Грозовой Сумрак - Самойлова Елена Александровна - Страница 6

Сестра пела о цветке Грааль, о том самом, что содержит в себе животворный сок, дарующий умирающему жизнь, живому – пророческий дар и молодость, а кому-то, кто придет к цветку с чистым сердцем и попросит не за себя, – бессмертие. И прекрасен этот цветок, о котором люди думают, как о чаше из рук бога, его стебель наполнен темно-красным, густым, как кровь из отворенной вены, соком, а лепестки хрупки и нежны, как прикосновение ласковых материнских рук. Грааль растет в неприступных скалах, скрывается от глаз недостойных, но может сам показаться людям с чистой душой. В песне говорилось, что лишь раз цветок Грааль дался в руки человеку, тому, кто всем сердцем хотел помочь людям; не оставив ничего для себя. Кровь из Грааля смешалась с кровью человека, и войны были остановлены, болезни отступили, а род людей получил новую жизнь, возможность еще раз начать все заново и исправить содеянные ошибки. Люди запомнили имя Кристаса, того, на чьей крови вырос новый цветок Грааль и кто обрел бессмертие, назвали его сыном светлого бога и в память о нем возвели новые святилища…

Смолк голос Ильен, поющей всегда словно в последний раз, и потому удивительно душевно и искренне. Смолкла моя флейта, лишь эхо несколько секунд повторяло последние ноты. Молчали люди, зачарованные песней, на несколько минут позабывшие о веселье и выпивке, – они смотрели на Ильен с восхищением, и только рыжеволосый маг не сводил взгляда с моей флейты, которая оставалась неизменной в любое время года. Ее не могла изменить ни магия, ни чарование, а время оставляло на гладких трубочках высохшего тростника только едва видимые отметины.

Ярко, сильно взметнулось пламя костра к небу, едва не опалив нависшие над поляной ветки деревьев, люди приходили в себя по одному, по двое, оживая, стряхивая с себя магию песни моей зимней сестры и хлопая в ладоши. Сидящий рядом с Ильен охотник выхватил у нее из рук кружку с хмельным медом, сделал глоток – и вдруг припал к ярким губам зимней, делясь с ней сладким летним напитком.

Красиво они смотрелись вместе, в ночь Бельтайна, – рослый, ладно сложенный охотник с загрубевшими от тетивы и стрел руками и моя зимняя сестра, в чьих светлых кудрях на миг промелькнуло снежно-белое серебро. А уж какими довольными были серые глаза Ильен, когда она все же оторвалась от своего избранника – словами не передать. Наверняка ведь пожелает еще не раз с ним встретиться, а там и до гостя в Холмах недалеко будет.

Вновь зазвучала залихватская музыка, и весенние, стоящие чуть в стороне от костра, взялись за руки, начиная новый круг танца. Вот уж у кого получается зачаровать не музыкой или песней, а плясками, да так, что человек пропляшет всю ночь, в кровь собьет ноги, а остановиться не сможет, пока не выдернет его кто из «круга фей» или же сами ши-дани не отпустят. Я, хоть и не человек вовсе, а тоже не устояла, влилась в игривый быстрый танец с легкостью ручейка. Коснулась левой руки прохладная ладонь весенней, показались на миг темные, кажущиеся слишком большими для узкого лица глаза, и я удивленно приподняла бровь – сама Оберегающая Весеннего луга скользила по поляне, и там, где ступали ее ноги, трава наутро поднимется изумрудно-зеленая, увенчанная бриллиантовыми капельками сладкой как мед росы.

Танец захватил меня, понес, как быстрая река, переполненная водами тающих снегов, несет в себе ветку или былинку. Весенние тянули меня за собой так быстро, так стремительно, что мне почудилось – еще немного, и слетит тщательно наложенное еще в Холме чарование, простой лен платья обратится сверкающим шелком с вплетенными в узор застывшими солнечными лучами, заиграют каштановые косы всем богатством красок осени, и тогда никто не спутает меня с человеком.

Только вот на пути весенней реки встала неприступная скала.

Руки Кармайкла выхватили меня из хоровода, маг обнял меня за талию и повел в танце куда более спокойном, чем тот, что завели весенние ши-дани. Предложенный перстень с «кошачьим глазом» мягко поблескивал на мизинце правой руки обремененного Условиями, а подаренный мною венок оказался прицепленным на рукоять ножа, что висел на поясе мага.

– Остынь, красавица. – Он развернул меня лицом к себе, и в его темных зрачках мерцали отблески жаркого пламени. – То скачешь через костер выше человеческого роста, то пляшешь так, будто бы в последний раз в жизни.

А меня все тянуло обратно. Захотелось стряхнуть с себя человеческий облик, вновь влиться в круг весенних, позволить их чарованию нести меня на крыльях благословенной, сумасшедшей и искренней, как первый крик младенца, весны.

– В Бельтайн воспоминания стоят много больше, чем обычно. – Отблеск огня в зеленых глазах стал ярче и отчетливей, словно пламя подарило этому человеку частичку своей сути, а сильные, гибкие пальцы Кармайкла скользнули по моей щеке. – Ты напоминаешь мне прекрасный сон, увиденный в детстве. И от твоих волос тоже пахнет ветром и листьями…

Легкий поцелуй словно приоткрыл окошко в Осеннюю рощу. Крепкий, как искренняя верность, наполнивший рот вкусом золотого тягучего меда, сладких, слегка переспелых яблок и оставивший на кончике языка хмельную горчинку. Поцелуй ши-дани, что может соблазнить человека на добровольное семилетнее услужение в Холмах, вскружить в одночасье голову и оставить горькое похмелье поутру, которое не излечишь обычными средствами…

Ветер, принесший аромат ландышей, окатил мой затылок холодной струей. Ночь уже на исходе, с рассветом весенние перестанут удерживать на склонах Алгорских холмов туго натянутую сеть магии, что позволяла ши-дани чувствовать себя среди людей легко и свободно и пользоваться чарованием, невзирая на Сезоны.

Кармайкл покачнулся – и упал бы на траву, если б я не успела мягко подхватить его и уложить так, что голова его покоилась у меня на коленях. Маг, немного перебравший хмеля и не устоявший на ногах, – не самое обычное, но вполне объяснимое явление. И какая разница, вина он хлебнул или магии ши-дани, что нынче ночью оказалась разлита среди Алгорских холмов в изрядном количестве.

– Ты… так вырос…

Неслышно подошедшая Ильен молча подала мне оброненный на траву алый плащ, которым я и укутала Кармайкла. Моя вина в том, что сегодня я не удержалась и чересчур открылась магии весенних, которые явно начудили с ощущением праздника, позволив нам быть теми, кем мы хотим быть. То есть самими собой. Слишком я втянулась в напитанный магией «круг фей», слишком многим на радостях поделилась с обремененным Условиями.

Похоже, что горькое похмелье предстоит наутро нам обоим…

ГЛАВА 2

Пробуждение Кармайкла сопровождалось бряцанием посуды в горнице да радостными воплями детворы под окном. Маг с трудом разлепил глаза и посмотрел на простой потемневший от времени деревянный потолок комнаты, которую ему любезно предоставила зажиточная крестьянская семья. Чувство невероятной легкости, сопровождавшее его остаток ночи и все утро, пропало, стоило только Кармайклу пошевелиться, и сразу же в груди заныло, защемило непонятной, но на диво знакомой тоской, от которой было не скрыться даже в Вортигерне под крылом магического ордена. Точно такое же чувство потери преследовало его, когда он был еще ребенком, но тогда это казалось как нельзя уместным – ведь родители погибли при разбойничьем нападении, а кому нужен мальчишка-сирота, если есть более взрослые и влиятельные охотники до наследства? Человек, взявший ребенка в ту холодную осеннюю пору к себе в услужение, оказался обремененным Условиями, именно он распознал в Кармайкле мага и отвез его домой, в Вортигерн, пообещав помочь с возвратом законного наследства.

Много воды утекло с тех пор. Мальчик вырос, стал мужчиной и постиг бремя Условий, правда сказать, что ему несказанно повезло с ограничениями, означало просто промолчать.

Кармайкл из Вортигерна мог применять магию при Условии горящего огня или бегущей воды. Таким образом, в глухую полночь или жарким днем ему достаточно было лишь зажечь свечу или же подвесить наполненную водой флягу горлышком вниз – и твори заклятия, покуда льется тоненький ручеек или пугливо дрожит робкий лепесток огня на свечном фитильке.