Тень Бонапарта - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 4

Я не нахожу слов, чтобы выразить, сколь велика была самоотверженность дворян-эмигрантов. Однажды я присутствовал на ужине в доме моего отца; нашими гостями были два учителя фехтования, три преподавателя французского языка, садовник и, наконец, бедняк-литератор, постоянно державший руку на отвороте сюртука, чтобы скрыть зиявшую в нем дыру.

И эти восемь человек являлись представителями высшего дворянства Франции, они могли бы иметь все, что душе угодно, если бы согласились забыть прошлое, отказаться от своих взглядов и примириться с новым государственным устроем. Но скромный и, к сожалению, совершенно неспособный к правлению государь увлек за собой в изгнание верных ему Монморанси, Роганов и Шуазелей; некогда они разделяли его величие, а теперь последовали за ним в его падении. Темные комнаты изгнанного монарха могли гордиться лучшим украшением, чем бесконечные гобелены или севрский фарфор. Прошло много-много лет, а я, как сейчас, вижу аристократичных, но бедно одетых людей и благоговейно склоняю голову пред благороднейшими из благородных, которых знала наша история.

Появиться в любом приморском городе прежде, чем я повидаюсь с дядей и узнаю, как он воспримет мой приезд, значило бы просто отдаться в руки жандармов, которые крайне подозрительно относятся ко всем прибывающим из Англии.

Добровольно прийти к французскому императору — это одно, а быть приведенным к нему полицией — это уже совсем другое. Наконец я решил, что самое лучшее в моем положении — постараться найти пустой сарай или что-то в этом роде, где я смог бы переночевать. Старики говорят: утро вечера мудренее; может быть, и я к утру придумаю, как попасть к дядюшке Бернаку, а через него и на службу к новому властителю Франции.

Ветер между тем крепчал, переходя в бурю. Царила такая тьма, что были едва видны белые гребни валов, с ревом разбивавшихся о берег. Суденышка, на котором я приплыл из Дувра, уже не было и помину. Вдали, насколько хватал глаз, тянулись низкие холмы. Когда я приблизился к ним, то понял свою ошибку: в полумраке размеры предметов искажались, и в действительности то были просто песчаные дюны, на которых кое-где темными пятнами выделялись кусты терновника.

Я медленно побрел через дюны, неся узелок с пожитками на плече и с трудом передвигая ноги по рыхлому песку. Ползучие растения цеплялись за ноги, и я часто оступался. Забыв, что мое платье промокло, а руки заледенели, я думал о страданиях, выпавших на долю моим родителям. Меня занимала мысль, что настанет день, когда мои дети тоже будут с воодушевлением вспоминать о том, что случилось здесь со мной — ведь во французских дворянских семьях история рода свято сберегается в памяти потомков, — и мой пример поможет им в трудную минуту.

Мне казалось, что дюны никогда не кончатся, но когда я наконец оставил их позади, мне вдруг непреодолимо захотелось вернуться обратно. Дело в том, что в этом месте море далеко вдается в берег, и приливы образовали необозримое унылое соляное болото, которое, вероятно, и при дневном свете не придавало бодрости путнику, а в такую мрачную ночь и подавно лишало сил. Сначала меня неприятно поразила болотистость почвы, под ногами раздавалось хлюпанье, и с каждым шагом я проваливался в вязкую тину. Скоро она уже достигала мне до колен, и я с трудом вытаскивал ноги.

Как охотно вернулся бы я назад к дюнам, бросив искать более удобный путь. Я окончательно утратил представление о том, где нахожусь, и в шуме бури мне казалось, что рокот моря раздается уже с другой стороны. Ориентироваться по звездам я не умел. Да впрочем, в том не было и нужды, потому как звезд на небе сверкало немного, да и те ежеминутно скрывались за быстро мчавшимися грозовыми тучами.

Я продолжал брести через болото, мокрый и усталый, все глубже и глубже увязая в тине. Невольно мне пришла в голову мысль, что моя первая ночь во Франции будет и последней и что я, наследник рода де Лавалей, обречен погибнуть в отвратительном болоте. Немало миль прошел я таким образом; иногда слой тины становился меньше, но ни разу я не выбрался на совершенно сухое место.

Вдруг я заметил предмет, который заставил мое сердце забиться еще тревожнее. Я начал бояться, что хожу по замкнутому кругу, из которого мне не выбраться. Мне показалось, что беловатый кустарник, неожиданно вставший передо мною из тьмы, я уже видел час назад. Чтобы удостовериться в этом, я остановился; искра, выбитая ударом кремня, на мгновение осветила болото, и в бурой грязи я ясно увидел свои собственные следы.

Итак, мои худшие опасения подтвердились. В отчаянии я устремил взор в небеса и впервые за эту ночь увидел клочок светлого неба. Месяц выглянул из-за тучи лишь на минуту, но я успел разглядеть в небе силуэт, похожий на длинную римскую цифру V или на наконечник стрелы. Приглядевшись повнимательнее, я понял, что это была стая диких уток. Они направлялись в ту же сторону, что и я. В Кенте мне не раз доводилось видеть, как эти птицы в ненастную погоду удаляются от моря и летят внутрь страны. Теперь я не сомневался, что иду в нужном направлении. Ободренный этим открытием, я вновь устремился вперед, стараясь не сбиваться с прямого пути и с большими предосторожностями делая каждый шаг.

Наконец, после почти получасового блуждания мое упорство было вознаграждено: впереди гостеприимно засветилось маленькое окошко.

Каким ослепительным показался мне этот огонек, суливший пищу и отдых! Он вернул меня, несчастного скитальца, к жизни. Из последних сил я бросился вперед. Я до того продрог и измучился, что даже не подумал о том, прилично ли проситься на ночлег в столь поздний час. Впрочем, не стоило сомневаться, что золотой соверен заставит рыбака или отшельника, живущего среди непроходимых болот, не слишком задумываться о моем подозрительном появлении.

Приближаясь к домику, я все больше и больше удивлялся тому, что болото не кончается, а, наоборот, становится глубже, и, когда месяц показывался из-за туч, можно было разглядеть, что жилище расположилось посреди трясины и со всех сторон его — черная вода. Я уже мог рассмотреть, что свет лился из маленького четырехугольного окошка. Время от времени кто-то подходил к окну, заслоняя свет. Судя по очертаниям головы, это был мужчина. Он напряженно всматривался во тьму.

Раза два этот человек даже выглядывал в окно, и было что-то странное в том, как он то появлялся в окне, то мгновенно исчезал. Я невольно удивился столь странному поведению и смутно почувствовал опасность. Непонятный хозяин и дом, расположенный почему-то в самой трясине, заинтриговали меня, и я решил, невзирая на усталость, понаблюдать за незнакомцем, прежде чем искать приюта под его кровлей.

Подойдя ближе, я увидел, что дом был ветхий и давно нуждался в основательном ремонте, он буквально сиял из-за многочисленных щелей, сквозь которые лился свет. Я остановился, подумав, что, пожалуй, соляное болото куда безопаснее для отдыха, чем эта сторожка или скорее всего гнездо отчаянных контрабандистов, которым, как я уже не сомневался, принадлежало это уединенное пристанище.

Набежавшее облако скрыло месяц, и в полной тьме я без малейшего риска смог подкрасться к дому и заглянуть в оконце. Около полуразвалившегося камина, в котором ярко пылали дрова, сидел поразительно красивый молодой человек; он углубился в чтение какой-то засаленной книжонки. Его продолговатое, смуглое лицо обрамляли густые кудри черных волос, волнами рассыпавшихся по плечам. В его наружности сказывалась натура утонченная, поэтическая. При всех своих опасениях, я ощутил радость, глядя на это прекрасное лицо, освещенное ярким пламенем, и чувствуя тепло и свет очага. Что может быть более притягательным для замерзшего и голодного путника?

Несколько минут я не сводил глаз с загадочного обитателя хижины: его полные чувственные губы то и дело вздрагивали, словно он повторял прочитанное. Но вот он положил книгу на стол и снова приблизился к окошку. Заметив в потемках очертания моей фигуры, он издал радостное восклицание и приветливо замахал рукой. Дверь распахнулась, и его высокая, стройная фигура показалась на пороге. Черные как смоль кудри развевались по ветру.