Один Рё и два Бу - Гурьян Ольга Марковна - Страница 21

Оно-но Комати жила во дворце с мраморным крыльцом и тремя рядами колонн из дерева кедра, окрашенных киноварью. Она ездила в повозке на высоких колесах, которую влекли быки, белые или красные.

Оно-но Комати принимала участие во всех забавах молодой императрицы. Весной на празднике в храме Камо она сидела в императорской галерее, небрежным взором следя за играми фокусников и танцами молодых придворных. В летние ночи, когда все кусты парка были усеяны изумрудными крылатыми огнями, то вспыхивающими, то гаснущими, она, подколов сбоку шаровары, чтобы не мешали легким движениям, ловила веером светлячков. Будто привлеченные ее красотой, они во множестве слетались к ней, так что ее веер светился в темноте, как зеленоватая луна, и ее добыча была всегда больше, чем у других дам.

Все придворные господа были влюблены в Оно-но Комати. Едва наступало утро, они посылали своих пажей, чтобы передали ей любовные стихи, изящно переписанные на осыпанной золотыми блестками бумаге, привязанной к цветущей ветке. Так много их Пило, как дождевых капель в летнем ливне.

Только молодой капитан императорской гвардии Сии-но Сёсё не писал ей стихов. Это казалось ему так невозможно, как если бы вздумал он послать любовную записку богине.

Ежедневно встречая прекрасную даму, он ни разу не посмел обратиться к ней даже с ничего не значащими словами привета и не решался поднять на нее глаза, чтобы она не увидела в них пожирающее его пламя любви.

Однажды вечером придворные дамы развлекали императрицу игрою на лютне. Оно-но Комати это показалось скучно, и она вышла в галерею. Тучи, клубясь, закрыли луну, и купы деревьев едва выделялись тенями на темном небе. Ею овладела печаль, и она подумала:

«Я одинока!»

Шелка чьей-то одежды прошуршали по каменным плитам, и рядом с собой она услышала голос:

— Я люблю вас, я люблю вас.

— Многие любят меня, — ответила она равнодушно. — Кто вы?

— Никто не любит вас так глубоко, как несчастный Сии-но Сёсё.

— Сии-но Сёсё, сегодня вы клянетесь в любви, а завтра другая дама увлечет вас. В наше время ничто не вянет так внезапно, как цветок любви в сердце мужчины.

— Я буду любить вас вечно.

— Зачем же вечно? Если всего только сто дней подряд вы будете вспоминать меня; если сто ночей подряд, не пропустив ни одной ночи, вы будете подходить к моему крыльцу и оставлять зарубку на лаковой колонне, на сотый день я выйду за вас замуж.

На рассвете небо, омытое ночным дождем, было того нежного и прозрачного оттенка, которому пытаются подражать знаменитые китайские гончары, создавая фарфор цвета «небо после дождя». Воздух был свеж и бодрящ, и клены в дворцовом парке блистали в осеннем наряде, когда каждый отдельный лист подобен багряной, пурпурной, алой или розовой семиконечной звезде и все вместе сливаются в парчовом узоре.

Оно-но Комати вышла на крыльцо и увидела на колонне свежую зарубку. Она улыбнулась и вернулась в комнату.

Каждую ночь, каждую ночь в лунном свете и в темноте приходил Сии-но Сёсё. Когда лили ночные дожди, когда ночные ветры шумели в ветвях и шстья падали, как дождевые капли, когда снег лег на землю густым покровом и льдинки, тая, капали со стропил крыши, он приходил и уходил, приходил и уходил одну ночь, две ночи, три, десять… Он приходил и уходил, оставляя зарубку на колонне.

Оно-но Комати считала зарубки. Их должно было быть сто — не хватало еще одной.

В эту ночь ледяной ветер пронизывал до костей. Он дул со всех сторон и сбивал с ног. Он сорвал высокий черный колпак с головы Сии-но Сёсё. Он бил его по лицу влажными ладонями снега, он колол его острыми пальцами изморози. Сии-но Сёсё закрыл голову своим широким белым рукавом. Ветер рвал рукав, как парус тонущей лодки.

…Наверно, Оно-но Комати стоит, притаившись за колонной, и со страхом прислушивается к вою ветра, с нетерпением ждет, не услышит ли звук ножа, режущего последнюю зарубку. Она велела своим служанкам налить в фарфоровый чан кипящую воду для омовения и бросить в нее душистые травы. Она приказала согреть вино. Она приготовила одежды, подбитые пушистым мехом. О, как тепло! Она нагибается к нему. Край ее одежды скользнул по его щеке… И Сии-но Сёсё закрыл усталые глаза.

Оно-но Комати проснулась утром, зевнула и спросила служанку:

— Какая погода?

— Ах, госпожа, нестерпимо холодно. Всю ночь бушевал ледяной ветер. Дыханье застывает в груди.

— Я так сладко спала, ничего не слышала. Но если так морозно, я не выйду на крыльцо. Пойди и посчитай зарубки.

Через мгновенье служанка вбежала обратно и крикнула с порога:

— У крыльца господин Сёсё!

Оно-но Комати спросила небрежно:

— Он в свадебном наряде?

— Он мертв, — ответила служанка.

Тогда Оно-но Комати в ночной одежде и босая выбежала на крыльцо и увидела Сии-но Сёсё. Он лежал скорчившись, и снег не таял на его белом лице.

Невыносимая боль пронзила ее грудь, она бросилась на холодное тело, и зарыдала, и запричитала:

И так поочередно она кричала, плакала и выкликала стихами:

Наконец удалось ее оторвать от тела и увести в спальню, и здесь, истощенная горем и слезами, она заснула.

Между тем уже по всему городу распространилась ужасная весть. Молодая императрица в гневе воскликнула:

— Это позор для меня и всех моих дам, что такое бессердечное создание было среди нас!

В своем поместье князь Оно-но Иосидзанэ закричал:

— Будь проклят час, когда это презренное существо родилось в моем доме! Сто ночей без одной? Так пусть же сто лет без одного года бродит она по земле, всем ненавистная!

Служанки Оно-но Комати, трепеща от страха и отвращении, собрались у дверей ее спальни, и старшая служанка сказала:

— Мы свободные девушки и происходим из семей бедных, но уважаемых. Это пятно на нашей чести, что мы служили такому чудовищу. Так уйдем же скорей и поищем себе другую службу.

Через несколько дней князь Иосидзанэ пожелал у: шать, что сталось с его дочерью, и послал к ней своего меченосца. Тот вскоре вернулся и сообщил, что диорец пуст. Оно-но Комати исчезла, но весь пол в ее комнате усеян разорванными в клочья платьями и обрывками бумаги, на которых написаны ее почерком любовные стихи, обращенные к Сии-но Сёсё.

Оно-но Комати исчезла бесследно. Время от времени кто-нибудь встречал на дорогах уродливую нищенку: ее волосы — путаница холодного инея, ее лицо — паутина морщин. Когда спрашивали, что она несет в мешке, привязанном к поясу, она отвечала:

— Сегодня смерть, завтра голод — всего горстку бобов.

И если спрашивали ее имя, она отвечала:

— Когда-то я была горда, давным-давно была горда и прекрасна. Я слагала стихи. Если я назову вам, кто я, вы не поверите.

ПОГОНЯ

Во все время рассказа нищенка беспрестанно переводила глаза с мисочек, которые хозяин подавал полные с верхом, на те, которые уносились опустошенными. Наконец на столе осталась только коробка со сладкими пирожками. Мурамори, насыщенный, лениво жевал их, взял последний, с отвращением посмотрел на него и надкусил.