Западня - Воинов Александр Исаевич - Страница 22

Но Николай, очевидно, уже начал кое-что понимать.

— Мама, мы же во двор! На минуточку!

— Мы будем во дворе, — быстро сказала Тоня, — у меня к нему дело от одной подружки. Я сразу уйду.

Когда они присели на скамейку в маленьком садике посреди двора, окруженном со всех сторон летними верандами, на которых старухи каждый день решали судьбы Одессы, Николай тревожно спросил:

— Ну что, говори скорее!

Тоня произнесла пароль. Николай сразу успокоился. Поднял взгляд на балкон и махнул рукой матери: «Занимайся делом, все в порядке».

— Меня прислал к тебе Бирюков, — сказала Тоня. — Мать беспокоится?

— Да, уж неделю не спит, дни считает. А по ночам плачет. А я тоже дурак: имел глупость сказать, что уйду в катакомбы. А теперь, когда Федор Михайлович дал задание погружаться вместе с ребятами в эшелон, никак не может понять, почему я не хочу отвертеться, чтобы в Германию не уехать… А я не могу объяснить… — Николай опять взглянул на веранду, но матери уже там не было, и он облегченно вздохнул — скорее бы уж уйти…

— Коля, я насчет топоров пришла. Бирюков сказал, что в эшелон их никак не забросить — охрана увидит…

— Ну, и на сборном пункте их обязательно отберут.

— Да. Поэтому их можно передать вам только в одном месте — у шлагбаума. Бирюков обещал сделать так, чтобы шлагбаум на несколько минут опустился, и машины станут.

— Что ж, может быть… Но как ты узнаешь, в каких грузовиках мы с Васькой будем ехать? И опять же — охрана!..

— Вот потому-то Бирюков и послал меня. Иди, говорит, договорись, как отличить ваши грузовики от других.

Они задумались. На балконе старуха в ветхом цветастом капоте, помнившем еще ее молодость, развешивала на веревке белье.

— Знаешь что? Мы, пожалуй, запоем! — сказал он.

— Прекрасно! — воскликнула Тоня. — Какую песню?

— «Катюшу», например. Подойдет?

— Подойдет, — улыбнулась Тоня. — Веселенькая такая песенка, как раз к случаю…

— Дай я сейчас тебе ее спою, чтобы ты мой голос узнала.

Он запел негромко, но старуха на веранде услышала, обиделась и, перегнувшись через перила, крикнула:

— Тебя еще в детстве выгнали из школы Столярского, так ты с тех пор, наверно, решил, что у тебя голос для консерватории!

И вдруг, с другой стороны балкона, раздался голос матери:

— Мадам Жебрак, как вам не стыдно! Его завтра угоняют!..

Старуха в отчаянии вскинула руки.

— Угоняют!.. О боже!.. Почему же вы мне раньше не сказали! — И в глубине веранды стукнула дверь.

— А узнаешь мой голос? — спросил Николай.

— Еще бы! Обязательно узнаю! — сказала Тоня, поднимаясь со скамейки.

— Только ты, девушка, от машины к машине не носись, лучше уж в мою оба топора бросай, не то схватят.

— Ладно, посоветуюсь с Федором Михайловичем…

Он смотрел на нее улыбчивыми мальчишескими глазами, и, хотя вообще-то двадцатилетних парней Тоня считала чуть ли не младенцами, к Николаю она почувствовала невольное уважение — так он был спокоен, так уверен. А ведь уже завтра утром он, как и все другие, может оказаться в душном вагоне и затем исчезнет на чужбине, быть может, даже навсегда.

Она добралась домой уже после комендантского часа и, упав без сил на свой жесткий диван, поняла, что не заснет. Но заснула мгновенно, и приснились ей огромные, как секиры, топоры. Они сверкали и куда-то рвались из рук. И светило солнце… Николай что-то говорил, но что — этого она не запомнила. Потом все смешалось, и она впала в забытье.

Федора Михайловича Тоня уже не застала. Рано утром он ушел со своей группой из города. Выходили по одному: два пропуска с большим трудом Федор Михайлович сумел достать в районном магистрате, но в группе было пять человек, и троим пришлось обходить посты глухими переулками и задворками.

Бирюков вернулся домой только к пяти вечера и, увидев Тоню, которая терпеливо прождала его почти целый день, сказал:

— Ну, из тебя выйдет толк. В нашем деле терпение — половина удачи. А у меня есть новости! Уговорил сцепщиков: если маневрового не будет, они толкнут пустую платформу, и шлагбаум все равно опустится.

Тоня рассказала о своей встрече с Николаем, и Бирюков согласился, что передавать топоры безопаснее в одну машину.

Тоня решила, что надо завернуть их в детское одеяло: во-первых, ребенок на руках у молодой женщины не вызовет подозрения, а во-вторых, когда она закинет мягкий узел в машину, то никого не ушибет.

Все, решено.

Ровно в половине девятого она должна появиться у переезда и держаться подальше от охраны.

Она долго упаковывала топоры в старое ворсистое одеяло. Получился небольшой тюк, правда довольно увесистый, но со стороны вполне напоминающий завернутого грудного младенца.

На следующее утро, ровно в восемь, она вышла из дому, наскоро позавтракав, и направилась к порту.

Какое мучение проходить мимо полицейского, который так и сверлит тебя глазами!..

В двадцать минут девятого она вышла к торговому порту и с обрыва взглянула вниз. Перед ней простерся унылый пейзаж разрушенных пакгаузов и складов, кое-где у причалов дымили трубы немецких транспортов, стоящих под погрузкой.

На путях уже протянулись длинные составы. Тоня насчитала тридцать две теплушки. В начале и в хвосте состава — по два классных вагона, очевидно для охраны. Но переезд еще казался пустынным, и нигде не было видно оцепления.

Это немного успокаивало. Можно успеть занять выгодную позицию. А что, если притаиться в кустах на обрыве, а затем, когда колонна начнет останавливаться, скатиться вниз неожиданно для охраны? На дороге ведь не будет оцепления, и, значит, ее появление не вызовет пристального внимания автоматчиков.

Вдалеке мерцало успокоенное море. Она стала спускаться с крутого обрыва. Под ногами шуршала земля. Чтобы умерить скольжение, она хваталась за упругие стебли высокой травы, и на ладонях оставался прохладный сок.

Когда она достигла половины склона, из-за поворота хлынула и сразу заполонила дорогу пестрая, стремительно бегущая толпа. Пожилые женщины и мужчины сгибались под тяжелыми узлами. Толпа приближалась к переезду, а навстречу уже бежали выскочившие из последних вагонов автоматчики. Очевидно, на этот раз, чтобы не привлекать внимания к эшелону, немцы решили выставить оцепление в самый последний момент. Но они просчитались. Родственники сумели узнать, где стоит эшелон и когда он уходит.

— Хальт!.. Хальт!.. Цурюк!..

Тоня кубарем скатилась вниз и, смешавшись с толпой, с облегчением вздохнула.

Горе! Никогда еще за свою короткую жизнь она не видела такого страдания, таких напряженных лиц, такой безысходности.

Какой-то старик, державший в руках обшарпанный чемодан, лихорадочно вертел маленькой головой со склеротическим румянцем на впалых щеках и всех спрашивал об одном и том же:

— Какая в Германии погода? Говорят, там непрерывные дожди? Это верно, что там непрерывные дожди?..

Мимо Тони сквозь толпу к солдатам пробиралась женщина лет пятидесяти, высоко держа в руке очки в металлической оправе.

— Господин офицер! — крикнула она через головы тех, кто теснился впереди. — Разрешите мне передать очки!.. Только очки!.. Мой сын сломал очки! Он не видит!..

Ее голос тонул в выкриках, несшихся со всех сторон. У каждого было свое крайне важное дело, по которому необходимо последнее свидание с сыном, дочерью или внуком. А солдаты методически теснили и теснили толпу, покрикивая и размахивая автоматами.

Внезапно из-за поворота шоссе на большой скорости выехало несколько черных фургонов. Толпа раздалась в стороны, и машины, миновав переезд, круто затормозили у головных вагонов эшелона.

Это были лишь первые машины, за ними должны были появиться остальные.

Тоня крепко прижала к груди «младенца». А что, если молодые подпольщики в этих первых машинах? Тогда все пропало. Не останется последней надежды.

Оцепление надежно прикрыло эшелон. Автоматчики стояли друг от друга на расстоянии всего нескольких шагов. Рвались с поводков ожесточенно лающие псы.