Под сенью короны - Коваль Ярослав - Страница 36

— Командующий, поскольку я имею дело с представителями знати…

— Они не представители знати! — рявкнул господин Лагрой. — Они — предатели, и ты должна была тащить их на аркане всю дорогу! По камням! Должен ли я понимать, что ты сочувствуешь мятежникам? Или же тут имеет место преступная расхлябанность? То, что женщинам не следует даже приближаться к военному делу, давно уже было понятно. Довольно! К делу. Где личный стяг?

Аштия забрала расшитый лоскут из рук сопровождавшего её Аджиба и сделала шаг к Главнокомандующему. Тот и не подумал протянуть руку. С полминуты он ждал чего-то, а потом лицо у него налилось кровью, глаза грозно сверкнули.

— Как подаёшь? Делай, как положено. Или ты забыла? Ну? Преклони колени.

У меня задёргалась бровь. И глаз. Женщина помедлила, прежде чем опуститься на пол залы и склонить голову, безропотно, будто так и надо. А может, действительно так и надо, и я просто ничего не понимаю? И не хочу понимать. На коленопреклонённую госпожу Солор Лагрой отреагировал первым за время моего «знакомства» с ним удовлетворением во взгляде. Но его оно совсем не красило. Удовольствие оказалось такого порядка, что мне трудно было удержать себя и не кинуться кулаком размазывать это выражение по его физиономии. Нельзя. Стой.

Руштеф очень и очень неспешно принял из рук её светлости личный стяг побеждённого Атейлера — он специально тянул время, я мог бы побиться об заклад, что всё именно так. Затем столь же неспешно он протянул руку Аджибу, держащему в руках меч лорда, да с таким видом, будто Аштия сама собой испарилась в воздухе, и тут её уже больше нет. Забрав меч, преспокойно принялся разглядывать ножны и гарду.

Госпожа Солор силилась встать, но, похоже, это было не так просто для неё на столь приличном сроке беременности. Господин Главнокомандующий и его люди не обращали на её попытки ни малейшего внимания. Сопровождающие Аштию штабисты в замешательстве переглянулись, стараясь одновременно делать это как можно незаметнее. Почему?

Да плевать мне, почему. Ярость, чувство такой мощи, которая затмевает разум и совершает убийства, толкнула меня вперёд. Я нагнулся, протянул Аштии руку, но сообразив, что этого недостаточно, подхватил её под локти и помог подняться на ноги.

— Как посмел? — накрыло меня гневное восклицание Лагроя. — Что себе позволяет этот офицер? Его вызывали?

Бешенство оказалось живучим. Когда я поднял взгляд на главу Генштаба, я почти ничего не видел. Но, собственно, зачем мне было видеть? С изысканной до издёвки вежливостью я ответил:

— Господин Главнокомандующий может, если желает, адресовать жалобу моему непосредственному начальству. — И, убедившись, что Аше нормально стоит на ногах и в моей помощи больше не нуждается, изобразил самый низкий поклон, какой только подсказала мне моя ненависть.

Та же самая ненависть слепила глаза, однако кое на что я всё-таки обратил внимание. Отрадой мне было изумление, мелькнувшее во взгляде господина Главнокомандующего и тех его офицеров, которые стояли с ним рядом. Лагрой помедлил, но, видимо, счёл меня слишком мелкой сошкой, чтоб сейчас затевать разборки с отрубанием головы и поминанием устава. Следом за ним спинами повернулись и сопровождающие главу Генштаба офицеры.

Из состояния ступора меня вывело прикосновение женской руки к плечу.

— Идём, — негромко, но твёрдо произнесла Аштия. — Ступай за мной.

Женщина скользнула взглядом и по сопровождавшим её людям, хотя могла этого не делать. Я ожидал, что Аджиб оттеснит меня в сторону, но так и дошёл до выхода из особняка по правую руку от её светлости. До самого экипажа. Видимо, сейчас она уже и на самом лучшем пластуне не решалась ездить — только в карете. Я помог ей подняться по трём крохотным ступенькам, но и вступив внутрь она не отпустила моей руки. И мне пришлось последовать за своей покровительницей в карету.

— Садись. — Госпожа Солор с комфортом устроилась напротив, подгребла под себя подушки. — Нужно поговорить.

— Я прошу прощения, если нарушил традиции, но мне как-то категорически не по себе, когда с женщиной так обращаются…

— Серт, я тебе благодарна, конечно, за твоё заступничество. Однако призываю тебя быть осторожнее и благоразумнее. Твои осторожность и благоразумие могут минимизировать и мои собственные проблемы. Откровенно говоря, примерно представляю, откуда взялась такая бешеная вспышка недовольства мною. Солдаты спонтанно устроили мне чествование после моего возвращения из рейда. Ты слышал об этом?

— Нет.

— Это всего лишь ревность к таким вот проявлениям солдатских симпатий.

— Знаешь, мне плевать, почему этот утырок ведёт себя с тобой, как последнее чмо. Не очень догоняю только, почему это ты рвёшься понимать его резоны?

— Тише, тише…

— Аше, неужели ты не осознаёшь, что он планомерно копает под тебя?

— Понимаю, конечно.

— Он присвоит все твои победы, а недочёты и провалы повесит на твою шею. А провалы ведь будут, можно даже не сомневаться в этом! Особенно если учесть, что его люди постоянно суют тебе палки в колёса!

— Успокойся, Серт.

— Легко сказать… Так! Что это там?

— Городская площадь. На которой сейчас торжественно казнят госпожу Атейлер. Не стоит высовываться. Шторки тоже не стоит отодвигать. Оба мы с тобой уж лучше обойдёмся без подобного зрелища. Поверь мне.

— И кто принял решение о казни?

— Не я, конечно. Я уговаривала дождаться родов и только тогда казнить, умоляла и убеждала. Но моё мнение в окружении нового Главнокомандующего мало кого интересует. Что касается его величества, то он сейчас в столицах. И, откровенно говоря, вряд ли стал бы вмешиваться. Ему сейчас нужно заниматься другими вопросами. Право решать эти задачи отдано господину Лагрою.

— Он просто угрёбище лесное! Почему всем насрать на то, что он творит? Почему никто из твоих людей не вмешивается? Никто из людей императора?

— Им это строжайше запрещено.

— Аше, ведь все эти действия направлены и против тебя тоже. Происходящее уже больше смахивает на полномасштабную политическую войну. Если ты сейчас не сделаешь что-нибудь, он тебя с потрохами сожрёт.

— У него нет шансов. — Аштия внимательно рассматривала меня. Казалось, что её глаза поблёскивают в темноте, будто грани камней, отразившие отсветы факелов. Надо же, как быстро стемнело, я и не заметил. До чего ненависть может ослепить…

— Ты так в этом уверена?

— Я знаю. Ладно. Расскажу и тебе, а то ведь ты способен выкинуть ещё что-нибудь… намного более непродуманное. Хотя как раз ты-то и мог сам догадаться. Разве не ты мне рассказывал о Гражданской войне у тебя на родине и о вашем императоре, расправлявшимся с оппозицией?

— Э-э… Прости, не понял. Ты это к чему?

Женщина приподняла брови и посмотрела на меня взглядом малого ребёнка, который мгновение спустя стремительно повзрослел. Взор её светлости, вроде до безмятежности спокойный, был взглядом военачальника, оценивающего вражескую армию, или лучника, выбравшего цель. Болезненно, когда на тебя так смотрят. Становится страшно, что ты недооценил противника.

— После захвата столиц, да ещё и бескровного захвата, перелом в ходе войны стал очевиден. Конечно, всё ещё могло и может повернуться по-всякому, но рассчитывать на победу уже можно. Ты это понимаешь, не так ли?

— Пожалуй, да, — ответил я, напрочь сбитый с толку. — Более чем.

— Дальнейшие военные действия неизбежно должны быть связаны с репрессиями против мятежников. Да, они мятежники, и их необходимо покарать ради блага Империи. Но при этом они — представители многих видных аристократических семейств. В том числе и самых видных. На аристократии держится власть императора, и восстанавливать её против себя государю категорически не хотелось. Но ответственность за казни так или иначе должна лечь либо на его величество, либо на Главнокомандующего и главу Генштаба, то есть меня. А это императору тоже совершенно ни к чему… Не понимаешь? На привязанности и уважении солдат и офицеров к семье Солор строится половина побед Империи. Можно спланировать что угодно, как угодно, но воюют-то простые солдаты. А они могут воевать очень по-разному. И если воздействовать только страхом, то позднее его величество взмокнет подавлять восстания.