Большое время - Лейбер Фриц Ройтер - Страница 29

Кому так сильно захотелось сбежать, что он интровертировал Станцию, отрезав все возможные контакты с космосом в обоих направлениях, рискуя при этом вообще никогда не вернуться в космос?

Отвлекаясь от того, что произошло с тех пор, как появился Брюс и все перебаламутил, мне казалось, что самый серьезный мотив был у Дока. Он знал, что Сид не будет покрывать его до скончания века, и что у Пауков наказания за уклонение от выполнения долга покруче, чем просто «взвод, залпом — пли!», как нам напомнил Эрих. Однако Док неподвижно валялся на полу перед стойкой бара с того времени, как Брюс вспрыгнул на нее, хотя я, конечно, не могу сказать, что я все время за ним следила.

Бур? Бур сказал, что он устал от Станции, и сказал это тогда, когда его голос шел в зачет, так что вряд ли он стал бы закрывать себя на Станции, быть может, навсегда, не говоря уже о том, чтобы закрыть там же Брюса с девчонкой, к которой он испытывал нежные чувства.

Сид любит реальность, неважно, меняется она или нет, все до последней пылинки, а особенно он любит людей — больше, чем кто-либо из тех, кого я знала. Это большой ребенок с широко открытыми глазами, который норовит схватить все, что попадается ему под руки и засунуть в рот — трудно представить себе, что он вдруг решил отрезать себя от космоса.

Мод, Каби, Марк и два внеземлянина? Ни у кого из них, насколько я могла себе представить, не было мотива, хотя то, что Севенси — из очень отдаленного будущего, могло связывать его с этой идеей о Поздних Космиках; да еще вроде бы что-то завязывалось между критянкой и римлянином, из-за чего они могли бы пожелать интровертироваться совместно…

«Придерживайся фактов, Грета», — напомнила я себе со вздохом. Итак, оставались Эрих, Брюс, Лили и я сама.

И я подумала — Эрих… в этом что-то есть. У маленького коменданта нервная система койота и храбрость дикого кота, и если бы он решил, что для окончательной победы над Брюсом ему нужно запереться с ним вместе, то он бы это сделал, не задумываясь ни на секунду.

Но даже перед тем, как Эрих начал отплясывать на бомбе, он постоянно прерывал Брюса своими выкриками из толпы. Правда, могло так случиться, что между своими выкриками он тихонечко отступил назад, интровертировал Хранитель и… да, вот в этом-то и есть основная проблема.

Если бы виновной была я, то это значило бы, что я свихнулась и вот вам наилучшее объяснение всего, что случилось. Бр-р-р!

Мотивы Брюса казались столь очевидными, особенно смертельная (или бессмертная?) опасность, которой он подвергал себя своим подстрекательством к мятежу. Было только досадно, что он все время был на виду, возвышаясь на баре. Конечно, если Хранитель был интровертирован до того, как Брюс вскочил на бар, мы все бы заметили мигающий голубой индикатор. Я-то наверняка заметила бы, когда оглядывалась на девушек-призраков — если, конечно, он работает так, как объяснял Сид, а он сказал, что никогда не видел этого в натуре — только читал в инструкции. О Боже!

Но Брюсу и не нужно было бы этим заниматься (я уверена, так мне хором сказали бы все мужчины на Станции), потому что у него есть Лили, которая сделала бы эту работу за него, а она имела такую возможность точно так же, как и любой из нас. Лично я отношусь очень сдержанно к этой теории «женщина-безропотно-подчиняется-мужчине-от-которого-она-без-ума», но приходится признать, что в этом случае есть о чем поговорить. Поэтому мне казалось совершенно естественным, когда, не сговариваясь, мы все решили, что результаты поисков ни Брюса, ни Лили мы не принимаем во внимание.

Все это мы продумали и остался только вариант с таинственным незнакомцем, который каким-то образом проник в Дверь (как он умудрился это сделать, не используя Хранитель?) или же какой-то невообразимый тайник, может даже вне самой Пустоты. Я знаю, что последний вариант исключается — ничего нельзя выбросить за пределы ничего — но если вам захочется подобрать пример чего-нибудь не весьма приятного, специально созданного для того, чтобы совершенно вас запутать, то это именно Пустота — туманная, мутно вспененная, серая слизь…

«Постой-ка секундочку, — сказала я себе, — и сосредоточься на этом. Ведь это же должно было броситься тебе в глаза с самого начала».

Что бы ни появилось из Пустоты, или, если быть точнее применительно к нашему случаю, кто бы ни прокрался из нашей толпы к Хранителю, Брюс должен был видеть. Он видел Хранитель поверх наших голов все время, и, что бы там ни происходило, он это видел.

Эрих мог бы и не видеть, даже после того, как влез на бомбу, потому что он был занят своим актерством и большую часть времени стоял лицом к Брюсу, создавая образ народного трибуна.

Но Брюс должен был видеть — если только он не был столь увлечен тем, что говорил…

Нет, братцы, Демон — всегда актер, неважно, насколько он верит в то, что произносит, и никогда еще не существовало актера, который не заметил бы мгновенно, что кто-то из публики вдруг начинает разгуливать во время спектакля.

Так что Брюс все знал, и от этого он еще больше вырос в моих глазах как актер, который заслуживал признания; ведь похоже, никому не пришло в голову то, что сейчас осенило меня; либо же они перешли на его сторону и поддерживают его.

Но только не я — я так не играю. И кроме того, я и не в состоянии этого сделать — я становлюсь сущей чертовкой.

«Может быть, — сказала я себе, пытаясь ободрить, — наша Станция — это преисподняя, — и добавила: Что ж, тогда соответствуй своему возрасту, Грета, твоим двадцати девяти годам — не знающим сострадания, не имеющим корней, не признающим правил».