Проклятие сумерек - Ленский Владимир - Страница 30

– Ко мне вчера заходила Уида, – сообщил Эмери. – Носилась по всем комнатам, перетрогала все вещи, разбросала ноты, хохотала, падала в кресла, просила воды, пыталась левитировать в неподходящих условиях… Интересно, как Талиессин выдерживает жизнь с нею? Иногда она бывает похожа на стадо разъяренных оленей-самцов, сцепившихся рогами.

– Уида не может быть похожа на оленя-самца, тем более на целое стадо, – рассудительно произнес Ренье, – поскольку принадлежит к противоположному полу.

– И к противоположному виду, – добавил Эмери. Он вздохнул и продолжил: – Года два назад они с Талиессином затравили огромного оленя. С огромными рогами. И всем прочим – тоже огромным. Они гонялись за ним, по ее словам, дней пять, а то и восемь. Она в точности не помнит. В нижней гостиной это было пять, в верхней – восемь.

Ренье улыбнулся. В Королевстве любили сплетничать об этих эксцентричных супругах. Вся их бурная жизнь, стараниями Уиды, проходила на виду у множества людей. Талиессин не препятствовал. «Народу нужен повод поговорить», – утверждал регент.

– Словом, – продолжал Эмери, – вчера супругу регента посетило очередное озарение. Она желает вызолотить рога бедного животного и водрузить их посреди леса, а поблизости соорудить шатер, увитый цветами. Затем с помощью различных овеществленных намеков заманить туда мужа. Не спрашивай, что это будут за намеки, – пусть хоть что-то останется непроясненным.

– Кажется, я пропустил нечто важное, – сказал Ренье. – Для чего ей это?

– Это я кое-что пропустил в рассказе. – Эмери тряхнул головой. – Уида так долго мучила меня подробностями, что мне уже начало казаться, будто я тоже прожужжал тебе все уши этой историей. Словом, когда они с Талиессином все-таки затравили того оленя, на них снизошел «взрыв любви». Так она выразилась. По ее словам, это было нечто потрясающее. Она хочет воскресить в памяти Талиессина дивное воспоминание.

– Сдается мне, что в подобном воскрешении нет большой надобности, – фыркнул Ренье. – Вряд ли Талиессин мог позабыть такую штуку.

– «Штуку»! Ты всегда умел подбирать выражения… – Эмери наморщил нос.

Ренье беспечно махнул рукой.

– В последнее время у меня очень бедный словарный запас. Все растратил в беседах с Пиндаром.

– Да, я слышал о его назначении. – Эмери вздохнул. – «Компаньон»! С ума можно сойти… Каким он стал? Я давно его не видел.

– Растолстел, облысел, сделался еще большим занудой, чем прежде.

– А что Гайфье? Неужто доволен?

– Даже Пиндар – лучше, чем няня Горэм, во всяком случае для четырнадцатилетнего парня… Кстати, Пиндар пытается заодно улучшить и мою жизнь. Высказывается туманно, но в том смысле, что он, Пиндар, якобы мог бы мне помочь. Вероятно, изобрел микстуру от душевной пустоты и теперь только ждет случая опробовать на живом человеке.

– Пиндар?

– Давай поговорим о чем-нибудь более вдохновляющем, – предложил Ренье. – Например, об Уиде. Как она к тебе заявилась? Вот так, запросто?

– Супруга регента всегда так делает, – вздохнул Эмери. – Особенно когда у нее возникает новая идея и ей требуется обсудить ее со старым другом. Добро бы она закутывалась в плащ с капюшоном и прибегала ко мне под покровом сумерек! Тогда соседи, по крайней мере, считали бы, что у меня есть любовница. Нет, все гораздо хуже. Она проделывает свой любимый эльфийский трюк. Становится невидимкой. Проскальзывает ко мне в дом и тут же принимается шуметь, буянить, греметь мебелью и посудой. Со стороны это выглядит так, словно я ору сам на себя и для личного удовольствия раскачиваю люстры и роняю тарелки.

Ренье расхохотался.

Эмери смотрел на него с укоризной.

– Вот и ты тоже смеешься…

– Ладно, не буду. В конце концов, в моей жизни куда больше вещей, достойных осмеяния. – Ренье вытер слезы, выступившие у него от смеха, и налил себе еще из кувшина. – Так чего хотела от тебя Уида?

– Симфонию. И чтоб непременно звучала погоня за оленем, сражение с ним – по ее словам, то было настоящее сражение, – а затем любовные объятия, и все такое… – Эмери вздохнул. – И это при том, что я так и не услышал мелодию самой Уиды!

Ренье знал об этой проблеме. Эмери мог услышать и записать музыкальную тему практически любого человека, любого явления, какое ему встречалось. И только Уида, несмотря на их долгие и прочные дружеские отношения, оставалась для Эмери «глухой».

Уида объясняла Эмери так: «Я делаю это нарочно, иначе ты влюбишься. А тебе это вовсе ни к чему, потому что я никогда не отвечу на твои чувства».

Она уже тогда любила Талиессина. И за минувшие пятнадцать лет ничего не изменилось.

– Так что придется мне довольствоваться темой охоты и любовной страсти вообще, – заключил Эмери. – «Страсть вообще»! Можешь вообразить эдакого монстра? Наверняка получится нечто, напрочь лишенное конкретности. Как ты понимаешь, для меня как для сочинителя это полная катастрофа!

– Лучше расскажи, как ты это себе представляешь, – попросил брат. Ему нравилось слушать, как Эмери рассуждает о музыке.

Эмери пересел к клавикордам и проиграл начало. Впечатления прошлого вечера непрошено ожили в его памяти…

Став придворным музыкантом, Эмери надеялся на то, что путешествовать ему больше не придется. По натуре он был домоседом и любым новым впечатлениям предпочитал удобный дом в столице. Но неугомонная Уида, однажды почтив Эмери своим доверием, продолжала считать его своим другом и, хуже того, – лучшей подругой. А там, где Уида, не бывает ни покоя, ни комфорта. И, если уж говорить начистоту, то там, где Уида, вообще нет ничего, кроме Уиды.

Замысел Уиды касательно «взрыва любви», о котором она намеревалась деятельно напомнить Талиессину, разрастался не по дням, а по часам и в конце концов «выполз из горшка», словно дрожжевое тесто. Эмери едва успевал следить за полетом мысли своей подруги.

Темнокожая, рослая, с копной черных волос, Уида расхаживала по крохотным уютным гостиным и спаленкам дома Адобекка и разглагольствовала. Эмери вынужден был бегать за ней по комнатам и этажам, чтобы не упустить главного из потока непрерывных речей. А главное – то, ради чего супруга регента явилась к придворному композитору, – могло быть произнесено в любой момент. И горе Эмери, если он не уловит сути! Уида не поленится прийти второй, третий, четвертый раз – до тех пор, пока ее изнурительные визиты не принесут желаемого результата.

– Какие у тебя тут чудные вещички! – доносился голос Уиды из любимой гостиной Адобекка, где Эмери, вообще избегавший перемен, оставил все так, как было при дяде. – Ой, шкатулочка с пружиной!

После этого донеслись грохот падающей шкатулки и сдавленное хихиканье Уиды. Эмери прикусил губу.

– Смешно, – пояснила супруга регента, сталкиваясь с придворным композитором на пороге комнаты: Эмери как раз входил, а Уида как раз выскакивала вон. – Там такая пружинка – по пальцам больно бьет… Кстати, мне тут пришло в голову: коль скоро мой супруг отбыл в провинцию разбираться с какими-то скучными земельными притязаниями, неплохо бы развлечь его.

– Уида, это будет не «кстати», а совершенно некстати! – не выдержал Эмери.

Она смерила его взглядом.

– Да кто ты такой, жалкое ничтожество, чтобы давать подобные советы эльфийской деве и матери наследницы престола?

И вдруг повисла у него на шее. Произошло это стремительно и имело сокрушительный эффект: оба упали в кресло, Эмери – на спину, Уида – на него.

– Эмери, голубчик! Сочини для меня хорошенькую симфонию.

– Хорошо, – покорно проговорил он, закрывая глаза.

Не вставая, она протянула руку, схватила со стоящего поблизости столика вазу, заглянула внутрь.

– У тебя там бусина, – сообщила она, покачивая вазой.

– Слышу, Уида. Слышу.

Эльфийка небрежно вернула вазу на место. Эмери взял Уиду ладонями за талию и снял с себя. Поднялся сам.

– Объясни мне толком, чего ты хочешь, Уида, и клянусь – я все для тебя сделаю.