееся из мрака звяканье оружия могли возвещать не о прибытии римлян, а о приближении варваров. Временное успокоение наступало лишь после того, как в ответ на оклик подходившие называли пароль. Вслед за этим из темноты, пошатываясь, появлялась очередная группа вымотавшихся и замызганных легионеров, которые, едва добравшись до отведенных им мест, обессиленно падали и засыпали.

Хотя устав и требовал обустройства на месте приречной стоянки временного военного лагеря, о том, чтобы принудить к этому едва державшихся на ногах бойцов, не могло быть и речи, так что Веспасиану пришлось довольствоваться караулами, наряженными из числа воинов его личной центурии.

Раз уж командование возжелало, чтобы завтра Второй легион представлял собой реальную боевую силу, необходимо дать людям прийти в себя. Ведь им до утра еще следует подкрепиться, поправить снаряжение и перевооружиться, ибо метательные копья большинства прибывших к реке легионеров остались на местах стычек, нередко в телах варваров. Пришлось послать за обозом, который по пути следования сопровождал отряд кавалерии. В противоположном направлении двинулся другой кавалерийский отряд, конвоировавший пленных и возглавляемый старшим трибуном Вителлием. Веспасиан приказал ему, сдав пленников под охрану, опять разыскать штаб Авла Плавта и доложить ему обстановку, с тем чтобы командующий мог обдумать план намеченного на завтра наступления с учетом самых последних сведений. Задание было трудным, опасным, однако Вителлий, только что исполнивший практически аналогичное поручение, как это ни удивительно, принял его без (во всяком случае, видимой) неохоты. Правда, чуть позже Веспасиану пришло в голову, что его трибун просто рад любой, пусть даже очень обременительной и рискованной возможности убраться подальше от линии фронта.