Привяжи меня! - Дэвитт Джейн - Страница 30

– Это, конечно, самая распространенная интерпретация, – согласился он вслух, потому что не было смысла делать положение еще более неловким, чем оно есть, тем более что надежды на то, что Стерлинг будет молчать, было мало. – У кого-нибудь имеется своя версия?

Парень в шортах – да, неразумно, учитывая погоду – поднял руку и, не дожидаясь, пока Оуэн его спросит, сказал:

– Почему это обязательно должно означать, что он был извращенцем?.. В смысле – геем? - пояснил он, когда темноволосая девушка на соседнем месте поерзала на стуле и что-то пробормотала. - Люди постоянно пишут такое, и это не имеет никакого отношения к их реальной жизни. Например, Стивен Кинг. Мы же не утверждаем, что он охотник за приведениями или что-то в этом духе, просто потому что он пишет о монстрах, верно?

– Но монстров не существует, – возразила мисс Бауэрс, поворачиваясь к парню в шортах. – Кроме того, речь о Шекспире. В его сонетах полно намеков на гомосексуализм. С какой стати ему писать про это, если он ничего такого не имел в иду?

Стерлинг, до этого казавшийся скучающим, вдруг выпрямился и посмотрел на Оуэна.

– А вы что думаете, профессор? Шекспир был геем?

Этот враждебный взгляд послал по телу Оуэна дрожь возбуждения. Все инстинкты кричали ему разобраться со Стерлингом, как с сабом, бросающим вызов своему Дому, и Оуэн даже знал, как именно. А то, что у них есть зрители – не проблема; ему нравилось проводить сцены в клубе, возбуждение посетителей лишь подзадоривало его. Проблема, однако, заключалась в том, что он на работе, в окружении студентов, и ему надо держать свои инстинкты в узде. По крайней мере – некоторые из них; учитель заслуживает уважения, как любой Дом, и студенты будут ждать, что он накажет Стерлинга за наглость, если тот переступит черту. Пока же он ловко балансировал на грани.

– Это спорный вопрос, и его обсуждают уже много веков, но точного ответа никто не знает, – ответил Оуэн, повернувшись ко всему курсу. – Как вам, наверное, известно, предположительных кандидатов на место любовника Шекспира было несколько – если, конечно, у него был любовник – включая графов Саутгемптона и Пембрука. Можно лишь догадываться, что сотворили с этими слухами таблоиды елизаветинских времен.

– Но судя по сонету, женщин Шекспир не жаловал, – заметил Стерлинг.

Оуэн покачал головой.

– Он был продуктом того времени, но я сомневаюсь, что его можно назвать женоненавистником. Множество источников позволяют нам сделать вывод, что, возможно, ему пришлось жениться на женщине гораздо старше него, а это едва ли могло положительно повлиять на его отношение к «прекрасному полу».

– Поэтому он завел молодого любовника на стороне, – сказал Стерлинг. – Разве это не делает его лицемером? Нежелание признать открыто, кто он есть, эти намеки в стихах, которые многие, наверное, даже не пытались анализировать?

– Я думаю, здесь вы неправы, – сказал Оуэн. Почти вся аудитория вдруг замолкла, как будто те, кто видел их со Стерлингом столкновения раньше, ждали чего-то необычного. Он взглянул на лист с записями у себя в руках и заметил, что Шэйри кое-что пометила звездочкой, видимо, желая подчеркнуть идею. – Образованные люди тех дней привыкли искать скрытые значения в каждом слове, они с радостью разобрали бы каждый сонет. У них не было телевидения, кинематографа или компьютеров… Именно так они и развлекались.

Это становилось интересным.

– Есть также предположение, что Шекспир раскидал по в своим работам намеки на личность своего друга. Так в сонете встречается слово «hews»; современное написание «hues», но в оригинале именно «hews». Некоторые говорят, что эти четыре буквы в строках сонета – это инициалы Уильяма и кого-либо из графов, хотя, возможно, люди видят слишком много. – Он положил заметки на кафедру и стал нагло читать. – Точно известно одно – великие поэты того времени были мастерами рифмоплетения. Они могли вложить в одно слово больше смысла, чем было во всей строке. – Он поймал взгляд Стерлинга. – И они знали, что быть откровенным в некоторых вопросах значило рискнуть всем: социальным положением, богатством… жизнью.

– Вы о гомофобах? – Парень в шортах проявлял чересчур явный, на вкус Оуэна, интерес к поднятой теме.

– В наше время есть законы, защищающие людей любой ориентации, но во времена Шекспира ничто не могло помешать другим нападать на тех, кому, по их мнению, не хватало нравственности, – вежливо ответил Оуэн.

– Но мы ведь более цивилизованны, – сказал Стерлинг достаточно громко, чтобы привлечь внимание. – Особенно здесь, в Новой Англии. Мы узаконили гомосексуальные браки и наказываем за преступления на почве нетерпимости. Сейчас не средневековье – люди не теряют положения в обществе просто из-за того, что они геи.

– Эти законы введены совсем недавно и действуют отнюдь не в каждом штате, – заметил Оуэн и демонстративно отвернулся от Стерлинга, который, нахмурившись и поджав губы, смотрел на него. – Думаю, нам лучше вернуться к сонету, я бы хотел послушать тех, кто молчит. – Он кивнул на девушку, которая развалилась на стуле, рассматривая свои ногти, и подняла голову, лишь когда более наблюдательный сосед пихнул ее локтем. – Как бы вы охарактеризовали общую атмосферу этого стихотворения? Радостная? Печальная? Романтичная? Каким было ваше первое впечатление и почему?

Он слушал, как она, запинаясь, пытается сочинить ответ, краем глаза внимательно следя за Стерлингом, но тот, похоже, не хотел заходить слишком далеко – или не осмеливался. Оуэна разрывали на части раздражение и неохотное восхищение хладнокровием Стерлинга. А значит, между ними ничего не изменилось; коктейль именно этих эмоций когда-то заставил его принять предложение Стерлинга.

Оставшуюся часть лекции тот сидел молча, делая вид, что слушает, как Оуэн задает вопросы его однокурсникам. Он даже изредка что-то записывал своим аккуратным, округлым, таким знакомым Оуэну почерком. В конце часа Оуэн свернул дискуссию, перечислив несколько похожих сонетов.

– Уверен, к следующему занятию вернется профессор Тэмпл, – сказал он, дав задание на дом. – Так что не разочаруйте ее – подготовьтесь как следует. Всем спасибо… можете идти.

Почти все студенты ушли сразу же, несколько задержалось, разговаривая, прежде чем выйти за дверь, оставив с ним одного Стерлинга.

– Простите, – сказал тот, когда последняя студентка вышла из аудитории, и дверь за ней захлопнулась.

Оуэн поднял книгу сонетов и тонкую стопочку заметок, собираясь тоже уйти, но потом положил их обратно на стол, посмотрел на Стерлинга, все еще сидящего на своем месте, и вздохнул.

– Это неважно. Я знаю, почему ты это сделал, и не могу сказать, что у тебя не было на это права. Хотя ты выбрал для этого не лучшее место.

– Это важно, – возразил Стерлинг. – Я знаю, что это не оправдание, но я так удивился, увидев вас здесь… что просто слетел с катушек. Но мне жаль. Это больше не повторится. – Он печально улыбнулся и встал. – Хотя вряд ли мне еще когда-нибудь представится подобная возможность. А вы... как вы? В порядке?

– Я скучал, – сказал Оуэн, тут же переходя к причине своей страшной раздражительности. – Мне не понравилось, как все закончилось между нами, и я… – Он покачал головой. На этой неделе он разговаривал с Майклом, и беседа вышла не слишком приятной. Тупоголовый, упрямый и другие эпитеты сыпались из трубки через тысячи миль, и кончилось тем, что Оуэн вышел из дома, хлопнув дверью, и направился в клуб, где его настроение ничуть не улучшилось из-за встречи с Кэрол. Она была вся в коже, с шипованным ошейником и с обожанием смотрела на своего нового Дома – а еще она так толкоми не научилась становиться на колени, черт бы ее побрал. Она выглядела неуклюжей, но это лишь заставило его вспомнить, как замечательно вставал на колени Стерлинг, и стало еще хуже.

В конце концов отмахнувшись от парочки предложений, которые раньше бы наверняка принял, он вернулся домой очень поздно абсолютно трезвым и расстроенным.