Под сенью короны - Коваль Ярослав - Страница 53

Вестовой снова вернулся раньше, чем я ожидал. И сообщил, что Шеругин сдался по первому требованию императора, распахнул все ворота и выдал бы мятежников, настаивавших на сопротивлении, если бы те не успели добраться до порта и сесть на корабль.

Когда я въехал в ворота города, императорские войска уже занимали его. Всё происходило в строгом порядке, и, хотя местные явно были напуганы и жались к стенам, едва ли им в действительности что-нибудь угрожало. Кстати, вот уж где нечего рассчитывать на сытную кашу. Может быть, только мёда тут и будет в достатке. Война должна была опустошить окрестные земли, кормившие Шеругин. И если горожане уже сейчас не испытывают проблем с питанием, значит, я мало что понимаю в гражданских войнах.

Но, к счастью, у армии есть не только солдаты, ящеры и оружие, но и обоз. Голодными не останемся, свой сухарик получим.

Побеседовав с командирами пехотных подразделений, распределявшихся по Шеругину, я узнал, что решение о сдаче было принято в считаные минуты. Раз — армия подошла к стенам, два — было предъявлено требование открыть ворота, три — ворота распахнулись. То есть обсуждение проблем сдачи кто-то провёл заранее.

— Нет сомнений, что это решение принял и осуществил Великий судья, — заявил пехотинец. — Разумеется, а кому ещё?! Амержи всегда достойно служил Закону, никто не скажет о нём дурное.

— Честь и хвала тому, кто выполняет свои обязанности в соответствии с долгом и законом, — изрёк я с умным видом, лишь бы что сказать.

На языке вертелось кое-что другое, из разряда: «А что ж тогда этот Великий судья раньше не поставил всех горожан под императорские знамёна и не отправил воевать за полудемона?» или «Осмелел он, похоже, только теперь, когда армии его величества выиграли кучу битв, а мятежников в Шеругине естественным образом поубавилось». Но промолчал. Действительно, цапать крупного религиозного чина, к тому же только что сэкономившего нашей армии кучу жизней, не стоит.

В тот же вечер в главном храме божества Закона совершалась величественная служба. Меня туда, собственно, никто силком не тащил. Мне хотелось объяснить местную веротерпимость многобожием, но здравый смысл противоречил, в памяти всплывали заученные со школьных времён факты об отсутствии какой-либо веротерпимости у тех же римлян, например, которые поклонялись целой туче божеств, больших и мелких.

По сути, это ведь скорее конфликт образов жизни, традиций и установлений, чем религий. Возмущение и ненависть вызывало то, что кто-то рядом имел наглость жить неправильно, в смысле, не так, как другие. Оттого, что чаще всего подобное различие обуславливается религией, либо же чем-то подобным, не следует, будто люди и в самом деле готовы годами лить кровь лишь по причине конфессиональных различий. Это хорошо, что имперцы не прочь терпеть моё равнодушие к своим богам, раз уж я примирился с их пониманием долга, принципами безусловного повиновения низших высшим и прочими коренными принципами их жизни.

Я бы, конечно, отстоял службу, если б меня позвали, не стал бы спорить, рискуя оскорбить чьи-нибудь религиозные чувства. Но, раз не позвали, с облегчением повалился спать. Да, наверное, интересно было бы взглянуть на местные храмовые торжества, но если всё сложится хорошо, у меня ещё будет уйма возможностей. Налюбуюсь.

После службы ко мне заглянул Аканш. Нам пришлось разделить ужин — еды действительно оказалось лишь чуть больше, чем в походе. Шиковать не с чего, что ж, поделимся друг с другом, и станет легче. Кроме того, возможность спокойно посидеть и поговорить за трапезой — особое удовольствие, которое учишься ценить именно тогда, когда подобная возможность возникает редко.

— Так понимаю, господам мятежникам больше ничего и не остаётся, как сесть на корабли и попытать счастья за океаном, — сказал мне мой первый зам, подчищая миску куском лепёшки.

— Да? Считаешь, за морем им найдётся место?

— Его величество будет преследовать их до края мира, если он есть. Но попытаться-то они могут. И вернее всего, что попытка перебраться через океан для них — единственная надежда хоть на что-то. Какой смысл мятежникам продолжать воевать? Ведь война уже проиграна. Посмотри — у них скоро ни единого солдата не останется.

— Да уж.

— Так что нам остаётся ждать. Посмотрим, не переберутся ли военные действия на моря и океаны. Всё лучше, чем землю топтать.

— Считаешь, придётся нам в морских волков перекреститься?

— Почему именно в волков? Разве волки плавают?

— Э-э… Нет. Просто у меня на родине так называют опытных мореходов.

— А почему так называются? У тебя на родине есть рыбы, похожие на волков?

— Нет.

— Тогда почему?

— Не знаю.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, а потом я не выдержал и заржал.

— Странный ты человек, командир, — изрёк мой зам и невозмутимо продолжил вытирать миску.

Я был уверен, что мне и моим людям недолго придётся отдыхать в Шеругине, и оказался прав. Собственно, кого ещё отправлять обшаривать берега и выяснять, где пристал вышедший из города корабль, или где он мог пристать, или где ещё есть возможность обнаружить силы мятежников? Та же задача была заодно поставлена и вершним разведчикам. Меня, конечно, об этом специально никто не извещал, но я узнал. И сильно бы удивился, если б выяснилось, что такого поручения вершним не давали. Это же логично!

Аштия никак себя не обозначала, ни с кем не встречалась, всеми военными делами заправляли её люди, им же я передавал сведения, переданные мне моими подчинёнными. Это могло означать только одно. Что ж, каждая женщина беременна лишь временно, роды тем более длятся не долго, можно подождать. Хорошо, что на этот раз, в отличие от прошлого, я не имею к сей процедуре ни малейшего отношения.

Корабль, который в Шеругине захватили мятежники, не годился для путешествия через океан. Конечно, в самом крайнем случае, не имея другого выхода, люди могли бы решиться на долгое путешествие и в отсутствие достаточного количества припасов на борту, на судёнышке, едва способном выдержать хороший шторм. По пути ведь можно, в конце концов, ловить рыбу, есть её и извлекать из неё годную для питья жидкость, а заодно уповать на отличную погоду.

Но действительно ли мятежники считают своё положение столь безнадёжным? Вряд ли. Скорее всего, сторонники Атейлера, покинувшие город Великого судьи, попытаются отыскать корабль побольше, лучше снаряжённый. Кстати, интересно, кто же теперь, после смерти Атейлера, считает себя претендентом на престол? И есть ли тот, кто решится на такой публичный шаг, особенно после карательной деятельности, которую развернул Лагрой? Я бы не рискнул.

От своих разведчиков я узнал, что наследником семьи Атейлер сперва провозгласил себя лорд Маженвий, но он протянул недолго. Руштеф расправился с ним почти так же изобретательно, как с Атейлером. Следующим стал лорд Малеш, но и этот продержался меньше месяца. Ему повезло, после битвы в Ущелье государь-полудемон собственноручно расправился с пленным соперником, не оставил это своему Главнокомандующему, так что смерть Малеша получилась быстрой и сравнительно лёгкой.

Теперь претендентов больше не осталось («Закончились?» — сострил я, но собеседник меня не понял). Продолжали сопротивляться те, кто уже не мог рассчитывать на снисхождение. По всему выходило, что Аштия права, что её старший зять, лорд Кашрем, пожалуй — самый последний «нейтрал», успевший своевременным вступлением в армии императора защитить себя от обвинений в содействии мятежникам. Что же касается активно воевавших против государя-полудемона, то их поезд давно ушёл. Теперь им на снисхождение нечего рассчитывать, и господин Лагрой очень убедительно это показал.

Поэтому они будут сражаться до последнего. Хотя бы для того, чтоб умереть в бою, а не на плахе.

Мне подумалось, что хорошо было бы, если б его величество предложил мятежникам сдаться, пообещав помилование. Не так-то легко уничтожить зверя, затёртого в угол. Всегда можно ожидать смертоносного броска в лицо в самый последний отчаянный момент. Не только человек способен рваться к чужому горлу без надежды на собственное спасение, но человеку это очень даже свойственно. Чтоб избежать чужого смертельно опасного отчаяния, лучше бы предложить хоть какую-то надежду на спасение. Тогда ярость безнадёжности может в один миг смениться покорностью.