Школа выживания - Паттерсон Джеймс - Страница 35

К двери подходит мужчина. Жена отступает и без слов показывает ему на Игги. Хотя Иг и похож на нее как две капли воды, в нем проглядывают и какие-то черты этого человека. Нос, рисунок рта. Мужчина разглядывает Игги, а потом переводит глаза на нас.

— Что… — только и успевает выдавить он из себя.

— Мы видели вас по телевизору, — снова объясняю я. — Мы думаем, вот этот мальчик может оказаться тем самым ребенком, которого вы потеряли четырнадцать лет назад.

Кладу руку на плечо Игги и слегка подталкиваю его вперед:

— Мы зовем его Игги. Но, насколько нам известно, его настоящая фамилия Гриффитц. Как ваша.

Игги заливается краской и опускает голову. Я практически чувствую, как бьется его сердце.

— Джеймс? — шепчет женщина, протягивая руки к Игги. Потом оборачивается к мужу и растерянно спрашивает:

— Том, это Джеймс?

Мужчина переводит дыхание:

— Заходите. Все входите, пожалуйста.

Я уже готова отказаться. Мы никогда не ходим в незнакомые места. Там опасно, и нас легко можно поймать. Но понимаю, что здесь Игги может остаться навсегда. Если это ловушка, надо проверить это на месте. И я решаюсь:

— Спасибо.

Мы входим в дом, а я внимательно наблюдаю за Ангелом. Вдруг она что-то просечет, вдруг что-то ее озаботит или напугает. Тогда надо делать ноги. Но она спокойно идет по коридору, и я с тяжелым сердцем прохожу за ней.

Внутри дом уютный и удобный. Но не такой большой и не такой навороченный, как у Анны. Я осматриваюсь и думаю: «Вот здесь мы навсегда оставляем Игги. Он будет здесь жить, есть за этим столом, слушать этот телевизор». Похоже, что мы, как Алиса, провалились в кроличью нору. Картинка «Игги, нашедшего свою семью» ничуть не менее странная, чем картинка жизни антиподов. От нее так же легко съезжает крыша.

— Садитесь, — приглашает женщина, неотрывно глядя на Игги.

Он продолжает стоять, пока не чувствует, что я опускаюсь на диван. И только тогда садится рядом со мной.

— Я даже не знаю, с чего начать. — Она сидит по другую сторону от Игги и, кажется, наконец замечает, что он не озирается вокруг и не поднимает на нее глаз.

— Я э-э-э… слепой, — говорит он, нервно пощипывая свитер. — Они э-э-э… ну, в общем, я больше не вижу…

— Боже мой! — женщина явно расстроена. Ее муж сидит от нас напротив, и я вижу, как лицо его болезненно передернулось.

— Мы не знаем, как это случилось, — говорит он, наклоняясь вперед. — Вашего… Нашего сына забрали из этого самого дома четырнадцать лет назад. Тебе было… Ему было всего четыре месяца. Он исчез без следа. Я нанял частных детективов. Мы… — Он остановился на полуслове, не в силах больше продолжать эти воспоминания.

Наступает моя очередь:

— Это долгая и странная история. И мы не уверены на все сто процентов. Но очень, очень вероятно, что Игги — ваш сын.

Женщина кивает и берет Игги за руку:

— Я чувствую, что это наш Джеймс. Вы, может, и не уверены, но я знаю, сердце меня не обманывает. Я точно знаю — это мой мальчик.

Я не верю своим глазам. Вот именно такую сцену мы представляли себе долгие годы. И теперь все это случилось с Игги наяву.

— Должен признаться, жена права. — Мужчина откашлялся. — Как ни нелепо это звучит, но он выглядит совершенно так же, как когда был ребенком.

В любой другой ситуации Клык и Газман не упустили бы такого потрясающего случая и насмерть бы задразнили Игги его младенческим видом. Но сейчас они оба сидят с каменными лицами.

До сих пор встреча с родителями была теорией, воздушной мечтой. До нас всех только теперь начинает доходить, что же именно происходит на наших глазах и что вот-вот в любую минуту за этим последует.

— Я знаю, — неожиданно вскричала миссис Гриффитц. — У Джеймса на боку, ближе к спине, была родинка. Я, помню, спрашивала об этом доктора, но он сказал, что это ничего страшного.

— И у Игги есть родинка, — медленно, как по складам, говорю я.

Я ее тысячу раз видела. Игги молча поднимает рубашку на левом боку. При виде его родинки миссис Грифитц покачнулась и прикрыла рот рукой. По щекам у нее потекли слезы:

— Боже мой, Боже мой, это Джеймс, мой Джеймс. И она притянула Игги к себе и накрепко обхватила его руками, точно боясь, что его кто-то снова у нее отнимет. Закрыв глаза, она прижалась лицом к его волосам. — Джеймс, Джеймс, мой мальчик!

У меня пересохло во рту. Посмотрев на Ангела и Надж, вижу, как обе они с трудом сдерживают слезы. Вот ужас. Сейчас начнется соревнование по пролитию слез, и я собираюсь с силами:

— Вот и хорошо. Значит, вы думаете, что это ваш пропавший сын Джеймс?

С полными слез глазами мужчина кивает:

— Это мой сын… — И голос у него прерывается.

Терпеть не могу подобных сцен — одни сплошные сантименты. Смотреть тошно.

Наконец женщина оторвалась от Игги и, слегка его от себя отодвинув, любуется его лицом. А мистер Гриффитц вопросительно смотрит на нас:

— А… а вы кто? — спрашивает он.

— Мы все друзья. Нас тоже всех детьми украли, и мы все теперь ищем родителей. А вас нашли первыми.

Господи, что же это со мной творится? Я же всегда держу язык за зубами. Что же это я вдруг разоткровенничалась? Я совершенно не собиралась ничего этого им выкладывать.

Теперь мистер и миссис Гриффитц выглядят еще более озабоченными и удивленными.

— И что мы теперь будем делать? — спрашиваю я коротко, вытирая о джинсы вспотевшие ладони.

Двое взрослых бросают друг на друга быстрые взгляды. Мистер Гриффитц чуть заметно кивает жене, и она поворачивается ко мне:

— Джеймс должен остаться с нами, — твердо говорит она. — Я думала, он потерян навсегда. Теперь, когда он нашелся, я ни за что не дам ему уйти. Вы слышите меня?

Она с каждым словом расходится все больше и больше, и я поднимаю руки, точно защищаясь от ее неожиданной агрессии:

— Никто и не собирается его у вас отнимать. Мы тоже думаем, что это Джеймс. Но подумайте хорошенько, он ведь слепой.

— Какая разница! — она с любовью смотрит на Игги. — Даже если у него еще миллион проблем. Они не имеют никакого значения. Мы со всем справимся. Главное, что он снова с нами.

Миллион проблем? Крылья сразу в список включать будем или только на второе место поставим?

— Игги, а что ТЫ на это скажешь?

Он снова краснеет. Он еще не до конца поверил своему счастью, но под его сдержанностью я чувствую, как оно уже захлестнуло его с головой. Сердце у меня опускается, и я с горечью думаю: «Я его теряю».

Игги медленно кивает:

— Здесь мои корни…

Я ласково похлопала его по плечу.

— Конечно…

— У тебя вещи с собой? — спрашивает миссис Гриффитц. — Мы поставим большую кровать в твою комнату. Я там ничего не меняла. На всякий случай, а вдруг ты вернешься. — Она нежно дотронулась до его лица. — Это просто чудо! Настоящее чудо. Если это сон, я ни за что не хочу просыпаться.

Игги слабо улыбается:

— У меня нет особенных вещей, — он показывает на небольшой рюкзачок, в который мы у Анны дома затолкали предметы первой необходимости.

— Ну и ладно. Мы сами купим тебе все, что тебе будет нужно.

И голос миссис Гриффитц уже звучит, как голос настоящей матери, заботливо и озабоченно.

Вот так один из нас и нашел настоящих родителей. Не буду утомлять тебя, дорогой читатель, живописанием сцены трогательного прощания. Достаточно сказать, что все мы пролили немало слез. А в детали вдаваться да нюни разводить нечего.

Ты, поди, и сам поймешь, каково нам было. Мы выросли вместе. Я Игги знаю всю его короткую и ужасную жизнь. Я знала его тогда, когда он еще мог видеть. Помогала ему учиться летать. Он не такой вредный, как Клык, и не такой суетливый, как Надж. И готовит лучше нас, всех вместе взятых. Он лучший друг Газзи. Конечно, друзья уходят. Это грустно, но потом привыкаешь. Но у меня-то на всем белом свете только и есть, что всего пятеро людей, которых я люблю и которым доверяю. И одного из них я только что потеряла. Я уходила, зная, что Игги стоит в дверях, точно смотрит нам вслед, точно видит, как мы навсегда оставляем его здесь одного.