Пророчество Двух Лун - Ленский Владимир - Страница 3

До трона герцогу оставалось сделать лишь два небольших шага. Требовалось предотвратить любую возможность эльфийского брака для принца, а после устранить самого принца. Так, чтобы после смерти Талиессина не осталось наследника.

Поиски эльфийской невесты представляли немалую опасность: за любыми попытками такого рода бдительно следили люди герцога. Поэтому поисками занимался Эмери — тайно. А Ренье, вполне открыто, жил при дворе, дружил с принцем и выдавал себя за старшего брата. Таким образом миссия Эмери сохранялась в строжайшем секрете.

И вот теперь бегство принца поставило под угрозу будущее всего королевства. Планы, разрабатываемые и осуществляемые годами, могли рухнуть в любое мгновение. Ренье и сам чувствовал себя достойным жалости и отвращения.

— Можно, я сяду? — пробормотал он и тут же плюхнулся, не разбирая, в большое дядино кресло.

Адобекк выразительнейшим образом поднял бровь, однако комментировать этот поступок никак не стал.

— Мы с Эйле искали Талиессина, — сказал Ренье, уныло глядя на свои колени. — В конце концов, я ее лучший друг. Или, точнее выразить, подруга. Талиессин пропадал где-то на окраинах города. Шлялся по кабакам, чудил.

— Ты говоришь о королевской особе, — заметил Адобекк.

Ренье безнадежно махнул рукой.

— Принц действительно шлялся по кабакам, — повторил он. — Эйле не видела его уже несколько дней, и я пошел с ней… Я ведь должен был пойти с ней?

— Не оправдывайся, — сказал Адобекк. — Просто перечисляй события.

— Она первая увидела, как тот человек достал нож.

— Была драка? — осведомился Адобекк.

— Обычная пьяная потасовка. Ничего опасного. Несколько человек выбрались на улицу помахать кулаками. Талиессин был там. Мне кажется, он развлекался. Его даже не узнавали.

— Немудрено — кто бы заподозрил, что принц может находиться в подобном месте, — проворчал Адобекк. И посмотрел на племянника чуть более благосклонно. Точнее, с чуть меньшей неприязнью.

— А тот человек вдруг вытащил нож, — сказал Ренье. — И Эйле заметила это. Дядя, тут у Ренье задрожали и расплылись губы, — она бросилась под нож, сама!

Адобекк подошел к племяннику. Ренье поднял голову. Слезы катились по его лицу. Адобекк провел, царапнув, жесткой от шитья манжетой по щекам молодого человека.

— Будет тебе, не плачь, — вздохнул он. — Девочка поступила правильно.

— Она так любила его! — прошептал Ренье.

— Талиессин достоин любви, — заворчал Адобекк. — Не вижу ничего удивительного.

Он прошелся по комнате, остановился возле узкого окна, посмотрел на маленький клочок улицы, который можно было увидеть отсюда.

— Но самое странное не это, — добавил вдруг Ренье.

Адобекк вздрогнул и резко повернулся.

— Что?

— Они были знакомы. Эйле и тот человек с ножом. Она назвала его по имени.

Адобекк потер виски.

— Слишком много для одного раза. Я должен выпить. Позови Фоллона, пусть принесет мне прохладительного… и покрепче.

Фоллон, доверенный слуга, хорошо знал вкусы хозяина. Не задав ни одного вопроса, он подал кувшин и два стакана, после чего степенно удалился.

Ренье не сомневался в том, что Фоллон подслушивал их разговор. Впрочем, Адобекк, кажется, одобрял подобный образ действий: чем больше Фоллон знает, тем точнее будет выполнять хозяйские распоряжения, а рассказывать Фоллону обо всех нюансах происходящего у Адобекка не было ни желания, ни времени.

— Убийца — ваш бывший крепостной человек, дядя, сказал Ренье, когда Адобекк сделал несколько глотков из хрустального стакана. — Его имя Радихена.

Адобекк поперхнулся. Он выронил стакан, тотчас разбившийся с праздничным звоном, и принялся отчаянно кашлять. Изо рта у него пошла пена. Ренье испуганно подскочил к нему, но Адобекк сильным толчком отбросил племянника обратно в кресло. Затем как ни в чем не бывало отер лицо своим кружевным жабо, сорвал его с рубашки и небрежным жестом бросил на пол вслед за разбитым стаканом в лужу пролитого вина.

— Мой бывший крепостной? — переспросил Адобекк. — Почему бывший?

— Вы его продали, дядя.

— А, — сказал Адобекк, — в таком случае какое отношение он имеет ко мне?

— Никакого…

— Тогда меня это не касается. Кому он принадлежит формально?

— Кажется, герцогу Вейенто, — неуверенно произнес Ренье.

— В герцогстве нет крепостных. У Вейенто все свободные, — с неудовольствием проговорил дядя.

— Стало быть, этот человек сам за себя отвечает, — сказал Ренье.

Адобекк согнал племянника с кресла и уселся сам. Отобрал у Ренье стакан, допил вино. Покачал ногой.

— Стало быть, так, — промолвил наконец Адобекк. — Свободный человек для собственного удовольствия зарезал свою бывшую любовницу, которая в последнее время была любовницей принца. Отвечать за это будет он лично, в одиночку, поскольку хозяина у него нет. — И вдруг выкрикнул пронзительно, с тоскливой злобой: — Прелестно!

Избавившись от Ренье, Талиессин сразу вроде бы успокоился. Пошел медленнее. У него пропало ощущение, будто он бежит от чего-то сломя голову. От чего-то жуткого, что грозит, настигнув, разорвать его в клочья.

Мир находился на прежнем месте, ничто не исчезло: мостовая из пестрых булыжников рябила под ногами; Талиессина окружали доброжелательные дома богатых кварталов с башенками, многоцветные, украшенные по фасадам забавными или патетическими скульптурами, с куполами, похожими на пузыри или шапочки, с ажурными флюгерами…

Талиессин, щурясь, смотрел на них. У него ломило глаза, и вдруг он понял, что стал болезненно остро воспринимать красоту. Краски были чересчур яркими, формы — слишком рельефными. Материальность мира как будто придвинулась вплотную, заняла место абсолюта.

Талиессин неожиданно подумал о том, что так видят мир истинные Эльсион Лакар, эльфы — носители старшей крови. Об Эльсион Лакар говорят, будто они существуют в снах, в мечтах, в призрачном, перетекающем любые границы мире; но теперь Талиессин был уверен в обратном.

Бессмертные Эльсион Лакар помещены в самый эпицентр материального мира, мира вещей, всего, что можно потрогать руками. Создавать себе иллюзии, возводить границы между собой и предметами — реальными предметами, как они есть, занятие для людей. Поэтому людскому зрению мир является затуманенным, как бы подернутым дымкой.

Эльф же видит все обнаженным. Тот строительный материал, из которого создана вселенная, для эльфа очевиден; более того, любой эльф умеет худо-бедно работать с этим материалом — отсюда и впечатление текучести эльфийского мира.

«На самом деле это вовсе не текучесть — напротив, это сверхреальность, — думал Талиессин. — Для эльфа не было бы нужды красить фасады так ярко; но люди в таком случае не заметили бы и десятой доли цвета…»

Он вытащил из-за пояса кинжал и медленно надрезал себе запястье. Драгоценная эльфийская кровь, пусть и многократно разбавленная человеческой, потекла прямо на мостовую. Завтра, послезавтра, через несколько дней здесь вырастет трава, а на углу, где принц простоял, забыв о своей маленькой ране, несколько минут, несомненно, появится прямо из камней пышный куст.

Талиессин знал, какие чувства вызывает у людей его кровь. Даже у самых близких, у придворных, которые видят его каждый день. Стоит им заметить, как он поранился, в их глазах появляется нескрываемый блеск жадности и любопытства. Ярко-красная, жидкая, эльфийская кровь способна пробуждать в наблюдателе-человеке сильные чувства: от неудержимого сладострастия до столь же неудержимого отвращения.

После рождения сына о Талиессине перестали говорить, что он не мужчина, что он не в состоянии иметь детей, что он вообще «никто», извращенное существо без признаков пола. По крайней мере в столице про это больше не болтали.

Он поднес запястье ко рту, лизнул ранку, и она затянулась. Когда-то давно Талиессин, хилый отпрыск угасающей династии, видел себя в мечтах грозным эльфийским королем, истинным Эльсион Лакар: чернокожим, с раскосыми зелеными глазами, рослым, яростным.