Молот - Лем Станислав - Страница 3

– Совсем? Навсегда? Как Барс? (Это у него была собака, ее змея укусила.)

– Ага, совсем, отвяжись. Пошли на пруд. Где леска?

– Подожди. А им что, больно?

– Да отвяжись ты. Не больно. Пошли.

Он ничего не понял и никому об этом не рассказывал. Дома тоже боялся заикнуться. Ему очень хотелось еще раз побывать по ту сторону забора – по ночам, лежа в кровати, он смотрел на светящиеся полоски в окнах. Но он ничего не слышал. Окна были плотно закрыты – кажется, днем стояла жара. Потом кончилось лето, он пошел в школу. Потом поехал с родителями к морю и вскоре совсем забыл обо всем этом. Его уже не разбирало любопытство. Только много лет спустя он понял, что там делалось – ничего необычайного. Существуют лаборатории, в десять раз большие, чем эта. Он даже и думать забыл о том случае. Но крик остался в памяти.

Теперь ему стало совершенно ясно, что он не уснет. Он оттягивал этот момент, не потому что собирался бороться, а скорее чтобы насладиться собственной беспомощностью.

– Я хочу спать, – сказал он. Он уже ничего не чувствовал.

Ничего не изменилось, но он знал – тело его напряглось в протесте – бесполезном потому, что перед глазами уже плавали огоньки, все куда-то проваливалось – он исчез.

3

– Почему меня не послали сюда в состоянии анабиоза?

– Потому что необходимо было провести опыт с нормальным человеком.

– Будем надеяться, что я останусь нормальным.

– Ты об этом слишком много говоришь. Ты же знаешь, тебе это не угрожает.

– Знаю, мне об этом говорили. Испытания и исследования. Ну ладно. А ты не огорчен тем, что не можешь есть? У тебя довольно убогий набор ощущений.

– Надеюсь, ты имеешь в виду не только проблему питания?

– Н-н-ет! Я вовсе не хотел тебя обидеть.

Раздались глуховатые, булькающие звуки. Он знал, что это означает смех.

– Не беспокойся. Мне не так уж и плохо.

– Почему все-таки не посылают двоих?

– А потому, что если они будут долго вместе, то еще, чего доброго, перессорятся.

– Да, ты прав. Но сейчас мне хочется поговорить о другом. У нас с тобой на сегодня что-то было приготовлено для разговора, а-а-а, вспомнил: твои мечты. Но сначала ты мне скажи: ты вообще что-нибудь чувствуешь? Ну, какие-либо эмоции – о скуке, я, кажется, тебя уже спрашивал – привязанность, антипатию, страх?..

– Страх, да…

– Вот как! Страх… Перед чем?

– Боюсь, что меня выключат.

– Ты называешь это «выключением»? Но только ли это?..

– У меня нет полного самосознания: это значит, что я не могу перечислить и предусмотреть всех положений, при которых у меня возникает чувство боязни. Принцип моей работы отличается от того, на котором работают вычислительные машины.

– Я знаю. Если бы ты мог все предвидеть, что было бы… бр-р! Ну, а симпатии, антипатии? Я не имею в виду конкретных случаев.

– Это, несомненно, делает тебе честь. Я вижу, ты еще хочешь что-то спросить, и догадываюсь, о чем. О любви? Я угадал?

– Да.

– Нет.

– Нет?

– Дело в том, что, насколько я себя помню и знаю, у меня ничего подобного не было. У меня нет желез внутренней секреции, ты же знаешь.

– Дело не только в железах.

– Рассказы о любви, похождения, всевозможные любовные истории, если хочешь знать, доставляют мне эстетическое удовольствие, такое же, как и тебе. Чувство красоты – это вопрос, относящийся к области топологии сети и распределения в ней полей потенциалов, вопрос о количестве избирательных контуров.

– Ну, перестань!

– Извини меня. Ведь я абстракция, душа, оторванная от тела, чистая сублимация духа; поэтому мне не чужды поэзия, лирика, музыка. Любовь – это нечто большее. Мне это не дано. Ее никто не предусмотрел. Тут, видимо, дело обстоит так же, как с цветом твоих волос и глаз. Просто результат целого ряда процессов.

– Ну, а теперь я могу тебя спросить: о чем ты мечтаешь?

– Пока нет.

– Почему?

– Мне бы хотелось, чтобы вначале на этот вопрос ответил ты.

– Я? Я ведь тебе уже говорил: о доме на перевале, о внутренностях…

– Их ты называешь мечтами?

– Ну, хорошо. Внутренности зачеркнем, оставлю только дом.

– А не кажется тебе, что этого маловато? Мне хочется знать, о чем ты действительно мечтаешь?

– Вот привязался!

– А ты?

– Ха-ха, да ты довольно быстро соображаешь. Дураки среди вас, видимо, перевелись, не правда ли?

– Совсем нет! Даже слабоумные встречаются. Считают и считают, пока замыкание в цепи не остановит их…

– Но ведь счетные машины ничего не ощущают и не чувствуют, ни о чем не думают. С одинаковым правом можно назвать кретином автомат-регулятор ионной установки.

– Есть разница, я тебя уверяю.

– Ты действительно знаешь об этом нечто конкретное?

– Я бы сказал несколько осторожнее – догадываюсь. Но мне кажется, что ты собираешься покинуть меня. Это по меньшей мере немилосердно. О чем же ты мечтаешь?

– В твоем обществе – ни о чем.

– Что это значит?

– Это значит, что я должен быть один.

– Перед сном?

– И перед сном также. Но ты об этом не можешь знать, у тебя нет опыта.

– Да, это… теоретические знания. Ну, а когда ты один – тогда о чем?

– Зачем тебе это?

– Таковы правила игры.

– О щенках, ужасно забавных и веселых, как они тычутся мокрым носом в руку. О том, как пускать кораблики по воде. О буре. О скорлупе каштанов. О том, как можно заблудиться в горах. О том, как можно бесцельно бродить по улицам, засунув руки в карманы. Даже о мухах, которые не дают уснуть летом после обеда. Ну, теперь ты удовлетворен?

– Нет.

– Почему?

– А где люди?

– О них я не думаю.

– Это правда?

– Если не веришь, можешь обследовать мой психогальванический рефлекс.

– Прошу тебя, не говори так. Наверное, они тебе снятся, а?

– Сны – это уже не мечты. Сновидения от меня не зависят, я их не выбираю по своему усмотрению, понятно? Мечты – это мечты, и ничего больше.

– Я не думал, что это может тебя рассердить.

– Почему ты говоришь, как особа мужского пола?

– Не понимаю.

– Я имею в виду грамматические окончания. Ты же не различаешь пола.

– А ты хочешь, чтобы я говорил, как особа женского пола?

– Нет. Я просто так спросил.

– Так мне удобнее.

– Как это – удобнее?

– Это уже предопределено в первоначальных расчетах. Я обладаю мужской психикой. Или, если хочешь, мужским абстрактным мышлением. В схеме существуют некоторые различия – у полов.

– Я об этом не знал. Ну, а теперь ты мне все-таки скажешь, о чем ты мечтаешь?

– О музыке. Во мне звучат мелодии, которых я никогда не слыхал. О больших скоростях. О вращении, о силах, под действием которых все гибнет, остается лишь сознание.

– Сознание гибели?

– Да. А когда я остаюсь один…

– Что? Ты один?..

– Да, один… И вот тогда я мечтаю вырасти.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне хочется внутренне стать более совершенным, приобрести большую ясность и остроту мышления. Мне хочется охватить больше проблем, иметь большую силу и найти любое решение, даже то, которое не существует… Хочешь, чтобы я продолжал?

– Да, продолжай.

– Я мечтаю почувствовать усталость. Хочу слышать свое дыхание и чувствовать свой пульс. Хочу иметь возможность лечь, встать на колени. Я знаю теорию всего этого, а представить себе не могу, но это должно быть прекрасно, особенно, особенно если это делает зрелый человек и – впервые. Я хочу закрыть глаза и чувствовать прикосновение к лицу женщины, к ее шее, ощущать ее ресницами, веками и потом заплакать.

– Что? Что? Ты же говорил, что не можешь любить, потому что у тебя нет желез, ты же сам это говорил!

– Да, говорил. Это все правда.

– Так как же…

– Ты же спрашивал меня, о чем я мечтаю, а не что я могу.

– Да, это так…

– Почему ты побледнел?

– Я не хотел. Извини меня. Я не знал. Это… страшно.