Мечи против смерти - Лейбер Фриц Ройтер - Страница 26

Частично обойдя таким образом башню, он понял, что незаметно подойти к ней вплотную ему не удастся. Она стояла несколько особняком от окружавших ее руин.

Остановившись за какой-то посеревшей от времени развалюхой, Мышелов пошарил по земле глазами и выбрал пару камней, по весу пригодных для пращи. Его мощная грудь все еще работала, как кузнечные мехи, со свистом всасывая воздух. Затем он выглянул из-за угла и, нахмурившись, замер.

Башня оказалась ниже, чем он предполагал – высотою в пяти-шестиэтажное здание. Узкие окошки были расположены как попало и не давали ни малейшего представления о внутренней планировке. Большие, грубо обтесанные камни были прочно пригнаны друг к другу – везде, кроме зубчатой стены наверху, где кое-какие глыбы, казалось, немного расшатались. Почти прямо напротив Мышелова равнодушно чернел прямоугольник входа.

В голове у Мышелова пронеслось, что о штурме не может идти и речи – зачем штурмовать крепость, защитников которой не видно? Незаметно к ней тоже не подойти, да и наблюдатель на стене, если таковой, конечно, был, уже давно заметил его приближение. Придется просто идти вперед и быть готовым к неожиданному нападению. Так Мышелов и сделал.

Но не успел он пройти и половины расстояния до башни, а все его мышцы уже напряглись. Он был абсолютно уверен, что за ним наблюдает кто-то, настроенный более чем недружелюбно. После целого дня бега голова у него немного кружилась, но чувства были обострены до предела. На фоне нескончаемого гипнотического воя он слышал стук отдельных капель дождя, еще не превратившегося в ливень. Он внимательно осмотрел каждый темный камень вокруг входа. Его нос чуял характерные запахи камня, дерева, земли, однако никакой звериной вони пока не было. В тысячный раз он попытался мысленно вообразить источник воя. Дюжина свор гончих, запертых где-то в подземелье? Похоже, но не совсем то. Что-то от него ускользало. Темные стены были уже совсем близко, и Мышелов напряг зрение, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в черном дверном проеме.

Отдаленный, едва слышный скрежет не мог насторожить его, потому что он был почти в трансе. Скорее всего случилось так: над головой у него внезапно сделалось чуть темнее, и натянутые как тетива мускулы сами бросили его с кошачьей проворностью внутрь башни – он сделал это инстинктивно, даже не глянув вверх. А ему и впрямь нельзя было терять ни секунды: уже влетая в дверь, он почувствовал, как что-то шероховатое задело его по спине и пяткам. В спину ему ударил поток воздуха, сзади что-то тяжело ухнуло о землю, так что он даже подскочил. Обернувшись, Мышелов увидел, что большой квадратный камень наполовину загородил дверной проем. Несколько мгновений назад он был частью зубчатой стены.

Глядя на глубоко вдавившийся в землю камень, Мышелов в первый раз за весь день улыбнулся, даже чуть не рассмеялся от облегчения.

Вокруг стояла мертвая, пугающая тишина. Мышелов вдруг заметил, что вой прекратился. Оглядев пустое, круглое помещение. Мышелов двинулся вверх по каменной лестнице, подымавшейся спиралью вдоль стены. Его усмешка сделалась деловитой и зловещей. На втором этаже башни он обнаружил Фафхрда, да и проводника тоже. Кроме того, он нашел там загадку.

Как и нижняя, эта комната занимала все пространство башни. В скупом свете, проникавшем через беспорядочно разбросанные окна-щели, смутно виднелись стоящие вдоль стен сундуки и свисавшие с потолка сушеные травы, чучела птиц, мелких млекопитающих и пресмыкающихся, что все вместе напоминало лавку фармацевта. Повсюду валялся мусор, казавшийся каким-то аккуратным, словно он сам улегся в каком-то головоломном, но не лишенном логики порядке. На столе была невообразимая мешанина из закупоренных бутылок и кувшинов, ступок с пестиками, всевозможных инструментов из рога, стекла и кости; посреди всего этого стояла жаровня с тлеющими угольями. Кроме того, там было блюдо с обглоданными костями и фолиант из листов пергамента, переплетенных в медные пластины, на раскрытые страницы которого был положен кинжал.

Фафхрд лежал ничком на постели, сделанной из шкур, пришнурованных к низкой деревянной раме. Он был бледен и тяжело дышал, словно его чем-то опоили. Он не откликнулся – ни когда Мышелов легонько потормошил его и шепотом позвал по имени, ни когда стал трясти изо всех сил и орать его имя во все горло. Но более всего озадачило Мышелова то обстоятельство, что конечности, грудь и горло Северянина были обмотаны полотняными лентами, хотя пятна крови на них отсутствовали, а под ними – Мышелов немного раздвинул ленты, чтобы понять, в чем дело, – не было и признака каких-либо ран. Движений Фафхрда ленты тоже никак не ограничивали.

Рядом с Фафхрдом лежал его обнаженный меч, на рукоятке которого покоилась ладонь гиганта.

И тут Мышелов заметил проводника, скрючившегося в темном углу за постелью. Он тоже был весь обмотан лентами, но они уже стали заскорузлыми от ржавых пятен. Проводник был мертв.

Мышелов еще раз попытался привести Фафхрда в чувство, но лицо гиганта оставалось похожим на мраморную маску. Мышелов чувствовал, что рассудок Фафхрда витает где-то очень далеко, и это испугало и разозлило его.

Мышелову стало не по себе, он ломал голову над всем увиденным, и тут услышал, что сверху кто-то спускается. Шаги медленно приближались. Послышалось размеренное, но тяжелое дыхание. Мышелов присел позади стола и вперился в черное отверстие в потолке, куда уходила лестница.

Появившийся оттуда невысокий скрюченный старик был одет в платье, такое же потрепанное и заплесневелое, как и вся комната. Он был почти лыс, и только над большими ушами торчали клочья спутанных седых волос. Когда Мышелов вскочил и замахнулся на него кинжалом, старик даже не сделал попытки убежать, а мгновенно пришел в какой-то экстатический ужас – тело его затряслось, из горла послышались булькающие звуки, руки бесцельно замолотили по воздуху.

Мышелов зажег от жаровни толстую свечу и поднес ее к лицу старика. Он никогда не видел ни таких выпученных от ужаса глаз, ни такого тонкогубого и жестокого рта.

Первые членораздельные звуки, произнесенные стариком, казались хриплыми и сдавленными – это был голос человека, который очень долго молчал.

– Ты мертв! Мертв! – закудахтал он, трясущимся пальцем указывая на Мышелова. – Ты не можешь быть здесь. Я убил тебя. Для чего ж я так хитроумно уравновесил большой камень, что он сорвался от малейшего прикосновения? Я знал, что тебя заманил сюда не вой. Ты пришел, чтобы причинить мне вред и спасти своего друга. Поэтому я и убил тебя. Я видел, как упал камень. Видел тебя под камнем. Ускользнуть от него ты не мог. Значит, ты мертв.

Он засеменил к Мышелову, размахивая руками, словно хотел рассеять своего гостя, как дым. Но когда пальцы его дотронулись до вполне осязаемого тела, он взвизгнул и попятился.

Делая недвусмысленные движения кинжалом, Мышелов стал наступать на него со словами:

– Ты правильно догадался, почему я здесь. Отдай мне моего друга. Разбуди его.

К его изумлению старик не съежился от страха, а внезапно решил проявить твердость. Выражение ужаса в его немигающих глазах стало чуть иным. Ужас остался, но к нему добавилось и что-то еще. Замешательство уступало место какому-то другому, еще неясному чувству. Пройдя мимо Мышелова, он уселся на табурет у стола.

– Тебя я не слишком-то боюсь, – искоса глядя на собеседника, заявил он. – Но есть и другие, кого я боюсь в самом деле. А тебя я опасаюсь только потому, что ты захочешь помешать мне защититься от них или принять необходимые меры предосторожности. – Голос его стал жалобным. – Ты не должен мне мешать, не должен!

Мышелов нахмурился. Смешанный еще с чем-то невероятный ужас, исказивший черты старика, казался привычным, а его странные слова не были похожи на ложь.

– И тем не менее ты должен разбудить моего друга.

Вместо ответа старик бросил на Мышелова быстрый взгляд, после чего уставился пустыми глазами на стену и, покачав головой, заговорил:

– Тебя я не боюсь. А между тем мне ведомы глубочайшие пучины страха. Тебе этого не понять. Разве ты жил один на один с этим звуком в течение многих лет и при этом знал, что он означает? Я жил. Страх у меня врожденный. Он был плотью и кровью моей матери, и моего отца и моих братьев тоже. Слишком уж были сильны чародейство и одиночество в этом нашем доме и его обитателях. Когда я был маленьким, все они боялись и ненавидели меня, даже рабы и громадные гончие, которые пресмыкались передо мной, ворча и огрызаясь.