Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца(изд.1982) - Велтистов Евгений Серафимович - Страница 16

— Не считай меня дураком, Бари. Я знаю, ты очень самостоятельный… Но если я могу тебе…

— О'кей, Адамс…

— Извини. — Адамс чуть смутился. — Но ведь все мы в один прекрасный день можем оказаться на улице…

— О'кей, Адамс… Отчего у вас такая жара?

— По-моему, — весело отозвался Адамс, — солнце испытывает на прочность остатки наших дурацких традиций…

Он подвез меня до Пиккадилли и возле площади влип в маленькое дорожное происшествие, нарушив правила. При этом ему пришлось занять у меня некоторую сумму.

Я оставил Адамса в машине, пошел дальше пешком.

Центр Лондона с годами не меняется. Те же массивные дома, красные двухэтажные автобусы, черные, допотопные на вид такси, словно движущиеся на колесах котелки, автомобильные пробки на перекрестках. Британия замкнулась в скорлупе консерватизма, в своих традициях — королевских церемониях, футболе, семейных пикниках, рождественском пудинге, но в глазах приезжих она заметно обветшала и постарела. Медленно разрушался камень Вестминстерского аббатства. Люди чувствовали себя одинокими на улицах, в автомобилях, домах. Спад воды в Темзе воспринимался драматически: а что будет завтра — не всемирный ли потоп? Мне лично Британия напоминала благополучный с виду, но очень зыбкий мирок Робинзона Крузо. Миллионов робинзонов на большом обитаемом острове…

Перед зданием парламента толпились не только туристы, но и лондонцы, желавшие попасть на галерку для публики. Палаты обсуждали вопрос о новом истребителе для вооруженных сил Англии, и каждая домохозяйка знала, что это значит: через неделю-другую во всех лавках подскочат цены на продукты. Телевидение ядовито комментировало работу парламента.

Вдоль тротуара ходили нелепо одетые люди с плакатами на груди. Каждый из них что-то молчаливо требовал. Полицейские не обращали на них внимания.

— Отец, ты?

Я обернулся, не сразу узнал Эдди со щитом.

— Что ты здесь делаешь, Эдди?

— Понимаешь, — он расправил плечи, демонстрируя свой плакат с призывом обеспечить работой «чемпиона мира по прыжкам через автобусы», — из-за каких-то пожарных срываются мои выступления. Они отказываются дежурить на стадионе.

— Ты полагаешь, что тебе поможет английское правительство?

— Не знаю, что делать… — Эдди уныло чесал затылок. — Такой трюк я освоил — тринадцать двухэтажных автобусов… Мировое достижение! Через пять дней меня должны снимать для первой программы Би-Би-Си… И все впустую: нет пожарных!

— Телевидение имеет собственных пожарных.

— Правда? — Эдди встрепенулся, стал снимать свой плакат. — Ты поможешь, отец?

— Так ты все это всерьез?.. — Я пристально смотрел на сына.

Чертова дюжина английских автобусов. Летящий над ними мотоциклист. Тысячи вопящих на стадионе робинзонов. Миллионы робинзонов перед экранами телевизоров. Стоят ли миллионы зрителей такого риска? Стоит ли вообще промелькнувший на экране сенсационный кадр хотя бы одной человеческой жизни, которая может внезапно оборваться?

Наверное, мои мысли красноречиво отпечатались на лице.

— Ты не волнуйся, папа. — Сын взял меня под руку. — Все точно рассчитано. Я прыгаю каждый день на тренировках. Это очень бодрит…

Я позвонил из гостиницы знакомому директору телепрограмм и все уладил с пожарными. Попросил Адамса для верности проследить… Эдди радовался, уплетая за обе щеки обед, был очень возбужден.

— Не беспокойся, отец. Я уже взрослый, — твердил он. — У меня имя — Эдди Джон Бари.

— За что Эдди возьмется дальше? — шутливо спросил я.

— О, совсем забыл! — он вытащил из кармана бумагу. — У меня контракт с Голливудом… Посмотри, какая сумма…

Сумма гонорара была приличная.

— Что будешь делать?

— Для начала прыжок из летящего самолета.

Так я и знал. Не надо было спрашивать: защемило сердце.

— Может, полетим вместе?

— Я сам! — Эдди вспыхнул и рассмеялся над своей мальчишеской самоуверенностью. — Пусть раскошелится телевидение, и я прибуду в Голливуд королем.

— Будь осторожнее там, — предупредил я. — По моим сведениям, Голливуд окончательно захватила мафия.

— Гангстеры такие же дельцы и такие же зрители, как все остальные, — махнул рукой Эдди. — Они лишь лучше других знают, какие боевики нужны публике.

— Они никогда не забывают, кому платят, сколько и за что, — сказал я серьезно. — Не задерживайся там долго, — Хорошо, отец. Мне приятно будет думать, что ты рядом. Я рад, отец, что ты расстался с Баком. Он порядочная свинья!

— Он не мог поступить иначе, я — тоже…

— Значит, на свете нет друзей? — заметил Эдди цинично.

— Тот, кто громче других кричит, что он твой друг, по-моему, просто пытается всех обмануть.

— Бак всегда был фальшив… А ты молодец! — Эдди улыбнулся, показав полный рот белых зубов. Он улыбался так, когда вспоминал что-то хорошее. — Я видел твои репортажи и понял, что именно ты спас Джино. Где он сейчас?

— В Канаде.

Да, Джино я выручил из беды. А вот этого самоуверенного мальчишку — не могу. Не могу придумать, как отвести грядущий удар… Странная штука — жизнь… Мир настолько тесен, что на улице чужого города запросто встречаешь сына. Но когда до него остается один шаг, крохотное пространство обращается в бесконечность…

Эдди уже мысленно летит над красными крышами чертовой дюжины…

Пожаловаться на него мне некому: Марии нет рядом.

Глава десятая

День репортера в Нью-Йорке напоминает раскручивающуюся пружину часов. С утра — просмотр прессы, теленовостей, лент телекса. Для сведения, чтоб не повторить чего-то уже известного публике. Как всегда, ничего подходящего для «Всемирных новостей»… Звонок шефу бюро полиции по связям с прессой; он вскоре передаст дела сменщику. Мои неизменные две-три минуты для информации: убийства, грабежи, перестрелка групп, арест преступника — вся ночная жизнь города плывет мимо моего сознания, не вызывая никаких эмоций.

Выпуски местных теленовостей и так перенасыщены всякого рода происшествиями, разжигающими время от времени дремлющее воображение обывателя.

В окнах моего номера на тридцать шестом этаже гостиницы «Нью-Эс Плаза» — куча небоскребов. Знаменитых, вроде Эмпайра, «Пан Ам», башен-близнецов Торгового центра и безвестных каменных истуканов. Двухэтажный номер в «Плазе» — с гостиной внизу и спальней наверху — стоит двести девяносто девять долларов в сутки. Это дороговато для простого репортера, но весьма престижно для «Всемирных новостей». Хотя особых удобств там нет, администрация гарантирует, что тебя не ограбят в лифте. Для солидной публики — немаловажный довод. Один из Рокфеллеров, записывая мой адрес, присвистнул: мол, он себе такого позволить не может. Я пояснил миллиардеру, что, как иностранец, плачу в основном за вид на небоскребы, в том числе и его — рокфеллеровские. Он понимающе улыбнулся: только семейная церковь Рокфеллеров куда богаче и шикарнее «Плазы». И пускают туда бесплатно. Я же, тратя бешеные деньги на шикарные отели, не куплю ни одного небоскреба.

Наблюдая из окна жизнь небоскребов, я понял, что кто-то хитроумно придумал эти каменные мешки для такого разноликого города, как Нью-Йорк. Будто гигантские пылесосы, втягивают они по утрам в себя многомиллионную толпу американцев — негров, евреев, итальянцев, пуэрториканцев, немцев, славян, ирландцев, англичан, французов, китайцев, греков, — всех, чьи предки однажды вообразили себя новыми людьми — американцами, перемалывают этих разных людей, а вечером вытряхивают наружу опустошенные муляжи.

Вечером Нью-Йорк похож на сверхнапряженный электромеханический тренажер. Город возбужден, улицы перегружены. Сплошное мелькание колес, электричества, человеческих фигур. Океанский прибой ритмично ударяет в каменные стены. Энергия городской жизни достигает предела. Кажется, вот-вот еще чуть-чуть, и вся эта скала Манхэттена нервно завибрирует и отделится от океанского дна, поднимется над Америкой и над всем миром, устремится вверх, в космос, в бездны Вселенной со всеми своими небоскребами.