Где нет зимы - Сабитова Дина Рафисовна - Страница 20

— Я хотел, чтобы она стала моей женой. Но она только смеялась, — сказал Кемаль.

— Она была тебя старше в два раза! — разозлился я.

— Ты еще маленький, ты не понимаешь, — ответил мне Кемаль.

Куда уж мне понять…

Мама уехала и после этого разговаривала с ним только по Интернету. Сначала писала мейлы, потом через аську, потом появился скайп. Но общались они нечасто. Последний раз он видел ее — вот так же, на экране компьютера, — год назад. Она не отвечала на его вызовы, но он видел каждый день, что она выходит в сеть, и надеялся, что у нее все хорошо.

Из разговора я понял две вещи.

Кемаль не знает даже, в каком городе мы живем.

И он даже не подозревает, что на свете есть Гуль.

Если бы мне рассказали про такое, я бы только посмеялся: прямо какой-то сериал для пенсионерок.

Так что я, пока слушал его, лихорадочно думал: сказать ли ему правду? Если мама этого не хотела, то какое я имею право? Но ведь зачем-то же мама оставила мне его координаты. Значит, хотела, чтобы я ему сказал? Или мама хотела, чтобы я решил сам?

Чтобы выиграть время, я спросил:

— Кемаль, ты женат?

Да. Сейчас он женат. Он женился полтора года назад.

— А дети у тебя есть?

— Дочке три месяца. Ее зовут Акгуль. Это означает «белая роза».

И тогда я сказал, что это красивое имя.

А Кемаль-скрипач, папа моей сестренки, улыбнулся.

Он был очень похож на нее. Он улыбался так же, как Гуль. Он взмахивал рукой с тонкими музыкальными пальцами — точь-в-точь как Гуль. Он, который не видел ее ни разу в жизни, даже голову к плечу наклонял так же.

И я решил, что никогда не скажу ему правду.

Вернуться в наш дом он нам не поможет, а лишние тревоги никому не нужны. Пусть Кемаль-скрипач живет спокойно. Дочка у него уже есть.

А сестра будет только моя.

Гуль

За нашим корпусом — игровая площадка. Там песочница, качели, горка и скамейки. А еще по краю площадки растут яблони. Когда мы только приехали сюда, яблоки были мелкие и кислые. А теперь их уже почти можно есть.

Мы с Юшкой сидели вместе на качелях и грызли падалицу. Конечно, эти яблоки не такие сладкие, как в магазине, но все равно вкусно. Только если три яблока подряд съесть, во рту начинается неприятное чувство, называется «оскомина». Потом Юшка набрала еще яблок и начала ими пулять в стену сарая. Вообще-то она почти всегда попадает в цель, но с качелей целиться труднее.

Теперь в ЦВС детей стало больше, столовая заполнена почти полностью. И другие спальни. Но мы с Юшкой так и живем вдвоем.

С Юшкой чем хорошо? Она не требует, чтобы я с ней все время разговаривала, не обижается, когда у меня плохое настроение.

А у меня бывает плохое настроение. Потому что скоро в школу. И я недавно спросила директора Елену Игоревну, как же мы будем ходить в свою школу, если «Светлый дом» на другом конце города. И тут я узнала ужасную вещь. Никто не станет нас возить в нашу школу. Это на самом деле очень далеко. Поэтому мы будем ходить в ту школу, которую видно из окон ЦВС.

Теперь меня ждет долгая-долгая жизнь, в которой я никогда не увижу Софью Тимофеевну. Еще я никогда не увижу Мишу. С Мишей посадят кого-нибудь другого. Пересадят Настю с третьей парты на нашу вторую. Настька только рада будет.

Я точно знаю. Потому что однажды зимой выхожу я из школы и вижу просто кошмар какой-то. Настька села в ледянки, и все мальчишки по очереди ее катают. И Мишка тоже ее катает и ржет как дурацкий конь. Я подошла и говорю:

— Миш, там твоя мама пришла!

Он сразу веревку от ледянок бросил и побежал к воротам. А там никакой его мамы нет. Он стоит, головой крутит — нервничает. Мне так нехорошо стало, я сзади подошла и говорю:

— Ты извини, мне, наверное, показалось.

Но тут Мишка как закричит:

— Вон она идет! — и кинулся своей маме навстречу.

Так он и не понял моего коварства.

То, что я сделала, называется именно таким словом, мне потом Паша сказал. Я ему рассказала про этот случай, а он засмеялся:

— Какое коварство!

Я не поняла, и он тогда объяснил мне, что это значит. Только, кажется, коварным быть плохо, почему же Паша смеялся-то?

Ну и вот… Теперь эта Настька будет сидеть с Мишей. Они будут болтать на уроках, пинаться ногами под партой, и еще он будет с ней вместе выходить из школы.

Я сидела на качелях, смотрела, как Юшка швыряет яблоки в сарай, и думала, думала.

О том, что уже август и скоро в эту незнакомую школу.

О том, что из родных людей у меня остались только Паша и Лялька.

О том, что все-таки у меня тут появились новые друзья, например, Юшка.

О том, что однажды Паша придумает, как нам вернуться домой.

О том, что…

Я не успела додумать очередную мысль. Потому что из-за угла появились Елена Игоревна и тетенька, лицо которой было мне немного знакомо. Пока я вспоминала, кто это. Юшка вдруг соскочила с качелей и побежала к ним.

И я вспомнила туг же. Это же Юшкина «мамка»!

Вот какое у Юшки счастье. Ее мама домой забирает. Разрешили. Юшка убежала наверх за вещами и даже на меня не оглянулась. Но я не такая гордая, я за ней пошла.

Вещей у Юшки было немного: она рисунки свои в папку запихала, белочку, которую мы лепили тут на кружке по лепке, в пакет кинула, прямо поверх скомканной одежды.

И говорит мне:

— Ну я пойду.

А я ей говорю:

— Юшка, а хочешь, я тебе Барби подарю насовсем?

Юшка ужасно обрадовалась. И положила Барби в пакет с вещами. Ее-то положила аккуратно: заглядываешь сверху — а она там как будто легла и спит на мягком. Потом Юшка спрашивает:

— А кровать, которую ты для Барби склеила, я тоже заберу, ладно? Она тебе тут не пригодится ведь?

Конечно, я и кровать отдала. Зачем мне кукольная кровать?

Потом мы с Юшкой на улицу вышли. Там все сбежались — кто во дворе толпится, кто в окна смотрит, всем интересно, как человек домой уходит.

Елена Игоревна сказала Юшке и ее маме:

— «До свидания» я говорить не буду. Потому что желаю, чтоб нам с вами никогда здесь больше не увидеться.

И Юшкина мамка головой кивнула:

— Никогда, никогда!

Юшка мне шепчет:

— Я теперь снова на воле, так что буду к тебе в гости приходить.

— А если нас в детдом переведут?

— И туда можно, это близко! Поняла?

— Поняла, — говорю.

Так я и не научила Юшку правильно ударение ставить. Ну и ладно.

Паша Юшке на прощанье руку пожал.

И ушла от нас Юшка. Навсегда ушла.

Хотела я обратно на качели вернуться, а там уже кто-то качается. Тогда я набрала мелких яблок и стала в сарай пулять. Если встать близко и кидать со всей силы, то яблоки расшмякиваются об стенку сарая. В лепешку.

Павел

Вес уверяют, что мы с ним похожи. Говорят: ну точно, обрати внимание, и нос такой же, и разрез глаз у тебя, как у твоего папы. Я честно смотрюсь в зеркало и никакого сходства не замечаю. Нос как нос. Мой собственный нос, и ничего в нем такого выдающегося. У каждого второго человека на улице такой. На себе трудно попять, что у тебя какой-то особенный — фамильный — нос. Ты же к своему носу за всю жизнь привык.

Сравнивай не сравнивай носы, а все равно чужой, незнакомый человек.

Конечно, никакой он мне не папа. Я даже не попробовал его так называть, чтоб не напрягать лишний раз. Назовешь папой — надо же будет дальше отношения строить. А я еще не решил, надо ли мне это. Ну и неизвестно, надо ли это ему.

Хотя — он ведь приехал… А это на самолете лететь из Красноярска с пересадками несколько часов.

По документам он мне никакой не отец, так что заставить его для меня что-то сделать никто не может. Но он все-таки взял и приехал — просто по совести, так он мне сказал. Он вообще про совесть очень много говорил.

Было 28 августа. Накануне мне сообщили: «Завтра приезжает Алексашин». Нет, конечно, не так, а так: «Приезжает твой отец». Но я лучше буду называть его по фамилии.