Хорнблауэр и «Атропа» - Форестер Сесил Скотт - Страница 16

— Я… я не совсем понял, — сказал Хорнблауэр.

— Этот князь…

— Сюда, пожалуйста, — сказал Хармонд, появляясь снова.

Он подвел их к терпеливо ожидавшему юноше — нет, даже мальчику — в чужеземном зеленом с золотом мундире, с короткой шпагой на боку, в орденах — несколько орденов висели на груди, два — на шее. За ним возвышался грузный господин в таком же, но более скромном мундире, смуглый, с толстыми отвисшими щеками. Сам мальчик был красив, его белокурые волосы ниспадали локонами, глаза были честные, голубые, нос немного вздернутый. Грузный господин выступил вперед, не подпуская их к мальчику. Хармонд посмотрел на него в упор.

— Сначала их следует представить мне, — объявил грузный господин. Говорил он басом, с немецким, как решил Хорнблауэр, акцентом.

— Почему это, сэр? — спросил Хармонд.

— По законам Зейц-Бунау лишь обер-гофмейстер вправе представлять кого-либо Его Княжеской Светлости.

— И?

— А я, сэр, обер-гофмейстер. Как вам известно.

— Очень хорошо, сэр, — покорился Хармонд. — Имею честь представить: адмирал досточтимый граф Сент-Винсент, капитан Горацио Хорнблауэр, лейтенант Энтони Брейсгедл.

Хорнблауэр собирался уже поклониться, когда заметил краем глаза, что Сент-Винсент по-прежнему стоит прямо.

— Кому имею честь быть представленным? — холодноспросил Сент-Винсент. Похоже, он не жалует немцев.

— Доктор Эйзенбейс, — сказал Хармонд.

— Его Превосходительство барон фон Эйзенбейс, обер-гофмейстер и штатс-секретарь Его Светлости князя Зейц-Бунаусского, — пояснил грузный господин. — Очень рад познакомиться.

Он некоторое время выдерживал взгляд Сент-Винсента, потом поклонился. Сент-Винсент поклонился не раньше, чем начал кланяться Эйзенбейс. Хорнблауэр и Брейсгедл последовали его примеру. Все четверо выпрямились одновременно.

— А теперь, — сказал Эйзенбейс, — честь имею представить…

Он повернулся к князю и заговорил по-немецки, видимо, повторяя сказанное, затем назвал имена. Маленький князь при каждом имени наклонял голову, но Сент-Винсент склонился низко, почти как перед королем. Хорнблауэр поступил так же. Потом князь заговорил по-немецки.

— Его Княжеская Светлость говорит, — переводил Эйзенбейс, — что счастлив познакомиться с офицерами флота Его Величества, поскольку Его Светлость желал бы вместе с ними воевать против французского тирана.

— Скажите Его Княжеской Светлости, — сказал Сент-Винсент, — что мы тоже счастливы.

Эйзенбейс перевел, и князь каждому по очереди улыбнулся. Наступила неловкая пауза. Все смотрели друг на друга. Наконец Эйзенбейс что-то сказал князю и, получив ответ, повернулся к остальным.

— Его Княжеская Светлость, — объявил он, — говорит что больше не будет вас задерживать.

— Хм, — буркнул Сент-Винсент, снова складываясь пополам. Остальные сделали то же, и все отступили назад и вбок.

— Чертов выскочка! — проворчал Сент-Винсент себе под нос, потом добавил. — По крайней мере, дело сделано. Можно уходить. Идите за мной.

Они вышли во двор. Лакей подозвал графский экипаж, они забрались внутрь. Хорнблауэр ничего не соображал от насморка и пережитого волнения. После странного инцидента, в котором он только что принимал участие, он окончательно перестал понимать, что к чему.

— Итак, Хорнблауэр, это ваш мичман, — сказал Сент-Винсент. Голос его так походил на грохот колес по мостовой, что Хорнблауэр не знал, правильно ли он расслышал — тем более адмирал сказал что-то очень странное.

— Простите, милорд?

— Вы меня прекрасно слышали. Я сказал, что это ваш мичман — князь Зейц-Бунаусский.

— Но кто он?

— Один из немецких князей. В прошлом году Бони, по дороге к Аустерлицу, выгнал его из княжества. Страна кишит немецкими князьями, которых Бони повыгонял из их княжеств. Но этот, как вы слышали, приходится королю внучатым племянником.

— И он будет моим мичманом?

— Именно. В отличие от прочих, он молод и еще может чему-нибудь научиться. По большей части они поступают в армию. В штаб. Бедный штаб. Но теперь в моде флот — впервые с немецких войн. Видит Бог, мы выигрываем битвы, а солдаты — нет. Так что всякие недоделанные аристократы, вместо того, чтоб идти в драгуны, поступают теперь на флот. Его Величество сам выбрал карьеру для своего племянника.

— Я понял, милорд.

— Ему это будет не вредно. «Атропа», конечно, не дворец.

— Я как раз подумал об этом, милорд. Мичманская каюта на «Атропе»…

— И все-таки туда вы его и поместите. Места на шлюпе мало. На линейном корабле ему еще можно было бы выделить отдельную каюту, но на «Атропе» пусть довольствуется, чем есть. Икры и дичи тоже не будет. Я пришлю на этот счет приказы, конечно.

— Есть, милорд.

Заскрежетали тормоза. Экипаж остановился возле Адмиралтейства. Кто-то открыл дверцу, и Сент-Винсент начал приподниматься с сиденья. Хорнблауэр прошел с ним до портика.

— Желаю вам всего хорошего, Хорнблауэр, — сказал Сент-Винсент, протягивая руку.

— До свиданья, милорд.

Сент-Винсент глянул на него из-под бровей.

— У флота есть две обязанности, Хорнблауэр, — сказал он. — В чем состоит одна, мы все знаем — сражаться с французами.

— Да, милорд?

— О другой мы думаем реже. Мы обязаны оставитьпосебе флот не худший, чем тот, в котором служили. Сейчас у вас стаж меньше трех лет, Хорнблауэр, но со временем вы станете старше. Не успеете вы оглянуться, как окажется, что у вас сорок три года стажа, как сейчас у меня. Поверьте, время идет быстро. Возможно, тогда вы повезете ко двору другого молодого человека.

— Э… да, милорд.

— Если это с вами случится, Хорнблауэр, выбирайте тщательно. Человек может ошибаться, но пусть он ошибается честно.

— Да, милорд.

— Это все.

Ничего не говоря, старик пошел прочь, оставивХорнблауэра с Брейсгедлом под портиком.

— Джерви расчувствовался, — сказал Брейсгедл.

— Похоже.

— Я думаю, он хотел сказать, что вы ему приглянулись, сэр.

— Но якорь с наветренной стороны он себе тоже оставил, — заметил Хорнблауэр, вспоминая слова Сент-Винсента, что человек может ошибаться.

— Джерви никогда не прощает, сэр, — серьезно сказал Брейсгедл.

— Что ж… — Хорнблауэр пожал плечами. Служба на флоте приучила его к фатализму. Не следует забивать себе голову неприятностями, которые только могут произойти.

— Я заберу свой плащ, если позволите, — сказал он, — поблагодарю вас и распрощаюсь.

— Может, выпьете чего-нибудь? Чашку чаю? Может хотите поесть, сэр?

— Нет, спасибо, мне пора.

Мария ждет в Детфорде, изнывая от желания услышать про двор и про короля. Она страшно взволновалась, когда Хорнблауэр рассказал ей, куда собирается. Мысль, что ее муж встретится лицом к лицу с помазанником Божиим, поразила ее — пришлось повитухе предупредить, что от излишних волнений у нее может сделаться горячка. А его не только представили королю. Король еще и говорил с ним, обсуждал его дела. Мало того, определил к нему на корабль мичманом настоящего князя — низложенного, правда, но зато своего внучатого племянника, связанного с королевской семьей узами крови. Марию это приведет в такой же восторг, как и то, что Хорнблауэра представили ко двору.

Она захочет узнать о приеме все, и кто на нем был (Хорнблауэр пожалел, что не узнал никого из стоявших за троном), и кто был во что одет. На это ответить будет легче, поскольку женщины на утренний прием не допускаются, а мужчины по большей части были в мундирах. Рассказывать придется осторожно, чтоб не задеть ее чувства. Сам Хорнблауэр сражался за свою страну, точнее сказать — за идеалы свободы и приличий против беспринципного тирана по ту сторону Ла-Манша. Банальный штамп «за короля и отечество» отнюдь не выражал его чувств. Если он готов был положить жизнь за своего короля, это не имело никакого отношения к доброму пучеглазому старичку, с которым он разговаривал утром. Это означало, что он готов умереть за систему свободы и порядка, которую этот старичок олицетворяет. Но для Марии король олицетворяет нечто большее, чем свободу и порядок — он — помазанник Божий, и говорить о нем надо не иначе как с благоговейным страхом. Повернуться к королю спиной было бы для Хорнблауэра нарушением некоего соглашения, сплачивающего страну перед лицом опасности, для Марии — почти святотатством. Надо следить за собой, чтоб не отозваться о старичке легкомысленно.