Странники между мирами - Ленский Владимир - Страница 28

Пятьдесят эльфов прибыли в Королевство вместе с Ринхвивар. И один из пятидесяти решился убить ее — ради выгоды и из зависти. Иные эльфы в некоторых вещах ничем не отличаются от самых обычных людей.

Этот пятидесятый прибыл на север почти сразу вслед за герцогским шпионом. Высокий, как все его сородичи, темнокожий и светлоглазый, он держался настороженно. Никто на севере не любит Эльсион Лакар, поэтому пришелец закрывал лицо капюшоном.

И снова, как и в случае с награждением соглядатая, Ирмингард вынужден был обращаться с предателем не согласно писаному закону — ибо ни Мэлгвин, ни Ирмингард не записали закона, регламентирующего добрые отношения с предателями, — но по собственному усмотрению.

— Я не могу считать вас своим подданным, — заговорил герцог с молчаливой фигурой, возникшей на пороге большого, светлого зала, расположенного на самом верху башни того самого замка, что был построен ради свадьбы Мэлгвина и Ареты Молчаливой. — Примите от меня дары как чужеземец.

Лучник отбросил капюшон, и Ирмингард увидел его лицо: почти черное, исчерканное странными ломаными узорами. В первое мгновение Ирмингарду оно показалось попросту грязным; в следующие минуты — нелепо разрисованным (должно быть, краска стерлась во время путешествия!); и лишь после герцог понял: его собеседник взволнован. Как и все Эльсион Лакар, испытывая сильные чувства, он не краснеет и не бледнеет, но покрывается узорами.

Никогда прежде Ирмингард не видел, чтобы эти узоры искажались и приобретали такой странный, отталкивающий вид.

Его гость сказал:

— Теперь я изуродован.

И улыбнулся такой жалкой, такой отвратительной улыбкой, что герцога передернуло.

— Я могу удвоить плату, — быстро сказал Ирмингард.

Эльф провел пальцами по своим щекам, царапая их ногтями, и от этого узоры сделались лишь ярче.

— Я не знал, что так будет, — добавил он.

От этого признания, сделанного с почти детской простотой, у Ирмингарда кольнуло сердце, однако герцог тотчас одернул себя: тот, кто стоит перед ним, — убийца и предатель, он — не человек, он обладает долголетием и могуществом переходить из мира в мир через невидимую серую границу. Не смертному человеку жалеть его.

— Неужели вы не догадывались о... физиологических последствиях вашего... нашего, — поправился герцог, — нашего дела?

— Нет, — отозвался эльф. — Я — первый, кто сделал такое. Она была нашей крови... Она была королевой.

— И ни один Эльсион Лакар никогда не испытывал ненависти к другому? — продолжал выспрашивать Ирмингард.

— Ненавидеть — одно, предать того, кто тебе доверяет, — другое, — сказал эльф. — Прежде я этого не знал. Мы всегда выставляли для нее ножи, и она полностью отдавалась на нашу добрую волю. Любой мог убить ее. В любое мгновение. Но пока я не сделал этого, никто не знал о последствиях.

— Будь вы человеком, я оставил бы вас при своем дворе, — задумчиво протянул Ирмингард. — Но Эльсион Лакар... Боюсь, это сразу же будет истолковано в истинном смысле. Чего ради герцог Вейенто, который всегда выступал против союза с эльфами, держит у себя эльфа? Да еще с такими... украшениями на щеках?

— Да, — сказал тот. — Все сразу поймут.

Ирмингард встал, подошел к нему, взял его руки в свои.

— Мне жаль, что я разрушил вашу жизнь, — тихо проговорил он. — Мне остается лишь сделать попытку кое-что исправить... Вы можете отчасти скрыть свое происхождение. У меня на рудниках для вас найдется убежище.

При слове «рудники» лицо эльфа исказила болезненная гримаса. Ирмингард рассмеялся.

— Многие так реагируют! Однако мои рудники — совсем не та жуткая каторга, какой они представляются изнеженным южанам. У нас хорошие дома, образованные люди, книги, даже музыка. Конечно, работа тяжелая, но я ведь не предлагаю вам работать! Вы можете просто жить там.

— Убежище, — сказал эльф хрипло.

— Убежище, а не тюрьма, — сказал Ирмингард. — И в любой момент вы вправе покинуть его.

Помолчав, эльф сказал:

— Хорошо.

Он так и не покинул герцогство. Минуло почти пять десятков лет, и третьему герцогу Вейенто пришлось разбираться с очень странным и неприятным случаем: проходя под горами новым туннелем, в одной из маленьких естественных пустот в каменной породе нашли тело человека, умершего — по человеческим меркам — очень давно. Судя по положению костей, в которых торчали толстые железные штыри, он был прибит к каменному полу живым и оставлен умирать во мраке пещеры. Среди костей нашелся перстень, который доставили правителю; третий герцог Вейенто узнал печать своего отца и спрятал перстень в шкатулке. Он приказал собрать останки неизвестного и бросить их в реку, а о случившемся болтать поменьше.

Среди тех, кто наткнулся на странные кости, был парнишка, совсем недавно начавший работать в шахтах; его называли Чумазым — он обладал исключительно некрасивой тёмной кожей и почти белыми глазами. Парень считался сиротой — он не знал своих родителей.

Чумазый прожил жизнь как сумел и прижил с унылой стряпухой из своего барака троих детей, из которых двое остались на рудниках, а третий отправился на юг в поисках более легкой доли. Порченая эльфийская кровь осталась в мире людей и время от времени приносила собственные плоды. Если бы герцоги Вейенто знали об этом побольше, они сумели бы ею воспользоваться; однако и судьба Чумазого, и самая гибель предателя остались для правителей севера неизвестными. О том, что убийца Ринхвивар оставил потомство среди людей, Вейенто попросту не знали; что касается зверского убийства, то его совершили гномы: близость эльфа, да еще столь отвратительного, оказалась для них чересчур сильным испытанием.

Глава седьмая

ХЕССИЦИОН

В жизни Фейнне не было такого времени, когда она не зависела бы от других: слепая девочка всегда оставалась послушной — родителям, врачам, надзирающей прислуге. Провожатые, а не она сама, избирали пути для прогулки; служанки и мать, а не она сама, решали, какое платье лучше надеть и как убрать волосы.

Да, разумеется, это была несвобода — но не более чем несвобода скованного этикетом придворного или обремененного богатством купца. Слепота воспринималась Фейнне не столько как несчастье, сколько как определенное правило игры.

Оказавшись в плену у похитителей, она вступила в совершенно новые отношения с несвободой и начала изучать это состояние всерьез. Правила игры изменились и ужесточились: мирок, где обитала Фейнне, начал сжиматься и грозил исчезнуть вовсе. Не стало прогулок, бесед с добрыми друзьями, прекратились чтения вслух; из жизни Фейнне исчезли ароматы цветов, листьев, травы; ее лишили возможности пользоваться красками. Она сидела среди четырех стен, и ее одиночество лишь изредка нарушалось приходами тюремщиков.

Начиная с того дня, как Элизахар устроил нападение на охранников охотничьего домика, Фейнне ничего не знала даже о судьбе своей нянюшки: старушка куда-то исчезла. Еду пленнице приносил неразговорчивый стражник — Фейнне даже не понимала, один и тот же приходит к ней или разные.

Она еще пыталась сопротивляться. Говорила дерзости, если ее допрашивали. Кто именно задавал ей вопросы, девушка не знала, но по тону догадывалась, что имеет дело с весьма важной особой. Тот человек не привык к неподчинению; он обладал властью делать других счастливыми и широко пользовался этим. Он по-настоящему делал их счастливыми — вот что поняла о нем Фейнне.

Девушка стала размышлять: каким образом такое возможно? Кому подобное под силу? Она вдруг начала догадываться о том, в каком простом, ясном мире жила прежде. До сих пор Фейнне всерьез полагала, что счастье дается человеку только даром, не в обмен на «что-то», а просто так, от щедрости жизни. Оно выпадает из просторного рукава судьбы, когда та летит над людскими головами, широко раскинув руки и смеясь. Счастье — от полноты, от преизбыточности жизни. Или, говоря иначе, — от любви.

Как же вышло, что некто нелюбящий получил возможность раздавать строго дозированное счастье — в зависимости от заслуг перед ним? И что это за счастье, если его можно отмерить, взвесить на весах, заработать, получить в большей или меньшей степени? В каких условиях возможно это?