За горным туманом (ЛП) - Монинг Карен Мари - Страница 39

“Он сжёг мою королеву! Он украл мою свободу, удержал меня здесь”.

“Потому что испытывает любовь к тебе, отказывается потерять тебя! Это так ужасно? Он собственным телом спас твою жизнь. Он заслонил тебя собой, как верным щитом, и принял стрелу, предназначенную тебе. И я скажу, лучше бы он позволил ей вонзиться в твою грудь. Это прекратило бы его мучения и он не истекал бы кровью что снаружи, что внутри!”

“Я не просила его спасать меня!”, запротестовала она.

“Точно в цель. Вам и не надо было просить его. Он дал это, не надеясь ни на что. Как отдал бы всё, что угодно. Но вы приговорили его, хотя не знаете ничего о могущественном Ястребе! Скажите мне, увидев летящую в него стрелу, пожертвовали бы за него своей жизнью? Вижу по вашим глазам, что нет. Жалею о том, что пожелал для вас, и на каждую звезду, в каждую ночь на всю свою оставшуюся никчемную жизнь я буду желать исправления того, что я натворил. А сейчас уйдите с моих глаз. Ястреб не увидит вас сейчас. Возможно никогда. И это тоже плохо для него. Возможно за время вдали от вас, он исцелится и от других ран тоже”.

Эдриен гордо подняла голову и встретила его горящие глаза. Она отказалась показать боль, что сковала её сердце. “Скажи ему я благодарю его за то, что он защитил меня. Скажи ему, я вернусь завтра и на следующий день тоже, снова и снова, пока он не позволит мне увидеть его поблагодарить его лично”.

“Я ничего ему не скажу”, ровно ответил Гримм. “Ты ничто для него и я не буду обманывать его в твоей игре”.

“Тогда хотя бы скажи ему, что мне жаль”, тихо сказала она. И так было на самом деле.

“У тебя недостаточно человеческого сострадания, чтобы испытывать сожаление, девушка. Сердце изо льда в ослепительном, как огонь, теле. Ты – самая худшая в своём роде. Не приносишь мужчине ничего, кроме жалкого глотка сладости, а затем следует бочонок, полный горького осадка”.

Эдриен ничего не сказала, прежде чем исчезнуть в полутёмном коридоре.

******

“Где она? Она в порядке? Кто её охраняет?”, беспокойно метался на кровати, скидывая одеяло.

“С ней всё хорошо, Хоук. Два охранника стоят у дверей Павлиньей комнаты. Она спит”. Гримм беспокойно покрутил бутылку с виски, что лекарь оставил на столе, затем плеснул щедрую порцию в стакан. Он резко двинулся и стал у очага.

Хоук удивлённо посмотрел на Гримма. Его преданный друг казался необычно напряжённым – вероятно обвинял себя в том, что не был на месте, чтобы предотвратить нападение, решил Хоук. Он осторожно посмотрел на свою перевязанную руку. “Она не спрашивала обо мне, Гримм?”

Молчание тянулось, пока Ястреб не отвёл неохотно свой взгляд от руки и не перевёл его на суровый профиль Гримма. Когда Гримм, наконец, отвёл глаза от языков пламени, Ястреб вздрогнул при виде печали, что читалась в каждой линии лица лучшего друга. “Она даже не спросила, поправляюсь ли я? Куда ударила стрела? Что-нибудь?”, Хоук пытался говорить ровным голосом, но он мучительно надломился.

“Мне жаль”. Гримм осушил свой стакан и подбросил раскалённые угольки носком сапога в камин.

“Проклятье, девчонка сделана изо льда!”

“Отдыхай, Хоук”, говорил Гримм, глядя на огонь. “Ты потерял много крови. Ты подошёл к краю смерти этой ночью. Если бы ты не поднял руку, защищаясь, стрела достала бы твоё сердце, а не только пригвоздила бы руку к груди.

Хоук пожал плечами. “Крохотная царапина на моей груди…”

“Проклятье, это дырка насквозь с размером в сливу в ладони твоей руки! Старому лекарю пришлось вытягивать стрелу сквозь твою руку, чтобы достать её. Ты сам его слышал. Застрянь она у тебя в груди, как следовало бы, да не случилось, благодаря поразительному везенью, и он ничего не смог бы сделать, чтобы спасти тебя, – так жестоко зазубрена она была. Ты будешь носить рубцы и терпеть боль в этой руке всю оставшуюся жизнь”.

Хоук печально вздохнул. Снова шрамы, снова боль. И что? Она даже не потрудилась посмотреть, жив ли он. Могла хотя бы сделать вид, что обеспокоена. Зайти ненадолго, хотя бы из вежливости. Но нет. Вероятно она надеялась, что он умирал; уберись он с её пути, и она стала бы очень богатой женщиной. Может она и сейчас лежала в Павлиньей комнате, подсчитывая золото и благосостояние?

“Даже ни одного вопроса, Гримм?” Хоук изучал шелковистые волоски возле повязки, которые покрывали почти всю его руку.

“Даже ни одного”.

Хоук больше не спрашивал.

“Гримм, приготовь мою сумку. Отошли половину стражи и достаточно слуг, чтобы подготовить дом в поместье Устера. Я уезжаю на рассвете. И хватит подкидывать угли в этот проклятый огонь – уже чертовски жарко здесь”.

Гримм с клацаньем отбросил кочергу к каменному очагу. Он чопорно отвернулся от огня и посмотрел Хоуку в лицо. “Ты едешь один?”

“Я только что сказал тебе подготовить половину всей охраны”.

“Я хотел сказать, что насчёт жены?”

Взгляд Хоука упал снова на его руку. Он изучал её какое-то время, потом глянул мельком на Гримма и осторожно сказал. “Я еду один. Если она даже не побеспокоилась узнать, жив я или умер, может пришло время перестать пытаться. Во всяком случае, немного расстояния может помочь мне увидеть хоть какую-то перспективу”.

Гримм сухо кивнул. “Ты уверен, что сможешь ехать с такой раной?”

“Ты же знаешь, я быстро излечиваюсь. Я остановлюсь у цыган и возьму у них припарки из ромашки и окопника, что они используют…”

“Но ехать верхом?”

“Со мной всё будет хорошо, Гримм. Перестань волноваться. Ты не несёшь за это ответственности”. Хоук не пропустил горькой улыбки на лице Гримма. Его утешило отчасти осознание того, что его друг был таким преданным, когда его собственная жена даже не соизволила поволноваться жив он или мёртв. “Ты настоящий друг, Гримм”, тихо сказал Хоук. Он не удивился, когда Гримм поспешил покинуть комнату. За все годы, что он знал его, слова признания всегда вызывали у мужчины неловкость.

*****

В Павлиньей комнате Эдриен тревожно металась в массивной кровати в состоянии раздражающего бодрствования. В этот момент она была совершенно уверена, что никогда не сможет заснуть снова. Её разум никогда не получит передышки от горькой, ледяной ясности, что бушевала в её мозге, заново окрашивая её каждый поступок с момента её появления в Далкейте в совершенно иные цвета.

*****

Хоук и Гримм выехали верхом, когда рассвет занимался над покрытыми буйной растительностью полями Далкейта. Удовлетворённость поднималась а Хоуке, когда он обводил взглядом свой дом. Годы его службы королю, наконец, полностью завершились, и он мог, наконец, видеть нужды своего народа и быть лэрдом, которым и рождён был быть. Сейчас он хотел всего лишь ещё одну вещь – чтобы Эдриен по-настоящему была его женой во всех смыслах этого слова, была рядом с ним, помогая управлять Далкейтом. И ещё больше ему хотелось видеть своих сыновей и дочерей, гуляющими по этой земле.

Хоук проклинал себя за то, что в душе был безнадёжным глупым романтиком.

“Урожай будет обильным в этот Самайн”, заметил Гримм.

“Да, будет, Гримм. Адам”, Хоук отрывисто кивнул на кузнеца, который приближался, рассекая золото поля своей тёмной фигурой.

“Покидаешь игру? Признаёшь поражение, грозный Хоук?”, посмотрел Адам с издевкой на мужчину.

“Не буди дьявола, кузнец”, кратко предостерёг Гримм.

Адам засмеялся. “Околдую дьявола, и будь проклят сатана. Не боюсь ни черта, и ни перед кем не склонюсь. Более того, это тебя не касается, ну или совсем чуть-чуть – но определённо не так много, как ты себе надумал. Ты чрезмерно превышаешь свою значимость, грубый Гримм”. Адам, улыбаясь, задержал взгляд на Ястребе. “Не бойся, я присмотрю за ней в твоё отсутствие”.

“Я не подпущу и близко его к ней, Хоук”, поспешил Гримм заверить его.

“Подпустишь, Гримм”, сказал Хоук, тщательно подбирая слова. “Если она будет спрашивать о нём, ты позволишь ему быть рядом с ней. И не под каким другим условием”.

Адам элегантно кивнул. “Она попросит. Снова и снова тем хриплым, сладким голосом, что бывает у неё по утрам. И Гримм, можешь сказать ей от меня, что я заполучил у цыган кофе для неё”.