Мечи Ланкмара - Лейбер Фриц Ройтер - Страница 32

– Ну и бестолочь ты все же, Нечистый, – снисходительно отозвалась Крешкра. – Это ж наш родной язык. – В ее голосе появились мечтательные нотки. – Мы заговорили на нем тысячу лет назад, когда Ланкмарская империя простиралась от Квармалла до гор Пляшущих Троллей и от Края Земли до моря Монстров, когда Кварч-Нар назывался Хваршмаром, а мы, одинокие упыри, лишь пили кровь покойников в глухих переулках да на кладбищах. У нас был и другой язык, но ланкмарский оказался проще.

Фафхрд отпустил руку девушки и, опершись ладонью о землю, заглянул в ее черные глазницы. Тихонько охнув, она провела пальцами по его бокам. Сдерживая охватившее его желание, Фафхрд проговорил:

– А скажи, Костеночек, как тебе удается что-то видеть – ведь свет пронизывает тебя насквозь? Ты что, видишь задней стенкой черепа?

– Вопросы, вопросы, одни вопросы, – простонала Крешкра.

– Я просто хочу стать немножко менее глупым, – покорно объяснил Фафхрд.

– Но мне нравится, что ты глупый, – вздохнула девушка. Затем, приподнявшись на локте и оказавшись лицом к пылающему костру – плотная древесина колючего дерева горела медленно и ярко, – она проговорила: – Посмотри как следует мне в глаза. Нет, не так, повернись спиной к костру. Видишь в каждом глазу маленькую радугу? Свет преломляется в них, и в мозгу возникает изображение.

Признав, что видит две радуги, Фафхрд нетерпеливо продолжал:

– Погоди, продолжай смотреть на огонь, я хочу тебе что-то показать. – Согнув пальцы одной руки в трубочку, он приставил ее одним концом к глазу Крешкры и, приложив пальцы к другому ее концу, сказал: – Смотри! Видишь, как просвечивает огонь сквозь кончики моих пальцев? Значит, и я немного прозрачный, то есть местами чистый.

– Да, вижу, вижу, – пробубнила девушка. Отвернувшись от Северянина и от костра, она сказала: – Но мне ведь нравится, что ты грязный. – И, положив ладони ему на плечи, добавила: – Иди ко мне и будь еще грязнее.

Глядя на ее череп с жемчужными зубами и различая в каждой глазнице по крошечному переливчатому лунному серпу, Фафхрд вспомнил, что однажды некая колдунья с севера сказала им с Мышеловом, что они крутят любовь со смертью. Что ж, она оказалась права, по крайней мере в отношении его, вынужден был признать Фафхрд, все сильнее прижимаясь к Крешкре.

В этот миг послышался тонюсенький свист, очень высокий, почти неразличимый, однако ввинчивающийся в уши двумя иглами толщиной с волос. Фафхрд резко обернулся, Крешкра подняла голову, и возлюбленные обнаружили, что кроме мингольской кобылы за ними наблюдает еще и летучая мышь, висящая вверх ногами на высокой ветви колючего дерева.

Движимый смутным предчувствием, Фафхрд вытянул указательный палец в сторону черной летуньи, и та немедленно перепорхнула на этот новый насест. Северянин снял у нее с лапки пергаментную трубочку, пружинящую, словно она была сделана из листка тончайшей закаленной стали, отшвырнул мышь назад на дерево, развернул черный пергамент и, пододвинувшись к костру, прочитал написанный белыми буквами текст:

«Мышелов в ужасной опасности. Ланкмар тоже. Посоветуйся с Нингоблем Семиоким. Главное – быстрота. Не потеряй оловянный свисток».

Вместо подписи стоял неправильной формы овал – один из знаков Шильбы Безглазоликого.

Положив белую челюсть на белые же костяшки пальцев, Крешкра наблюдала своими непроницаемо черными глазными впадинами, как Фафхрд стал надевать пояс с мечом.

– Ты покидаешь меня, – безучастно проговорила она.

– Да, Костеночек, я должен лететь быстрее ветра, – торопливо согласился Северянин. – Моему лучшему другу грозит страшная беда.

– Он, разумеется, мужчина, – все таким же бесцветным голосом проговорила девушка. – У нас, упырей, мужчины не покидают своих возлюбленных ради товарищей по оружию.

– Это совсем иная любовь, – возразил Фафхрд, отвязывая от дерева кобылу и ощупывая свисавший с луки кошель, чтобы удостовериться, что оловянный цилиндрик не пропал. Затем он перевел разговор в более практическую плоскость: – У нас еще осталась половина антилопы, так что на дорогу домой еды тебе хватит. Она сырая.

– Стало быть, ты считаешь мой народ пожирателем мертвечины, а я значу для тебя ровно то же, что и половина антилопы?

– Ну, я часто слышал, что упыри…. Да нет, у меня и в мыслях не было расплачиваться с тобой…. Послушай, Костеночек, я не собираюсь спорить, все равно мне тебя не переубедить. Просто поверь, что мне нужно одинокой молнией лететь в Ланкмар и по дороге посоветоваться со своим наставником-чародеем. Я не могу взять тебя – да и вообще никого – с собой.

Крешкра с любопытством огляделась по сторонам:

– А кто просит тебя ехать? Летучая мышь, что ли?

Закусив губу, Фафхрд проговорил:

– Вот, я оставляю тебе свой охотничий нож. – Девушка не ответила, и Северянин, положив нож возле ее руки, спросил: – Ты умеешь стрелять из лука?

Словно обращаясь к какому-то невидимому собеседнику, девушка-скелет сказала:

– А сейчас Нечистый поинтересуется, сумею ли я вырезать у человека печенку. Да чего там, все равно он уже завтра мне надоел бы, и я, делая вид, что хочу поцеловать его в шею, прокусила бы ему артерию за ухом, выпила бы из него кровь и съела бы его грязную мертвую плоть, оставив лишь его глупый мозг, чтобы не заразиться и самой не стать идиоткой.

Воздержавшись от комментариев, Фафхрд положил лук и колчан со стрелами рядом с охотничьим ножом. Затем он присел и хотел было поцеловать девушку на прощание, но та в последний миг отвернулась и подставила ему холодную щеку.

Фафхрд поднялся и заметил:

– Хочешь верь, хочешь нет, но я вернусь и отыщу тебя.

– Ты не сделаешь ни того ни другого, – возразила Крешкра, – меня не будет нигде.

– И все равно я тебя поймаю, – сказал Северянин. Он уже распутал лошади ноги и теперь стоял рядом с ней. – Потому что ты подарила мне такое небывалое и удивительное наслаждение, что с тобой не сравнится ни одна женщина в мире.

Глядя куда-то в ночь, девушка-упыриня проговорила:

– Поздравляю тебя, Крешкра. Ты сделала человечеству подарок – невыразимые восторги. Давай, Нечистый, лети как молния, я тоже страсть как люблю сильные ощущения.

Сжав губы, Фафхрд несколько мгновений смотрел на девушку, потом одним движением завернулся в плащ, и летучая мышь, подлетев, тут же прицепилась к нему.

Крешкра кивнула:

– Вот я и говорю – летучая мышь.

Фафхрд вскочил в седло и поскакал вниз по склону.

Вскочив на ноги, Крешкра схватила лук и стрелу, подбежала к краю ложбины и прицелилась Фафхрду в спину; простояв так три удара сердца, она выпустила стрелу в сторону колючего дерева. Стрела вонзилась в самую середину серого ствола.

Услышав звон тетивы, свист стрелы и ее удар о дерево, Фафхрд быстро обернулся. Костлявая рука ласково махала ему и не опустилась, пока он не достиг дороги у подножия холма, где он пустил кобылу в мощный галоп.

В течение двух ударов сердца Крешкра постояла в задумчивости на вершине холма, затем, отцепив нечто невидимое от пояса, бросила в самую середину догорающего костра.

Среди фейерверка искр в воздух, футов на двенадцать, взметнулся ярко-голубой язык пламени и горел примерно столько же ударов сердца. В его свете скелет Крешкры казался сделанным из вороненого железа, а ее мерцающая плоть – из клочков ночного тропического неба, но полюбоваться этой красотой было некому.

Оглянувшись на всем скаку, Фафхрд увидел острый и тонкий язык огня и нахмурился.

В эту ночь крысы в Ланкмаре уже убивали. Коты погибали от выпущенных из арбалетов крошечных стрел, которые проходили через узкий вытянутый зрачок и впивались в мозг. Разложенный на полу крысиный яд каким-то хитрым способом попадал в собачью еду. Мартышка Элакерии погибла, распятая на изголовье кровати из сандалового дерева этой жирной распутницы, прямо напротив серебряного зеркала до потолка, которое полировалось ежедневно. Младенцев находили в колыбелях закусанными до смерти. Несколько взрослых были ранены глубоко вонзившимися стрелками, намазанными какой-то черной гадостью, и скончались после многочасовых конвульсий. Многие пили, чтобы заглушить страх, однако некий одинокий старик, упившись вусмерть, истек кровью, так как его артерии были в нескольких местах аккуратно перерезаны. Тетушка Глипкерио, мать Элакерии, задохнулась, попав в петлю, повешенную над крутой темной лестницей, ступени которой для скользкости были политы маслом. Некую отважную проститутку съели заживо на площади Тайных Восторгов, причем никто не обратил внимания на ее вопли.