Прозрачный старик и слепая девушка - Ленский Владимир - Страница 48

— Нет! — почти в отчаянии вскрикнула Софена.

— Успокойтесь, что вы так надрываетесь? — Даланн окончательно пришла в себя и теперь держалась очень уверенно. — Я же предупреждала вас: у меня крайне нервный квартирант. Его нельзя тревожить.

— Мы договорились? — спросила Софена.

— Да, — ответила Даланн. — Полагаю, мы договорились. До свидания.

Софена встала и нерешительно двинулась к выходу. На пороге она обернулась. Магистр продолжала сидеть в кресле и смотреть на нее. Неподвижная угловатая фигура Даланн вдруг испугала Софену. Девушке почудилось в ней что-то нечеловеческое — как будто каменная статуя урода перестала наконец притворяться живой и снова застыла.

— Вы ведь не ожидаете, что я буду провожать вас? — спросила Даланн, не двигаясь. — Полагаю, дорогу из моего дома вы найдете самостоятельно. Хорошенько захлопните внизу дверь. Прощайте, дорогая.

Глава шестнадцатая

ГЕНУВЕЙФА СО СТАРОГО РЫНКА

Заранее предупредив брата о своем намерении провести день в библиотеке, Эмери ушел из дома рано утром. Перед экзаменами общие лекции почти прекратились; большинство студентов погрузились в книги или одолевали магистров вопросами, которые остались не вполне усвоенными.

Ренье сказал:

— Ну, тогда я пойду бродить по городу...

— Не вздумай! — всполошился Эмери. — Что, если кто-нибудь нас увидит?

— Этому кому-нибудь сперва придется проделать долгий путь. И ты всегда можешь сказать, что пришел в библиотеку недавно.

— Мы рискуем, Ренье, — сказал Эмери. — Пока наши друзья-студенты были заняты исключительно собой, все обстояло нормально, но сейчас кое-что изменилось!

— Например?

— Например, Фейнне целые дни проводит с Эгреем, а Элизахар остался без дела и бесится.

— Какое отношение это имеет к нам?

— Самое непосредственное. Взбешенные телохранители, как правило, приобретают нечеловеческую наблюдательность. Все им кажется подозрительным, все наводит их на мысли. И эти мысли зачастую оказываются совершенно правильными... Лично меня бы это остановило. Лично я принял бы единственно возможное решение и остался дома, позволив бедному хроменькому старшему братцу посидеть в библиотеке за книжками.

— Ох! — в сердцах воскликнул Ренье. — Бедный хроменький братец! Хочешь, я принесу тебе книжки домой? Отпусти погулять...

— Ладно. — Эмери засмеялся. — Все равно ведь сбежишь. Скажи, по крайней мере, где ты намерен шляться.

— В районе Старого рынка, разумеется, — сказал Ренье. — Там видели бесподобного гробовщика. Хочу с ним поторговаться...

— Кто видел? — поинтересовался Эмери.

Ренье замялся.

— У меня свои источники информации. Они просили не разглашать.

Эмери положил руку на плечо брата.

— Я твой самый близкий друг, — тихо проговорил он. — Я — это почти ты. Мне-то ты можешь сказать?

Ренье замотал головой и зажмурился.

— Мне очень трудно отказать тебе, Эмери. Почти невозможно. Но... все равно не скажу!

— Какая-нибудь девица, — сказал Эмери и тряхнул Ренье за плечо. — Да? Какая-нибудь горничная? Она вытряхивала ковер на балконе, а ты любовался ею, стоя на противоположном краю тротуара?

— Не совсем, — сказал Ренье и открыл глаза.

— Уронила тебе на голову цветочный горшок?

— Ну...

— Неужели облила помоями?

— Я вызову вас на дуэль за подобные предположения! — возмутился Ренье. — Что вы себе позволяете, господин мой?

— Э... У меня иссякла фантазия, — сдался Эмери.

— Вот и хорошо, — сказал Ренье безжалостно. — Расстанемся по-хорошему. Ты — в библиотеку, я — к своей девице и гробовщику.

С этими словами младший брат взял плащ, кошелек, нацепил боевую шпагу, которую имел право носить при любых обстоятельствах — в силу высокого происхождения, — и выбрался из дома. Старший помедлил еще некоторое время, после чего захромал в противоположной направлении. Нога у Эмери все еще болела.

Ренье любил район Старого рынка. Здесь все выглядело закопченным и таинственным. Дряхлые дома клонились друг к другу круглыми окошками верхних этажей, желая сообщить соседу какую-нибудь маленькую, пикантную сплетню. У некоторых зданий был откровенно удивленный вид: это те, что имели круглые окна не наверху, а посреди фасада. «О!» — не уставал изумляться этот застекленный «рот».

Ренье мог часами разглядывать их физиономии, всякий раз отыскивая что-нибудь новое. То он замечал крохотный барельеф, изображающий гнома, на углу дряхлого строения. Гном выглядел не менее старым, чем само здание, однако по какой-то причине прежде оставался сокрытым от наблюдателей. То вдруг перед глазами Ренье выскакивала какая-нибудь пристройка, такая скособоченная и жалкая, что казалось удивительным, как она не рассыплется; тем не менее там жили какие-то люди, и некоторые из них имели вполне довольный вид.

Посреди площади, которая была сердцем района, имелся крохотный засохший фонтан. Он был окружен статуями: четыре уродливые русалки, сплетаясь хвостами, плыли хороводом вокруг бассейна, который давно заполнился мусором и пылью. У двух русалок были отбиты носы, у одной недоставало руки, еще одна лишилась плавника.

«Они наверняка глубоко трогают сердце Пиндара, — думал Ренье, рассматривая их. — Уродливы и увечны. Самое то. Странно, что он до сих пор не воспел их в какой-нибудь поэме».

Впрочем, следует признаться, что каменные русалки трогали не только Пиндара, но и самого Ренье. Он находил их довольно отважными девчонками, коль скоро они забрались так далеко от родной стихии и рискнули поселиться в квартале с сомнительной репутацией.

«Они украшают этот район, как умеют, и выполняют свою неблагодарную работу старательно и честно, — говорил по поводу русалок Эмери. — В конце концов, не их вина в том, что они такие несимпатичные. Должно быть, всех красавиц разобрали по более фешенебельным местам. Мы должны быть благодарны и за это».

Эмери отрицал самый факт принадлежности данных русалок к области «эстетики безобразного». Поразмыслив, Ренье согласился с братом. «Они, во всяком случае, не гордятся своим безобразием и не делают из него факт первостатейной эстетической значимости, — так, кажется, говорил Эмери. — Они скромны и очень стараются быть хорошенькими».

М-да. Русалки, несомненно, упорно оставались на стороне «эстетики прекрасного». Так что здесь Пиндару делать нечего.

Одной из самых притягательных вещей района был, собственно, Старый рынок — барахолка, которая выплескивалась на площадь по вечерам выходных дней. Здесь можно было отыскать самые неожиданные предметы: от каменных шариков непонятного назначения, которые служили «сокровищами» для детей всех сословий и любого материального достатка, до одежды и рукописных книг. Ломаные пуговицы, фрагменты наборных поясов, штопаные юбки, вязаные шали, подбитая гвоздями «железная» обувь, «омолаживающие мази» сомнительного происхождения, кольца, снятые с покойников, реликварии — ларцы с письмами, засушенными цветами, крыльями бабочек и прядями волос, вышитые и клеенные из лоскутов картины, — словом, все, что угодно, можно было отыскать на этих развалах.

Ренье обожал копаться в них. Он редко покупал, но всегда возвращался из своих экспедиций с таким ощущением, словно каким-то образом обогатился — просто от самого факта созерцания всего этого неслыханного разнообразия. «Иногда мне кажется, — рассказывал он брату, — что вещный мир обладает такой же бесконечностью, как и мир духовный».

«Это, разумеется, ошибочное представление», — улыбался Эмери.

«Знаю... Все равно — сколько там разного барахла! С ума можно сойти. Никогда не знаешь, до каких пределов способна дойти человеческая изобретательность».

Однако сегодня у Ренье была другая цель, более серьезная, нежели бескорыстное созерцание красот блошиного рынка.

С той девушкой, чье существование Ренье решил оставить загадочным для старшего брата, молодой человек познакомился возле русалок. Он сразу заметил тоненькую черную фигурку, что бродила у пересохшего фонтана с кувшином в руке. Ренье осторожно приблизился к ней, боясь спугнуть.