Проклятие сумерек - Ленский Владимир - Страница 12

Ренье с любопытством смотрел на приближающегося мальчика. Когда Гайфье поравнялся с ним, Ренье приподнялся на скамейке и чуть поклонился.

– Что вы пьете? – осведомился Гайфье, усаживаясь рядом.

– Сидр.

– От него кружится голова?

– Немного.

– Можно я попробую?

– Пожалуйста. Кстати, этот кувшин я стянул на кухне вашего дворца…

– Ну и что? – Гайфье замер, не донеся руку до кувшина. – Плохой сидр?

– Да нет, сидр отменный. Просто если бы я заплатил за эту штуку собственные деньги, я бы, наверное, пожадничал, не стал вас угощать. Но поскольку почти все блага в этой жизни достаются мне исключительно нечестным путем, я – очень щедрый человек.

– А, – сказал Гайфье и отхлебнул.

Старший собеседник наблюдал за ним, весело прищурившись.

– Понравилось?

– Еще не понял, – признался Гайфье.

Ренье отобрал у него кувшин.

– Обычная отговорка для тех, кто хочет уничтожить твои запасы выпивки, – сообщил он. – Мол, «не распробовал». Я и сам так делаю. Иногда.

– Вы постоянно пьете? – спросил Гайфье.

– Постоянно.

– Чтобы… забыть что-то печальное? – решился на следующий вопрос Гайфье.

Ренье покачал головой.

– Это только так считается, – сказал он. – Пьют якобы для того, чтоб забыться. На самом деле это образ жизни. Впрочем, я могу переменить образ жизни. Мне сегодня даже предлагали сделать это. Вы же знакомы с Пиндаром?

По лицу мальчика пробежала странная тень. Как будто он вспомнил о чем-то по меньшей мере неприятном.

– Ну да, – выговорил наконец Гайфье. – Пиндар – мой компаньон. Так это называется. Человек, который обязан развлекать меня разговорами, выслушивать мои жалобы на судьбу и жестокосердых женщин, давать советы и помогать с одеванием. Практически слуга. А я должен с ним откровенничать… кажется.

– И как он вам? Нравится?

Гайфье пожал плечами. И спохватился:

– А вы что, знаете его?

– Были знакомы в юности, – сообщил Ренье. – Он сочинял стихи. Дружил с одной девушкой. Та потом погибла на студенческой дуэли.

– Погибла на дуэли? – прошептал Гайфье. – Так вот почему он такой мрачный…

– Да нет, он был мрачным задолго до этой истории, – сказал Ренье. – Полагаю, таким он выбрался уже из материнской утробы. Показался на свет, сморщился и прокричал на невнятном младенческом наречии: «Чума на вашу голову, куда это меня угораздило?»

Гайфье расхохотался:

– Похоже на него!

– Что вы намерены предпринять в таком случае?

– Терпеть, – сказал Гайфье. – Не могу же я просить отца выгнать человека только потому, что мне не нравится, как он интерпретирует поэзию.

– О! – с непонятной интонацией произнес Ренье.

Гайфье доверчиво улыбнулся:

– В самом деле, голова немного кружится.

– Приятно или неприятно?

– Не знаю. Пожалуй, приятно.

– Значит, вы из наших! – обрадовался Ренье.

Гайфье решил, что момент настал, и заговорил о главном:

– А что еще вы помните о моей матери?

Ренье поразмыслил немного. Потом сказал:

– Пока вы не спросили, мне казалось, будто я знаю об Эйле все. То есть мне нетрудно представить ее себе. Как она смеется, как пугается, как ест. Но как описать это в рассказе? Ни одной истории не могу припомнить. Просто она БЫЛА, понимаете? Очень живая и милая. Да, еще я переодевал ее куклой.

– Куклой?

Ренье кивнул.

– Когда потребовалось спрятать ее во дворце, я не придумал ничего умнее, как переодеть ее куклой. А потом явился Талиессин и украл ее. Беспардонно спер, если называть вещи своими именами.

– В первый раз слышу о том, что мой отец играл с куклами! – поразился Гайфье.

– Ну, он с ними играл, – протянул Ренье. – В те годы в народе поговаривали о том, что принц Талиессин – не мужчина, что от него не может быть детей, что он вообще не в состоянии иметь дело с женщинами. Разное говорили.

Гайфье только качал головой. Никогда в жизни он не слышал подобных вещей о регенте Талиессине. Напротив. Регенту приписывали множество бастардов, шептались о его любовных связях с женщинами по всей стране, рассказывали легенды о его бурном романе с собственной женой. Ходили даже слухи о том, что Талиессин в свое время не то командовал отрядом наемников, не то возглавлял шайку бандитов.

Как бы то ни было, в представлении мальчика отец был настоящим мужчиной. Даже слишком настоящим. Трудно представить себе время, когда Талиессин кому-то казался существом, достойным лишь брезгливой жалости.

– Да, вообразите себе, принц Талиессин играл с куклами, – повторил Ренье задумчиво. – Ему нравилось дразнить окружающих. Его не любили даже его приближенные – придворные кавалеры. А я был в их числе.

– И тоже его не любили? – не веря собственным ушам, спросил Гайфье.

Ренье рассмеялся.

– Я-то? Нет, я – другое дело. Мне нравился Талиессин.

– А сейчас?

Ренье удивленно взглянул на своего молодого собеседника.

– Нравится ли мне теперешний Талиессин?

Мальчик молча кивнул.

– Да, – уверенно ответил Ренье. – Теперешний Талиессин мне нравится. Впрочем, не думаю, чтобы он сильно переменился. Он всегда был таким, просто прежде мы этого не видели. Другое дело, что теперешний Талиессин во мне не нуждается.

– Понимаю, – пробормотал Гайфье.

Его старший собеседник встряхнул кувшином и обнаружил, что там пусто. Поднялся со скамьи.

– Мне пора уходить, – сказал он. – Увидимся в другой раз. Когда я что-нибудь вспомню еще.

– А вы вспомните?

– Непременно, – обещал Ренье. – Память – такая хитрая штука! Начни щекотать ей пятки, как она тотчас выдаст тебе все свои секреты. А секретов там – толстенные залежи! Только копни поглубже.

Эскива не столько ходила, сколько бегала – по дворцу, по саду. Если бы ей дали волю, она бегала бы и по улицам столицы, и по дорогам Королевства. Ей трудно было передвигаться степенно, как надлежало царственной особе.

– Будь у меня крылья! – жаловалась она брату. – Я бы летала.

Гайфье, который твердо ступал по земле, не понимал ее.

– Когда ты несешься сломя голову, ты и половины происходящего вокруг не замечаешь.

– А я обязана замечать? – удивилась Эскива.

– Иногда это бывает полезно.

– И какую пользу ты извлекаешь из своей наблюдательности? – прищурилась Эскива.

– Например, встретил человека, который знал мою мать, – выпалил Гайфье.

Поначалу он хотел удержать этот секрет в себе. Владеть тайной, холить ее в уме, гладить по шерсти, как любимую собаку, – это было сладостно. Но поделиться ею с сестрой, увидеть, как та удивленно округлила рот и заблестела зелеными глазами, – в этом тоже имелась своя прелесть.

Радостное любопытство сменилось на лице Эскивы беспокойством.

– Но ведь ты… – начала она и замолчала.

Гайфье внезапно ощутил неловкость.

– Что?

– То, как госпожа Горэм это выразила… Что мы не родня…

– Глупости! – Гайфье уперся кулаком в бодро. – Выбрось это из головы. До тех пор, пока тебе нужен брат, он у тебя есть, Эскива.

Она опустила глаза.

– И что этот человек рассказывал тебе о твоей матери?

– Что она переодевалась куклой… Много интересного.

– А, – протянула Эскива. – Ну ладно. Познакомишь меня с ним как-нибудь при случае.

И убежала.

Длинная светлая галерея во дворце была разрисована фигурками девушек, танцующих с лентами в руках. Если быстро мчаться по этой галерее, не отводя глаз от фигурок, то начинает казаться, будто девушки действительно двигаются, а ленты извиваются, как живые.

Ветки деревьев проникали в галерею через раскрытые верхние окна, и, когда ветер раскачивал их, по противоположной стене двигались причудливые резные тени.

А посреди этого призрачного царства шевелящихся теней и пляшущих настенных росписей бежала эльфийская девочка с золотистой кожей и темными волосами, и только очень яркое солнце могло вызвать медный отлив на ее туго заплетенных косичках.