Найденыш с погибшей «Цинтии»(изд.1959) - Лори Андре - Страница 5

– Ну, конечно, бедный малютка! – ответила хозяйка, смахивая слезы, навернувшиеся при этих воспоминаниях. – И ведь это в самом деле наше дитя, раз мы его усыновили. Я даже не знаю, зачем господину Маляриусу понадобилось говорить, что он нам не родной.

И славная женщина, глубоко возмущённая этим, принялась в сердцах вертеть своё веретено.

– Правильно, – подтвердил Герсебом, – разве это касается кого-нибудь, кроме нас?

– Вы правы, – миролюбиво сказал доктор, – но незачем обвинять Маляриуса в болтливости. Во всем виноват я один. Это я попросил его рассказать мне по секрету историю ребёнка, так поразившего меня. Маляриус не скрыл, что Эрик считает себя вашим сыном и что в Нороэ давно уже все забыли, откуда он взялся. Вы же видите, что я вёл этот разговор в отсутствии мальчика и попросил отправить его спать вместе с Отто и Вандой… Вы говорите, что ему могло быть семь или восемь месяцев в то время, когда вы его нашли?

– Около того. У него было уже четыре зуба, у этого разбойника, и я уверяю вас, что он довольно быстро их пустил в ход, – сказал, смеясь, Герсебом.

– О, это был замечательный ребёнок, – живо подхватила Катрина, – такой беленький, упитанный крепыш! А какие ручки и ножки – стоило на них поглядеть!

– А как он был одет? – спросил доктор Швариенкрона.

Герсебом ничего не ответил, но жена его оказалась менее сдержанной.

– Как маленький принц! – воскликнула она. – Представьте себе, господин доктор, пикейное платьице, обшитое кружевами, шубка на шёлковой подкладке – не хуже, чем у настоящего королевского сына, плиссированный капор и белый бархатный конверт. Все самое красивое! Впрочем, вы в этом сами можете убедиться: я сберегла его вещицы в целости и сохранности. Вы же понимаете, что мы не стали во все это наряжать малютку. Я отдала ему платьица, из которых вырос Отто, а потом они перешли к Ванде. Приданое малыша здесь, и я вам его сейчас покажу.

Говоря это, честная женщина опустилась на колени перед большим дубовым сундуком со старинным запором, подняла крышку и стала в нём усердно рыться. Один за другим она извлекла оттуда все названные предметы и с гордостью развернула их перед доктором. Там были также тончайшие батистовые пелёнки, роскошный кружевной чепчик, маленькое шёлковое одеяльце и белые шерстяные носочки.

Доктор тотчас же заметил, что все эти вещицы были помечены изящно вышитыми инициалами «Э.Д.»

– «Э.Д.»! Потому-то вы и назвали мальчугана Эриком? – спросил он.

– Вы угадали, – ответила Катрина, у которой от этого занятия повеселело лицо, между тем как у её мужа оно, напротив, помрачнело. – А вот это самая красивая вещица. Она была у него на шее, – добавила Катрина, вытаскивая из тайника золотое колечко для зубов. Оно было украшено кораллами и висело на тонкой цепочке.

На нём были выгравированы те же самые инициалы Э.Д., обрамлённые латинским изречением: Semper idem.

– Мы подумали было, что это имя ребёнка, – заметила она, видя старания доктора разобрать надпись, – но господин Маляриус нам объяснил, что здесь написано: «Всегда такой же». Не так ли?

– Господин Маляриус сказал вам правду, – ответил доктор на этот далеко не бесхитростный вопрос. – Ясно, что ребёнок родился в богатой и знатной семье… – добавил он, в то время как Катрина убирала приданое в сундук. – А вы не задумывались над его происхождением?

– А как узнаешь об этом, если я нашёл его в море? – ответил Герсебом.

– Да, но вы сказали сами, что колыбель была привязана к спасательному кругу. А по морскому обычаю на круге всегда указывают название корабля, которому он принадлежит, – возразил доктор, пристально взглянув рыбаку прямо в глаза.

– Разумеется, – ответил тот, опустив голову.

– Ну, так какое же название было на этом спасательном круге?

– Ах, господи, сударь, да я же не учёный! Я немного умею читать на моем родном языке, но на чужих языках, – увольте. Да и к тому же это было так давно.

– Тем не менее вы должны хоть приблизительно вспомнить. Ведь вы, конечно, показывали этот круг, как и все остальное, господину Маляриусу? Ну же, маастер Герсебом, подумайте. Не «Цинтия» ли было написано на этом круге?

– Мне кажется, что там было что-то вроде этого, – уклончиво ответил рыбак.

– Это иностранное название. Но какой страны, как по-вашему, маастер Герсебом?

– Да почём я знаю? И откуда мне знать все эти дьявольские страны. Ведь я никогда и не выходил за пределы Бергена и Нороэ, если не считать одного или двух раз, когда я рыбачил у берегов Исландии и Гренландии, – ответил он недовольным тоном.

– Я бы охотно предположил, что это английское или немецкое название, – сказал доктор, как бы намеренно не замечая тона своего собеседника. – Я мог бы это легко определить по форме букв, если бы увидел круг. Вы не сохранили его?

– Нет, чёрт возьми, он уже давным-давно сожжён! – не без ехидства воскликнул Герсебом.

– Маляриус запомнил, что буквы были латинские, – произнёс доктор, как бы размышляя вслух, – и на бельё тоже латинские; значит, можно допустить, что «Цинтия» не немецкое судно[13]. Я склонен думать, что это был английский корабль. А вы как думаете, маастер Герсебом?

– Меня это мало трогает, – ответил рыбак. – Будь он английским, русским или патагонским, это не моя забота. Не мало времени прошло с тех пор, как этот корабль поделился своей тайной с океаном на трех– или четырехкилометровой глубине.

Можно было подумать, маастера Герсебома даже радовало, что тайна судна погребена на дне морском.

– Но вы, конечно, пытались отыскать семью ребёнка? – спросил доктор, и сквозь стекла его очков, казалось, блеснуло лукавство. – Вы, наверное, обращались к мэру Бергена, просили напечатать объявления в газетах? Не так ли?

– Я? – воскликнул рыбак. – Ничего подобного я не делал. Одному богу известно, откуда взялся этот ребёнок и кто о нем печалился. Да и мог ли я швырять деньги на ветер и разыскивать людей, которые так мало о нем тревожились? Представьте себя на моем месте, доктор. Кто-кто, а я-то уж далеко не миллионер! Нечего и сомневаться, если бы даже мы и потратили всё, что имели, то всё равно не добились бы толку! Мы сделали, что могли: воспитали мальчика, как своего родного сына, любили его, лелеяли…

– Даже больше, чем родных детей, если только это возможно, – перебила его Катрина, утирая слезы концом передника. – Уж если мы и можем себя в чём-нибудь упрекнуть, то только в том, что давали ему слишком много ласки.

– Чёрт возьми, Герсебом, вы меня просто обидите, если подумаете, что ваше доброе и хорошее отношение к бедному приёмышу вызвало во мне какое-либо иное чувство, кроме глубокого восхищения! Нет, вы не должны думать ничего подобного! Но если вы хотите, чтобы я говорил с вами начистоту, то я думаю, что именно любовь к Эрику и заставила вас забыть о вашем долге. А долг состоял в том, чтобы найти семью ребёнка, приложив к этому все усилия!

Воцарилось глубокое молчание.

– Возможно! – произнёс наконец маастер Герсебом, потупив голову от этих упрёков. – Но что сделано, того не воротишь. Теперь Эрик уже действительно наш, и я не намерен рассказывать ему об этой старой истории.

– Успокойтесь! Разумеется, я не употреблю во зло ваше доверие, – сказал доктор, вставая. – Уже поздно, и я должен покинуть вас, мои добрые друзья. Желаю вам спокойной ночи и – без всяких угрызений совести, – добавил он многозначительно.

Затем, надев свою меховую шубу, он отклонил предложение рыбака проводить его, сердечно пожал руки хозяевам и направился в сторону фабрики.

Герсебом задержался на несколько секунд у порога, глядя на его удаляющуюся фигуру, освещённую лунным светом.

– Ну и дьявол! – пробормотал он сквозь зубы, решив, наконец, закрыть дверь.

3. РАЗМЫШЛЕНИЯ МААСТЕРА ГЕРСЕБОМА

Когда на следующее утро, после тщательного осмотра фабрики, доктор Швариенкрона заканчивал завтрак вместе со своим управляющим, вошёл человек, в котором юн не без труда признал маастера Герсебома.