Странники между мирами - Ленский Владимир - Страница 17

Одгар ни разу не упрекнул жену — по правде говоря, он не видел прямой связи между ее легкомысленным поведением на ярмарке и недугом дочери. Но Фаста обвиняла себя во всем. Она сделалась скрытной, отдалилась от мужа и поклялась не иметь больше детей, чтобы целиком и полностью посвятить себя бедняжке Фейнне.

Одного она, впрочем, не учла: Фейнне вовсе не была бедняжкой. Дочь была крепкой девочкой, веселой, с хорошей памятью. Она с первого раза запоминала то, что ей читали вслух, жадно слушала рассказы об окружающем и очень рано начала рисовать воображаемый мир.

Идея подарить ей кисти и краски принадлежала отцу. Фаста поначалу противилась, поскольку в глубине души не сомневалась: затея обернется для нее новым страданием — Фейнне никогда не создаст полноценной картины, и придется, глядя на убогую мазню, расхваливать творения дочери, а после втайне глотать слезы. Одгар не обращал ни малейшего внимания на кислое лицо жены: он тоже поклялся себе, что будет жить для дочери; однако, в отличие от Фасты, не стал превращать себя в ненужную жертву.

Краски для Фейнне изготовили по особому заказу: в коробке имелось множество оттенков, и каждый обладал собственным запахом. Кроме того, при накладывании на картон они обретали выпуклую фактуру, так что девочка могла ощупывать их пальцами.

Результаты превзошли все ожидания. У Фейнне было сильно развито ощущение пространства. Она умела ходить по знакомым комнатам без провожатых, не касаясь стен и не шаря в воздухе руками в поисках дверных проемов; безошибочно брала вещи, если точно знала, где те должны находиться. Ее картины сияли чистой красотой: в них все лучилось светом. Животные, деревья, цветы выглядели у Фейнне немного не такими, какими видят их зрячие люди, но эта фантастичность лишь прибавляла образам выразительности.

Мысль отправить Фейнне в Академию господин Одгар вынашивал несколько лет. Он обдумал за это время почти все: и несомненную пользу, которую принесет дочке образование, и отличную возможность для нее обзавестись друзьями, равными ей по положению в обществе. Не учел он только одного — как тяжело будет ему расставаться со своей девочкой.

Фаста же восприняла решение мужа с открытым негодованием.

— Как она поедет — одна, без нас? Кто приглядит за нею?

— Я все обдумал, — ответил муж. — С ней отправится нянюшка. Королева уже подписала прошение. Нашу дочь зачислили на курс. Она начнет слушать лекции сразу, как только мы сочтем возможным отправить ее в Коммарши.

— Вы проделали все это за моей спиной! — возмущалась Фаста.

Одгар пожал плечами.

— Вы никогда бы не согласились, дорогая.

— Кстати, могли бы спросить саму Фейнне — хочется ли ей забивать свою память академическими науками?

— Я уже спрашивал, — ответил Одгар. — В любом случае для нее это предпочтительнее сидения дома среди нудных кумушек, для которых она — богатенькая калека с хорошим характером, и не более того.

— Вы напрасно внушаете ей... — начала было Фаста, но Одгар предупреждающе поднял руку:

— Молчите! Наша Фейнне — каким бы хорошим ни был ее характер и каким бы большим ни было ее наследство — нечто большее, нежели просто... калека.

— Только не делайте вид, будто понимаете ее картины. — прошипела Фаста.

— Возможно, я не все в них понимаю, — не стал отпираться Одгар, — но одно вижу определенно: ее дарование превосходит нашу с вами способность воспринимать...

Фаста сдалась.

— Одно условие, — сказала она. — Вы наймете для неё охранника. Надежного, как бревно. И неглупого.

— Довольно оригинальное сочетание, — заметил Одгар, но Фаста уже удалилась. Последнее слово осталось всё-таки за нею.

Несколько месяцев было потрачено на поиски нужного человека. «Где вы только находите этих громил?» — шипела Фаста, когда муж представлял ей очередного кандидата. Одгару они и самому не слишком нравились. Идеальный охранник для Фейнне представлялся ему человеком, способным не только защитить девушку от прямой угрозы, но и понять ее — уберечь от угрозы неявной, от обид, случайных и намеренных, от сплетен и ненужных увлечений, которые могут впоследствии ранить так сильно.

Помог, как часто бывает в подобных делах, случай, причем неприятный. Возвращаясь в Мизену с партией сырья для своей мануфактуры, Одгар попал в затруднительное положение. Из-за ранних и обильных дождей река Или — последняя переправа перед Мизеной, — разлилась. У парома скопилось множество народу. Постоялые дворы были переполнены, и местные крестьяне пускали к себе путников на ночлег только за большие деньги. Большинство спало прямо на земле, забившись под телеги или спрятавшись под деревьями.

Одгар тревожился и спешил: дожди не прекращались, шерсть, предназначенная для пряжи, могла отсыреть и испортиться. Паромщик отказывался перевозить людей в такую погоду и для убедительности запил.

Среди отчаявшихся путников начали ходить слухи о каком-то броде, существование которого хранится в строжайшей тайне: мол, это стратегическое знание, необходимое на случай войны. С незапамятных времен, дескать, эльфийские короли поручили здешним жителям охранять свой брод и ни в коем случае не показывать его чужакам.

Поначалу Одгар сильно сомневался в самой возможности подобного брода: уж мизенцы-то знали бы о нем! Сколько тут хожено-перехожено, в низовьях реки Или, — и никогда прежде ни о каком броде не слыхивали...

Правота Одгара подтвердилась на пятый день ожидания, когда мутные воды реки пронесли мимо лагеря, разбитого на берегу, несколько утопленников. Эти люди, несомненно, утонули при попытке перейти реку выше по течению.

Наступил шестой день, седьмой — дожди не прекращались. Река вышла из берегов и начала подбираться к телегам. Лошади беспокоились — настроение людей передавалось животным.

На восьмой день к Одгару подошел коренастый человек, закутанный в плотный, пропитанный овечьим жиром плащ, не пропускающий воду.

— Вы представляетесь мне разумным господином, — начал он.

— К делу, — перебил Одгар. Он был раздражен до крайности и всяко не расположен к длинным разговорам, а уж тем паче — к намекам.

— Ладно. — Человек в плаще чуть пожал плечами. — К делу так к делу. Сколько вы заплатите за переправу?

— Десять золотых.

— Мало.

— Пятнадцать.

— Двадцать золотых — и лодка берет вас и ваши тюки. Завтра будете в Мизене.

Одгар задумался. С ним отправились еще четверо — его обычные помощники в подобных путешествиях. Их придется оставить в ожидании, пока река перестанет дурить и утихомирится, а паромщик придет в себя и отвезет людей. Разумеется, Одгар даст им денег. Да и за лошадьми должен кто-то приглядывать.

Шерсть больше ждать не может. Хоть мешки и обработаны водонепроницаемым составом — почти таким же, как плащ незнакомца, — но вода рано или поздно просочится сквозь покрытие. Оказавшись на мизенском берегу реки Или, Одгар наймет телегу и доберется до мануфактуры меньше чем за пару дней.

И он согласился.

Разумеется, сохранить дело в тайне от остальных путников не удалось: едва люди увидели, что один из их собратьев по несчастью перетаскивает свой груз куда-то выше по течению, как десятки разъяренных мужчин и женщин устремились следом. Лодочник предвидел подобный поворот событий и принял меры: человек шесть его товарищей, вооруженных кольями, окружили телегу Одгара и принялись отгонять наседающих людей. Со всех сторон к Одгару тянулись руки, ему кричали: «Почему ты? Всегда богатеям дорога, а как же мы? Возьми меня с собой!»

— Можно подумать, на том берегу их ожидает какая-то новая жизнь, — хмыкнул лодочник, обращаясь к Одгару.

Тот отмолчался. Он знал, что многие из тех, кого непогода застигла у переправы, уже начинают голодать. Иные повернули назад, но большинство упорно сидели на берегу в ожидании перемен к лучшему. Крестьяне заламывали огромные цены на продукты. В ближайшей деревне поймали вора, набивавшего мешок съестным, и жестоко избили, хотя он клялся, что берет для больной сестры. Ни в какую сестру хозяева припасов, естественно, не поверили.