Нитка кораллов - Котовщикова Аделаида Александровна - Страница 12

— А Любка сказала, вы меня в детдом отдадите, — все еще недоверчиво прохрипел Федька.

— Видать, придется на прощанье кое-кого за косенки оттрепать, — вздохнул Николай. — Но девчонки болтают — такая уж у них природа, а у тебя своего соображения, что ли, нет? Ты с Клавкой поцапался — да ходу! В избу ни ногой. Ну, что бы сестру спросить по-человечески как и что? Она бы тебе все объяснила.

Федька беспокойно заерзал на ступеньках.

— А как же мы узнаем?

— Что узнаем?

— Письмо-то мамка… сюда пришлет…

— Перешлют нам письмо! Моя-то мать здесь останется. Об этом не тревожься, все узнаем!

— А тигр уссурийский, он какой? — спросил Федька. — С лошадь ростом будет? — И в темноте доверчиво положил маленькую грязную руку на колено Николая.

Сто процентов

Молоденькая учительница антипкинской начальной школы Мария Васильевна Стержнева сидела на своей половине избы, отделенной занавеской от хозяйской, и, уронив голову на стол, горько плакала.

Но почему, почему так случилось? Значит, она плохой педагог? Не за свое дело взялась? Что же, переменить специальность? На первом же году работы? Уйти и… бросить третьеклассников?! Нет, нет! И с какой стати, собственно? Третьеклассники же у нее успевают. Из восьми учеников трое — круглые отличники. У Пети Веселова тройка по чтению, но он известный увалень, говорит, будто кашей рот забил. Да у Мани Задыкиной тройка по арифметике. Больше и отметок плохих нет. А разве она снижает требования? Нисколько!

Милые третьеклассники! Особенно девочки. Таня и Нюша. Как они слушают ее объяснения! Ей становится легко и даже весело, когда она видит перед собой их чистые, внимательные, разумные лица. Мальчики слушают иначе… Но и они не хуже девочек.

А несчастный первый класс… Первый класс по чтению и письму не успевает совсем. По арифметике еле-еле. Хорошо успевает по рисованию, ну да это что — значения не имеет. По физкультуре — на тройку с минусом, из-за дурного поведения. По пению — что-то пищит… В сущности, за первую четверть первый класс не научился почти ничему.

И вот вчера на учительском совещании в районном центре заведующий роно отметил в докладе стопроцентную неуспеваемость по русскому языку в первом классе начальной школы деревни Антипкино. Фамилию учительницы Стержневой, ее, Машину, фамилию, он произнес очень четко. При одном воспоминании об этом у Маши от стыда пылали щеки. С тяжелым вздохом она откинула занавеску и выглянула в окно.

Синели снега. Глубокие, чистые, покойные. Снеговые шапки на крышах изб горели на солнце. Все Антипкино раскинулось по косогорам, по обе стороны полузамерзшей речонки.

Прямо против окна горбатилась горушка. Мальчонка в ушанке с болтающимися завязками, лежа на животе, скатывался с горушки на салазках.

Салазки катились ровно, набирая скорость, но вдруг крутнулись вбок и опрокинулись. Мальчишка ухнул головой в сугроб. Тотчас же выбрался из сугроба, весь облепленный снегом, лихо сдвинул на затылок ушанку, схватился за веревку и, не отряхиваясь, полез наверх. Маленький, краснощекий, неунывающий, он загребал мягкий снег большими, не по росту, валенками.

Мария Васильевна вгляделась и горько подумала:

«Процент сопливый! И прокатиться-то путем не умеешь!»

Даже в сумерках она узнала бы его. И как могла она не узнать свое горе-злосчастье, свои «сто процентов», опозорившие ее на весь район?

Ночью, во сне, Мария Васильевна засмеялась от радости. Ей приснилось, что в колхоз приехал новый зоотехник и поселился в Антипкине. У зоотехника пять детей: два мальчика и три девочки. Все пятеро — отличники. Все пятеро — первоклассники.

Наутро, вспомнив свой сон, Мария Васильевна поразилась его нелепости. Разве могут у одного человека все дети быть первоклассниками? Да и не поселился бы зоотехник в маленьком Антипкине, за семь километров от правления колхоза, а скорее — в Миликтине, где молочная ферма и семилетка, которая теперь будет восьмилеткой, а то и в самом Сущёве. Там и правление, и большая школа, с двумя первыми классами по тридцати пяти человек в каждом.

Действительность была гораздо суровее сна. В антипкинской школе училось двадцать пять учеников: девять во втором классе, восемь в третьем классе, семь в четвертом классе и только один первоклассник.

Фамилия его была Коноплев, имя — Александр. Разумеется, все звали его просто Шуркой, и только одна бабушка величала Александром.

Как-то Мария Васильевна вызвала старуху Коноплеву в школу.

— Шурик не выполняет домашних заданий, — пожаловалась она. — Я ему задала написать три строчки палочек, а он наставил пять строчек каких-то… катышков. И вообще не слушается. И… скажите, пожалуйста, есть ли ему семь лет? Не рано вы его записали в школу? Он какой-то глупый…

Матрена Ивановна Коноплева, грузная, высокая старуха, слушала молча, как-то сбоку, с хитрецой, впрочем, ласковой, поглядывая на учительницу. Но тут она внезапно взъярилась. Рывком поправила платок на голове, подперла кулаками бока и закричала:

— Да ты што? Это мой-то Александр глупый? Парню осьмой годок пошел, а он всякую работу сообразит. Топорище насадил этак справно. Скворешню изладил. Глупый! Скажет тоже. Удумает!

Она смерила оторопевшую Марию Васильевну грозным взглядом, повернула широченную сутулую спину и выплыла за дверь, величественная и непреклонная.

Позднее Мария Васильевна поняла, что «глупым» или «дураком», сказанным с особой интонацией (а именно эта интонация, очевидно, послышалась Шуркикой бабушке), в деревне называют недоразвитых, дефективных. Тогда, ошеломленная внезапным бурным натиском, она даже не обиделась, только недоумевала: «Что я такого сказала? Почему такое возмущение?»

Но все это было давно, еще в начале учебного года. Вторично Мария Васильевна бабушку не вызывала, считая это бесполезным. А больше вызывать было некого. Шуркины отец с матерью работали и жили в городе. Они исправно присылали посылки и деньги, и этим ограничивались их заботы о сыне. Не зная родителей Коноплева, Мария Васильевна их ненавидела.

Вернувшись с совещания, она на следующее утро сказала в учительской:

— Возмутительные люди родители Коноплева! Подкинули мальчишку бабке — и горя мало, что из него получится.

— Подкидывание бабкам — явление нередкое и не всегда возмутительное, — отозвался директор школы Степан Трофимович, учивший второй и четвертый классы. — У них, я имею в виду Коноплевых, кажется, там с жильем не налажено. Да и воздух в деревне гораздо лучше. А Шурку, конечно, не надо было брать в школу. Помните, я вам еще осенью говорил? Один ученик в классе — это не ученик. А вы сразу на дыбы: «Как можно! У нас всеобуч!» Пусть бы нас лучше за несоблюдение всеобуча поругали. К будущему году их для первого класса с десяток подрастет. А так что ж… Трудно его учить, и вы, простите, дорогая Мария Васильевна, вы же его и не учите.

Степан Трофимович говорил мягко, наставительно, но без осуждения. Это был спокойный, хороший человек, лет на тридцать пять старше Марии Васильевны, и лет на тридцать с лишним было у него больше стажа. На обратном пути, когда они слезли с машины на краю Антипкина и пошли по заснеженной дороге, он сказал негромко:

— Что ж… Не так уж это и удивительно, я имею в виду, что Коноплев устроил нам стопроцентную неуспеваемость.

Да, отличный человек был Степан Трофимович, и несчетное число раз Маша обращалась к нему за советом, рассказывала о своих третьеклассниках. В письмах домой и подругам она без конца расхваливала и Степана Трофимовича и его жену.

Услышав фразу: «Вы же его и не учите» — Мария Васильевна растерялась. Губы у нее дрогнули от обиды.

— Как это так — не учу?! Учу без конца! Он не слушает ничего. И озорник невозможный. На улице коноводит ребятами не только младше себя, а и второклассниками. Сама видела!