Девушка, которую ты покинул - Мойес Джоджо - Страница 27

— Если все выплывет наружу, Эдуард от тебя откажется, — выдержав мой взгляд, произнесла она. — Полагаешь, тебе удастся это скрыть от него? И не надейся. Ты слишком честная. А если и так, думаешь, жители нашего города не сообщат ему?

Она была права.

Элен посмотрела на свои натруженные руки. Встала и налила себе стакан воды. Пила она медленно, поглядывая на меня украдкой, и чем больше затягивалось молчание, тем острее я чувствовала в нем завуалированный вопрос и ее явное неодобрение. Настала моя очередь сердиться.

— Ты что, считаешь, я иду на это с легким сердцем?

— Не знаю, — ответила она. — Ты так изменилась за последние дни.

Ее слова словно хлестали меня по лицу. Мы сидели, гневно уставившись друг на друга, и я вдруг поняла, что хожу по краю пропасти. Нет более опасного противника, чем родная сестра. Она как никто знает твои слабые места и безжалостно целится именно туда. Над нами довлело воспоминание о том, как я танцевала с комендантом, и мне вдруг стало ясно, что так мы можем зайти слишком далеко.

— Хорошо, — кивнула я. — Тогда, Элен, ответь мне на вопрос. Если бы это был единственный способ спасти Жана Мишеля, что бы ты сделала? — И тут наконец я увидела сомнение в ее глазах. — Вопрос жизни и смерти. Что бы ты сделала? Кому, как не мне, знать, что твоя любовь к нему безгранична.

— Это может плохо кончиться. — Она прикусила губу и повернулась к черному окну.

— Нет.

— Ты, конечно, можешь верить, что обойдется. Но ты по натуре очень импульсивна. И на чашу весов положено не только твое будущее.

И тогда я встала. Мне хотелось обогнуть стол и подойти к сестре. Хотелось прижаться к ней, хотелось, чтобы она сказала, что все будет хорошо, что с нами ничего не случится. Но выражение ее лица говорило о том, что разговор закончен, и я, расправив юбки, пошла на кухню.

В ту ночь я спала очень беспокойно. Мне снился Эдуард, его лицо, искаженное гримасой отвращения. В моем сне мы ссорились, и я снова и снова пыталась втолковать ему, что приняла единственно верное решение, а он поворачивался ко мне спиной. А еще мне приснилось, будто мы опять ссорились, но уже сидя за столом, он отодвинул стул, я посмотрела вниз и обнаружила, что нижняя часть тела у него отсутствует. «Смотри, — сказал он. — Ну что, теперь ты довольна?» Я проснулась от собственных рыданий и обнаружила, что Эдит смотрит на меня черными бездонными глазами. Она протянула руку и нежно погладила меня по мокрой щеке, словно в знак сочувствия. Я обняла ее, и вот так, прижавшись друг к другу, мы лежали в полной тишине до самого утра.

Весь день я была точно сомнамбула. Пока Элен ходила на рынок, я приготовила детям завтрак, проследила за тем, чтобы Орельен, который опять был не в настроении, отвел Эдит в школу. В десять я открыла бар и обслужила несколько посетителей, явившихся с утра пораньше. Старик Рене со смехом рассказывал о том, как немецкое военное транспортное средство попало в канаву за казармами да так и застряло там. Этот инцидент страшно развеселил посетителей бара. Я раздвинула губы в улыбке и кивнула, мол, да, теперь будут знать, вот он, пресловутый немецкий стиль управления. Но я видела и слышала все словно со стороны.

Орельен и Эдит вернулись на обед, состоявший из ломтя хлеба и крошечного кусочка сыра, и пока они сидели на кухне, пришло уведомление от мэра о необходимости сдать несколько одеял и столовые приборы для новой казармы, расположенной в миле отсюда. Посетители недовольно рассматривали бумажку с предписанием, прекрасно понимая, что дома их будут ждать такие же. В душе я была даже довольна. Пусть все видят, что реквизиция не обошла стороной и меня.

В три часа мы сделали перерыв, чтобы посмотреть, как проходит немецкий санитарный обоз; от колес едущих вереницей грузовиков и повозок дрожала земля. Посетители бара на время притихли. В четыре пришла жена мэра, чтобы поблагодарить за добрые письма и ласковые слова. Я предложила ей выпить чашечку кофе, но она отказалась, объяснив, что хочет побыть одна. Мы видели, как она, пошатываясь, идет через площадь, а муж осторожно поддерживает ее под руку, словно боится, что жена упадет.

В половине пятого бар покинули последние посетители, и хотя до закрытия оставалось еще полчаса, я знала, что с наступлением темноты к нам больше никто не зайдет. Я прошлась по обеденному залу, чтобы опустить жалюзи на окнах, и очень скоро комната погрузилась в темноту. На кухне Элен проверяла у Эдит правописание, прерываясь время от времени, чтобы спеть песенку Жану и Мими.

Эдит уже успела привязаться к маленькому Жану, и Элен неоднократно отмечала, что лучшей помощницы и желать нельзя. Элен ни разу не поставила под сомнение мое решение взять к себе девочку; ей даже в голову не могло прийти отдать кому-то бедного ребенка, хотя число ртов в нашей семье увеличилось.

Поднявшись наверх, я достала из-под стропил свой дневник. Хотела написать пару строк, но поняла, что любое мое слово будет свидетельствовать против меня. Тогда я засунула дневник обратно в тайник и задумалась над тем, доведется ли мне еще когда-либо поговорить с мужем.

Немцы явились на ужин в положенное время, но почему-то без коменданта. Настроение у них было подавленное, и я, в который раз, понадеялась, что дела у них совсем плохи. Пока мы работали, Элен не спускала с меня глаз. Я видела, что она изо всех сил пытается понять, как я намерена поступить. Я подавала на стол, наливала вино, мыла посуду и вежливо кивала тем, кто благодарил нас за вкусную еду. Закрыв дверь за последним посетителем, я взяла на руки Эдит, которая, как обычно, заснула на ступеньках, и отнесла в спальню. Уложила в постель, накрыла одеялом, убрала со щеки непослушную прядь волос. Она беспокойно зашевелилась, даже во сне лицо ее сохраняло тревожное выражение.

Дождавшись, пока Эдит крепко уснет, я медленно, очень сосредоточенно причесала и заколола волосы. Я смотрела на свое отражение в тусклом свете свечи. Неожиданно что-то привлекло мое внимание. Повернувшись, я увидела подсунутую под дверь записку. Подняла и развернула ее. Там рукой Элен было написано:

Но тут я вспомнила об убитом заключенном в башмаках не по размеру, о грязных, оборванных людях, которые еще сегодня днем шли по главной улице города. И мне сразу стало ясно: у меня нет выбора.

Положив записку в тайник, я тихонько спустилась по лестнице. Посмотрела на висевший на стене портрет, осторожно сняла его с крючка и аккуратно завернула в шаль. Закутавшись потеплее, шагнула в темноту. Я уже закрывала за собой дверь, когда неожиданно услышала шепот сестры, ее голос пожарным колоколом прозвучал в моих ушах:

— Софи!

9

После долгих месяцев жизни при комендантском часе было как-то непривычно идти по городу в кромешной тьме. Пустынные обледеневшие улицы, плотно зашторенные темные окна. Я шла быстрым шагом, низко надвинув на лоб шаль. Оставалось только надеяться на то, что если кто и выглянет из окна, то не узнает меня, так как увидит лишь смутную тень крадущегося человека.

Холод пронизывал насквозь, но я его едва чувствовала. Минут пятнадцать я шла к ферме Фурье, где немцы обосновались годом раньше, и за это время утратила способность думать. Стала просто шагающей вещью. Мне казалось, если я хоть на секунду задумаюсь о том, куда иду, то просто-напросто не смогу заставить ноги слушаться, переставлять их одну за другой. Если задумаюсь, то сразу услышу предостережения сестры и гневные обличения соседей, паче чаяния узнавших, что я навещала господина коменданта под покровом ночи. Я буквально осязала собственный страх.

И тогда я, как заклинание, стала повторять имя мужа:

«Эдуард. Я освобожу Эдуарда. Я могу это сделать».

Наконец я достигла окраины города и свернула налево, где грязная дорога была напрочь разбита военным транспортом. Старая лошадь, когда-то принадлежавшая моему отцу, в прошлом году сломала ногу, попав в одну из рытвин; сидевший на ней немец слишком быстро ее гнал и не смотрел, куда едет. Орельен даже заплакал, узнав о печальном событии. Еще одна невинная жертва оккупации. Но сейчас нам уже было не до лошадей, их никто больше не оплакивает.