Пророчество Двух Лун - Ленский Владимир - Страница 55

Отправляясь к кочевникам для заключения нового, пусть и непрочного союза, Ларренс взял с собой сотню человек. Не столько потому, что опасался за свою жизнь — если кочевникам вздумается зарубить Ларренса у себя в становище, то и сотня охранников не спасет, — а для представительства. Кочевники — самые церемонные люди на свете. Они наверняка пересчитают все золотые монетки украшающие попону Ларренсова коня, и если монеток окажется мало, сочтут Ларренса невежливым.

Солдатам велено было ожидать возвращения командира возле Саканьяса, однако в сам город входить запрещалось. Под Саканьясом имелось широкое поле, как раз предназначенное для подобных случаев; там еще оставались следы прежних лагерей, так что разбить новый не представляло большого труда.

Гай уходил вместе с остальными. Он похоронил Хейту в песке, в общей могиле. Из его отряда погибли четверо. Теперь их оставалось шестнадцать человек.

Глядя, как Гай устало покачивается в седле, Сиган сказал ему:

— Мы знаем, что ты ее любил. Мы тоже ее любили.

— И ее, и остальных, — сказал Гай. И вдруг заплакал.

Сиган удивленно уставился на своего командира. Слезы стекали по четырем набухшим шрамам, как будто это были специальные бороздки, проложенные через все лицо для подобных случаев.

— Что? — гневно задрав верхнюю губу, осведомился у своего помощника Гай. — Что?..

— Никогда не видел, чтобы мужчина плакал, — пробормотал Сиган.

— Ну так посмотри! — огрызнулся Гай.

Сиган отъехал в сторону, а чуть позже сказал бывшему молотобойцу и еще одному из крестьян Алхвине, похожему на голодного кота:

— Гай — он точно из знатных, а плачет из-за того, что убили четверых наших.

— Ну и что тут такого? — не понял Сигана «голодный кот». — Это ведь наши были, вот он и плачет. И девчонку он потерял, а ведь у них была любовь.

— Девчонок он может найти себе сколько угодно, — возразил Сиган. — А он разнюнился из-за нашей полоумной Хейты.

— Что-то я плохо тебя понял, Сиган, — сказал чуть угрожающе бывший молотобоец, — разве Гай, по-твоему, не наш?

— Наш, — сдался Сиган. И упрямо добавил: — Все равно странно.

Гай засыпал и просыпался в седле, а дорога все не заканчивалась, и день все длился и длился. Когда впереди показался Саканьяс, Гай не поверил собственным глазам. Ему столько раз снилось, что они уже прибыли к твердыне, что, когда это произошло на самом деле, он готов был усомниться.

— Мы на месте! — бодро доложил Сиган.

— Устрой лагерь, — сказал Гай. — Все равно где. Распорядись. Только проследи, чтобы поближе к котлу. Меня не будите, я не голоден.

Сиган молча кивнул, и Гай остался один.

Везде поблизости находились люди, но он был один. С ним никто не заговаривал, все вокруг были заняты собственными делами, и для Гая это оказалось благом. Он кое-как привязал коня, растянулся на земле и мгновенно заснул.

Сквозь глухой топот конских копыт — а лошади бродили совсем рядом, тревожа сон и непрестанно вторгаясь в него, — Гай начал различать кавалькаду. Два десятка молодых, нарядных всадников, охотников ехали по полю, они переговаривались, переглядывались, пересмеивались. Они были молоды и счастливы. Впереди мчались псы со сверкающей шерстью и развевающимися по ветру косматыми хвостами. Все были возбуждены недавней Удачной охотой.

Один из всадников был король Гион. Гай сразу различил его, потому что на голове у Гиона сияла корона. На той картине, в охотничьем доме, короны не было, а во сне — была. И, более того, это оказалась одна из тех корон, что летали по воздуху в Медном лесу, когда Талиессин болтал с человеком по имени Кустер.

Гион остановился прямо перед лежащим на земле Гаем. Наклонился к нему с седла и вдруг начал стремительно стареть. Одна половина лица молодого короля сделалась синей, другая — желтой, между ними пробежала зияющая трещина, а кожа покрылась глубокими морщинами. Мгновение и король распался; там, где он находился только что, была пустота.

Гай вскрикнул и вскочил.

— Сядь, — обратился к нему некто.

Этот некто появился поблизости так, что Гай его даже не заметил. Некто терпеливо дожидался пробуждения командира. Видел его спящим, беззащитным и даже, быть может, разговаривающим в забытьи. И самое неприятное — этот некто был Гаю хорошо знаком, несмотря на простую одежду и отчаянные попытки обрести самые что ни на есть простецкие манеры.

— Адобекк, — пробормотал Гай. — Это ведь вы? Господин Адобекк. Да?

— Да, — сказал Адобекк, даже не наслаждаясь произведенным эффектом, настолько он был раздосадован тем обстоятельством, что ради этого разговора ему пришлось проделать долгий и утомительный путь. — Это действительно я. А это действительно вы, ваше высо…

— Меня зовут Гай, — оборвал командир отряда наемников.

— Угу. Ваше полное имя — Гайфье, не так ли? Я сразу догадался.

Гай тяжело вздохнул, стряхивая с себя остатки сна.

— Мне позвать моих людей и убить вас?

— А что, вы можете это сделать? — Адобекк прищурился.

— Могу.

— А хотите?

— Вот это вопрос! — Гай наконец улыбнулся. — Знаете, господин Адобекк, кажется, впервые в жизни я по-настоящему могу сделать то, что по-настоящему хочу.

— Да бросьте вы! — Адобекк махнул рукой. — Оставьте эти глупости для кого-нибудь более впечатлительного. Сколько я вас помню, вечно вы делали только то, что хотели. Мать избаловала вас. Был бы жив ваш отец, многое происходило бы совершенно иначе.

— Как вы меня нашли? — спросил Гай. И вдруг почувствовал, что ужасно проголодался. — Давайте сперва поедим, — предложил он. — За завтраком и поговорим. Хорошо?

— Солдатская каша из общего котла, — вздохнул Адобекк. — И мне еще говорят, что быть придворным интриганом — занятие для изнеженных бездельников!

— Я принесу. Посидите здесь.

Гай вскочил и умчался. Адобекк проводил его глазами, старательно скрывая огромное облегчение, которое охватило его при виде Талиессина, живого и невредимого. И даже как будто процветающего. Это требовалось осмыслить и обратить себе на пользу. Точнее — на пользу королевства. Адобекк был из числа тех дворцовых интриганов старой закваски, кто не отделял собственную выгоду от государственной — и далеко не всегда это шло в ущерб государству.

Деньги, полученные от Гая, позволили Софиру и Ингалоре добраться до столицы без задержек: им не приходилось по пути останавливаться, чтобы заработать пару грошей выступлениями на рыночной площади какого-нибудь городка. Идея ехать прямо в столицу принадлежала Ингалоре; Софир склонялся к возвращению в Изиохон, в «Тигровую крысу». Он приводил довольно веские доводы в пользу именно такого решения:

— Лебовера всегда общался с Адобекком лично, а нас держал в стороне от своих тайных дел.

— Ну да, в стороне, — кивнула Ингалора. — То-то отправил в самое пекло. Заметь: недрогнувшей рукой.

— Слишком многое сейчас решается, Ингалора, — веско произнес Софир. — Мы не можем осуждать его. Он всегда заботился о нас.

— Я не говорю, что не заботился… — Она вздохнула. — Ты же сам признаешь, что события слишком важны. Если мы будем ездить взад-вперед, то потеряем время.

— Ты принимаешь события чересчур близко к сердцу.

— Тебе так хочется видеть на троне Вейенто?

— Чем же плох Вейенто? Если отвлечься от того, что он беспринципный интриган… — поспешно добавил Софир, видя, как сверкнули глаза его подруги. — В конце концов, Адобекк — тоже беспринципный и тоже интриган.

— Хорошо, спрошу иначе. — Ингалора прищурилась, и Софир обреченно понял, что сейчас она приведет довод, против которого он возразить не сможет. — Тебе хочется видеть королеву и Талиессина мертвыми?

— Нет, — сказал Софир.

— Едем в столицу.

— Погоди. — Он схватил ее за руку. — Ты уверена, что Адобекк станет с нами разговаривать? А если он попросту выгонит нас? Придется ехать в Изиохон, рассказывать обо всем Лебовере, а пока до Адобекка доберется сам Лебовера — пройдет еще больше времени.