Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974) - Брагин Владимир Григорьевич - Страница 19

Воспаление легких?!

В жару, в полубредовом состоянии я делал отчаянные усилия, чтоб не потерять сознание. С трудом передвигался по тайге, убеждая себя вслух:

– Не сбиться… Река – слева по ходу. Вон там. Солнце – на востоке. Так. Река – слева. Где-то впереди, за поворотом ручья, – на высоком обрыве сосна. А рядом с нейохотничья избушка. У сосны должны быть две вершины. Эта? Нет… Просто в глазах двоится. От болезни. Ничего. Все ничего. Только не сбиться. Ручей рядом. Поворот. И вот виднеется сосна. Двухвершинная? Да-да. Та самая. И рядом – избушка. Теперь взобраться на обрыв. Еще немного. Как-нибудь десять шагов… девять… восемь… семь… пять… Уж близко. Дошел!

Из последних сил я взобрался наверх. Свалился под двухвершинной сосной. Потерял сознание. На миг пришел в себя. И впал в тяжелое забытье.

Часть четвертая

СТРАННАЯ ИСТОРИЯ

РАЗГОВОР О ПОХОДКАХ

Люцерн. 1 августа 1863 года

Из портфеля Милана Капки

Дневник Веригина

Долго же я спал. Где я?

И я хотел было привстать, но не мог. Чьи-то руки повернули меня, поправили подушку, одеяло.

– Тише… тише… вам нужен покой.

Я повиновался. Кто-то приподнял мою голову и дал мне пить, приговаривая:

– Спокойно… спокойно… спите! Сейчас ночь.

На меня пахнуло запахом лаванды.

Вот все, что мне запомнилось из моей тяжкой болезни в Люцерне.

…Я поправляюсь. Но еще очень слаб. С трудом держу в руке карандаш.

Итак, я потерял сознание в тайге. Добрые люди подобрали меня. Переправили к Наташиным друзьям. Как им удалось перевезти меня через границу в Швейцарию, до сих пор не понимаю.

Рассказывали, что меня выдавали за тяжелобольного генерала, срочно нуждавшегося в особом лечении. Отдельное купе. Сопровождающие: врач и сестра.

А я бредил. Тайга… Сосна двухвершинная… Погоня… Сопровождающие кашляли, спорили, чтобы заглушить странные слова. Было много волнений. Но все кончилось благополучно. Генеральский чин помог. Я в Люцерне.

Люцерн. 15 августа.

Дневник Веригина

Собираюсь в Карлсбад.

Сегодня весь день приходили товарищи. Прощались.

Принесли деньги. Помогли уложить вещи.

Какая бурная ночь за окном! И дождь. И ветер. Зеркальное, всегда такое спокойное озеро, домики под черепичными крышами, часовенка у моста, что перекинут через ручей, впадающий в озеро, – все потонуло в крутящейся дождливой темноте.

Только что от меня ушел Симон Бургонь, старик часовщик, у которого я живу. Какой занятный человек! Он был дружен с Теодором Амадеем Гофманом, автором «Щелкунчика» и других удивительных сказок. Всю жизнь его страстью были часы. И в соседней комнате у него целое собрание часов. Самых разных: есть и огромные ивовые часы, которые крепко стоят на полу, а циферблат влит в ивовый венок; есть у него и веселые часы: каждый час из них с радостным жужжанием вылетает пчелка и возвращается назад, есть и грустные часы, где старик мелыгик под печальную мелодию все льет и льет воду на колеса мельницы.

Одним словом, много разных забавных часов у часовщика Симона Бургоня.

И недавно, когда он, постучав, открыл дверь в мою комнату, вместе с ним вошли разные голоса часов.

Старик церемонно поклонился.

– Рад вас видеть, мосье Бургонь. Садитесь.

Старик остро и внимательно глянул на меня.

– Мосье Веригин! Что вы скажете о походке человека? – неожиданно спросил он.

– О походке человека? – с недоумением спросил я.

Бургонь загадочно на меня посмотрел и с воодушевлением прошептал:

– О, мосье! Я старый человек, и, чуть посмотрю на часы и вслушаюсь в ход часов, их походку, я сразу узнаю их прошлое, настоящее и будущее. Чем болели и как идет их жизнь.

– Часы – это часы, мосье Симон. Но вы спросили меня о походке человека, не так ли?

– Да, да, именно. – Старик таинственно улыбнулся.

– Припоминаю, – сказал я. – Еще давно, когда я начинал занятия в университете, я тоже думал о походках людей. Я говорил себе: болезнь, скрытую в груди человека, обнаруживают при помощи выстукивания грудной клетки. Этот способ был известен несколько тысяч лет назад врачам Древнего Египта и Греции. Далее медики о нем накрепко забыли. И лишь в восемнадцатом веке (1761 год) его вновь открыл врач из Вены Леопольд Ауэнбруггер. А после него еще и другие врачи много писали, учили, как при помощи перкуссии исследовать состояние больного. Тут было и такое открытие: когда выслушиваешь сердце, надо, чтоб больной не только стоял, но и лежал, а при этом следует класть человека не только на спину, но и на левый бок: так лучше поймешь состояние больного. И я сказал себе тогда: стоять, лежать – все это правильно, но человек еще и движется, ходит. И надо понять, что означают движения его рук, как ступает он ногами по земле, что выражает его спина, когда он идет. Походка – разве не говорит она о том, как человек чувствует себя?

– О! Вы тысячу раз правы. Но это еще не все. Характер, суть живых существ – вот что отражает походка, – подхватил старик. – Мы говорим: красоту лошади можно понять, если увидеть ее в беге. Да! Лошадь познается в беге. А птицы? Мы знаем, как удивителен, своеобразен и неповторим полет птиц разных пород и то, как они ходят по земле.

Я прервал на мгновение чтение дневника. Разговор Веригина и Бургоня о походках вызвал в моей памяти один случай в зоопарке.

Это был обыкновенный зоопарк с березками по обочинам тропинки. Шумная толпа с шутками, возгласами удивления и сожаления, с насмешками и резким смехом двигалась, рассматривая клетки со зверями за решетками («Смотри! Глянь… вот… вот»). И толпа эта вдруг приостановилась, смолкла, расступилась. На дорожке зоопарка, пыльной, засыпанной конфетными бумажками, показался житель великих, уходящих в небо Анд – показался кондор!

Давно уж люди подрезали орлу крылья. И никогда никуда уж он не улетит. Но птица шла по земле так, словно все еще видит свою тень, скользящую по вершинам Анд, над которыми она пролетает. Будто все еще слышит, как услужливо отвечает горное эхо на орлиный ее крик.

У кондора были подрезаны крылья. Он был в неволе. Но шел он по тропинке прямо, сильно, гордо. Ни на кого не глядя, никому не уступая дорогу. Шел так, словно он – в полете и преодолевает напор сумасшедшего ветра в горах. И чуть я увидел его, как быстро, вместе с другими, потеснился, сошел на обочину тропинки, прижался к березке.

Птица прошла мимо дерева, за которым я стоял и глядел на нее. Вот… она была рядом со мной. Протянуть руки – тронуть осторожно подрезанное крыло? Нет! Ведь я уже не вижу птицы, которая идет медленно по пыльной дорожке, засыпанной бумажками от мороженого и конфет. Нет, я вижу, как простерлась мощная орлиная тень ее над вершинами Анд.

Очень старый, усталый, с потускневшими глазами, уж давно плененный, с подрезанными крыльями, кондор шел по пыльной тропинке зоопарка…

Но нет человека, который, увидев, как птица идет по земле, не понял бы, как летит эта птица над землей. Ведь полет – это тоже походка. Только не по земле, а по воздуху.

ЧАСЫ И ЗАПАХИ

Дневник Веригина

– Но почему вы так упорно говорите со мной о походках? – удивился я.

– Тс-с-с… одну минуту, – сказал старик, широко раскрыл глаза и поднял вверх указательный палец. Прислушался к шуму ветра.

По-прежнему все кругом стонало, грохотало, выло. Симон Бургонь все прислушивался. Медленно качнул пальцем. Миг один – и откуда-то сверху раздались, потекли тяжелые, долгие удары. Смешно даже думать, чтоб кто-либо слышал, как бьют часы на башне в такую мутную ночь. Но все же в ту самую минуту, когда часы на башне стали отбивать свой счет, в эту же минуту в домике старого часовщика, который стоял в переулке – далеко и от озера, и от городской башни, – в ответ на удары башенных часов зазвонили на свои голоса часы.

Голоса часов – и в домике Симона Бургоня, и на городской башне – звучали и умолкли почти одновременно.