Богам – божье, людям – людское - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 54

– Пусть прут! – впервые за все время подал голос Стерв. – Если их меньше тридцати будет, все там и полягут, если больше, то кто-то и сбежит. Не они на нас, а мы на них охотиться станем! Я ребят учил, я за них и отвечаю!

– Но-но, ты не очень-то… – попытался окоротить Стерва Корней.

– Не понукай, не запряг! Я на медведя-людоеда в одиночку ходил, и не единожды! Живой, как видишь, и не покалеченный. А охота на человека, если хочешь знать, самая интересная охота. Пускай приходят, редкий случай – ребяток на живую дичь натаскать.

– Неужто приходилось на людей охотиться? – заинтересовался Корней.

– Приходилось! – Стерв вызывающе выставил вперед бороду. – Хочешь, об заклад побьемся? Если от тебя кто-то из ляхов сбежит, то я его с десятком разведчиков не просто отыщу, а назад в Ратное заставлю самого прибежать! Ну, что в заклад выставишь?

– Кхе! Ишь, разгорячился! Заклад ему… Война – не игрушки! За каждого отрока ответишь!

– Не хочешь, как хочешь. – Стерв как загорелся, так же быстро и остыл. – Война без потерь не бывает, но беречь ребят буду, как родных, не сомневайся.

– Кхе… ну, так, значит… Ляхов, по всему видать, мы сегодня не дождемся. Оно и понятно – на Княжьем погосте разобраться надо, полон в кучу согнать и где-то запереть, по кладовкам вашим, – Корней снова зыркнул на погостных десятников, – пошарить, баб ваших повалять…

– А ну хватит! – Старший из людей боярина Федора грохнул по столу кулаком и поднялся с лавки. – Или кончай изгаляться, Корней, или бери меч да пойдем на двор, там я тебе язык и укорочу. Ну, идешь?

– А коли я тебе укорочу… голову?

– Тогда передашь боярину Федору мои слова: «Вот так случается, если старшим на погосте оставляют не воина, а писаря».

– Ну, слава Тебе, Господи, хоть один ожил! – отозвался Корней. – Я уж и ждать перестал, хотя… Михайла, ну-ка ответь: была надежда на то, что они в разум придут или нет?

«Внимание, сэр Майкл, лорд Корней ничего просто так не делает, для чего ему понадобился этот внезапный экзамен? Думайте, сэр, думайте! Способность их сиятельства графа Корнея Агеича оборачивать в свою пользу любое, даже мелкое обстоятельство вам известна. Изводя насмешками и прямым хамством погостных десятников, он явно готовил какую-то ситуацию, но не дуэль же в самом деле! А потом совершенно неожиданно включил в разыгрываемое действо вас. Зачем?»

Словно давая внуку время для размышлений, Корней обратился к десятнику, бросившему ему вызов:

– Да ты садись, Кондраша, садись! Что разгорячился, так это хорошо, не все ж снулую рыбу из себя являть, а что обижаешься, так это зря – самому небось не раз доводилось обалдевших ратников оплеухами в разум приводить. Приходилось же?

– Гм…

– Вот и ладно. И не смотри на меня так, теперь Алексею с Егором приглядывать за твоим десятком нужды нет – и на тебе позора не будет, и им заботы меньше.

«Так, сэр, подсказка была: лорд Корней признался, что ожидал проявления активности хотя бы от одного из погостных, значит, отвечать на его вопрос можно утвердительно, но надо же ответ как-то и обосновать! Чего же он от вас ожидает? Так-так-так, неожиданный экзамен… и вы, сэр, со своей «диспозицией» неожиданно вылезли. Граф Погорынский на ваш демарш отреагировал не сразу, слушал молча и ни одного вопроса не задал, а потом… Есть! Не оборвал на первых же словах, хотя вам здесь выступать было не по чину, выслушал ваш доклад и ответы на вопросы, а теперь, задним числом, требует продемонстрировать право на подобное поведение! То есть чтобы согласиться с вашим планом, сэр, надо показать присутствующим, что боярин и боярич знают что-то такое, что неизвестно остальным, и даже возможно, что боярич вылез со своими предложениями не сам, а по предварительному согласованию! Извольте, сэр Майкл, оправдывать оказанное вам высокое доверие».

Погостный десятник Кондратий, еще немного побуравив Корнея взглядом, шумно выдохнул и опустился на лавку. Тотчас почти все ратнинцы совершили одно и то же движение – слегка опустили правое плечо и шевельнули рукой возле голенища сапога – убрали на место засапожники. Никакого поединка конечно же не произошло бы, погостных десятников просто-напросто не выпустили бы из горницы живыми.

– Ну, что надумал, Михайла? – вернул общее внимание в Мишке Корней. – Была надежда, что кто-то из них опямятует, или я зря старался?

– Была, господин воевода! Еще в войско Александра Македонского старались не брать тех людей, которые при опасности или разозлившись бледнеют. Если кровь от головы отливает, то человек и соображает медленнее, и видит хуже. Когда ты сказал про Рудного воеводу и приказал десятнику Егору убивать за трусость или неповиновение, десятник Кондратий раскраснелся и вспотел, значит, был готов спорить или драться, а десятник… прости, не знаю имени, побледнел, да так сидел потом, словно пришибленный.

Мишка вовсе не был уверен в правильности того, что излагает, но среди собравшихся вряд ли нашелся бы квалифицированный оппонент, впрочем, усилить впечатление не мешало.

– И еще одно, господин воевода, – продолжил Мишка. – Слова десятника Кондратия об оставленном за старшего писаре, показывают, что он не только о себе, но и о деле думает.

– Кхе! Писарь-то, поди, первый в бега кинулся? А, Кондраша?

– Первым он к кладовым кинулся! – отозвался Кондратий. – Две телеги наворотил, а семейство его еще две нагрузило скарбом домашним, только на выезде, второпях, за воротный столб зацепился, колесо соскочило, телега в воротах застряла… так все там и остались.

– То есть народом он не командовал, не ободрял, не успокаивал, что надо делать, не указывал? – уточнил Корней.

– Даже и не думал!

– Кхе! Ну а вы куда смотрели?

Вместо ответа десятник Кондратий многозначительно покосился на своего напарника, имени которого Мишка не знал.

– А чего я-то? – нервно среагировал тот. – Сказано: писарь за старшего, значит, он за старшего, я-то чего?

«Похоже, сэр, десятники у боярина Федора отнюдь не равны между собой. Первого в неофициальной иерархии Федор наверняка забрал с собой в Туров, а Кондрат, скорее всего, только третий – опытен, не труслив, и перед начальством не очень-то прогибается, вон как деду дуэль предложил. Вот так же, наверно, и боярину Федору высказал как-нибудь то, что думает, да и не однажды, за что и нелюбим, мягко говоря. А этот, бледный да безымянный, начальству поперек наверняка никогда ни полслова, потому и второй. А не попробовать ли?»

– Готов биться об заклад, – обратился Мишка к «бледному и безымянному», – что ратник Дорофей в твоем десятке состоит.

– А чего Дорофей-то? Ну, у меня, и что с того?

– А то, что, как он пленного насмерть забил, я видел, как он грабить наладился, пока другие еще воевали, тоже видел, а в бою я Дорофея не видел, как ни смотрел.

– А ну, заткнись, сопляк! – гаркнул вдруг Корней. – Молод еще взрослых ратников судить!

«Черт вас за язык тянул, сэр!»

– Ишь борзый какой! Не видел он! – продолжал дед, но Мишке было видно, что разозлился он не всерьез, а «для проформы». – А что ты вообще видел? Молокосос, едрена-матрена, сейчас вот велю тебя пинком под зад отсюда выкинуть…

– А и велеть не надо! – Фома начал подниматься из-за стола. – Я его сейчас сам уму-разуму поучу…

«Вот уж хрен… я за базар отвечу, но не тебе!»

Тук, д-р-р – метательный нож воткнулся в столешницу между пальцами руки, которой Фома оперся на стол, и мелко задрожал.

– Пусть вот он меня выкинет! – Мишка указал пальцем на «бледного и безымянного». – Ну, давай! Я же тебя обидел и о человеке твоем дурное слово сказал. Давай! Чего сидишь?!

– Пугать меня, недоносок?! – Фоме явно было обидно, что от неожиданности он испуганно отдернул руку уже после того, как Мишкин нож воткнулся в дерево, не задев пальцев. – Давно пора тебе…

Ш-р-р – скребанул по столешнице окольчуженный локоть Алексея. Рудный воевода не повернул голову и почти не изменил позу, но как-то сразу стало понятно, что его движение и скребущий звук адресованы десятнику Фоме.