Под сенью короны - Коваль Ярослав - Страница 10

Так, хватит ерундой голову забивать! Сперва надо поймать девчонку живой и невредимой, а уж потом её… жениться. Строго в соответствии с местными традициями.

По лесу я плутал довольно долго, разок даже перепугал группку молоденьких поселянок, но они разбежались столь молниеносно, что я не успел даже вослед заверить их в полном отсутствии у меня к ним хоть какого-либо интереса. Кстати, молодцы, девчонки, разумные и дальновидные. Не так-то просто ограбить и изнасиловать жертву, которая при первых признаках твоего присутствия рядом просто испаряется. Тут уж неважно, как это выглядит. Жива и невредима же осталась? Что ещё надо?

Лес был хожен и перехожен, всюду попадались тропинки, идущие в самых разных направлениях. Когда всё-таки мелькнуло издали бело-красное пятно, я уже почти отчаялся (хоть отчаиваться не имел ни права, ни возможности) и здорово взбесился. Первое движение было рвануть напролом по кустам, навалиться всей тушей и ещё взгреть упрямицу. Второе — обдумать ситуацию, сэкономить силы, время и нервы, причём обоим.

Я двинулся вперёд плавно, по-охотничьи беззвучно, и выглянул из-за дерева за её спиной как раз в тот момент, когда она заканчивала подъедать что-то с ладони. Подождал, пока прожуёт (ещё подавится, мало ли), сделал два мягких шага и только на расстоянии одного, хоть и хорошего, броска осведомился:

— И долго так собиралась бегать, горе луковое?

Она подскочила, рванула было прочь, но куда там… У девушки оказались влажные тёплые ладони, от неё пахло лесной земляникой и смородиновым листом. И от спеси мало что осталось.

— Почему луковое? — неожиданно спросила она.

— Хм… Ну, скажем так… От лука ведь плачут, верно? Ну вот, у меня на родине так говорят о человеке, который по жизни выдаёт такие финты, что и смех, и слёзы. Говорят с иронией.

— Опять взялся мне тыкать? Хамло.

— Мне уже не до церемоний, детка. Прости уж. Но я с тобой нереально задолбался. Хватит. Пойдёшь, куда скажу, и не о чем больше спорить.

— Пусти!

— Тут поблизости больше не найдётся глупых мужиков с косами, которые обязаны тебе своей безвременной гибелью. От которых опять придётся тебя спасать.

— Меня!.. Словно не свою шкуру выручал!

— Твою тоже, заметь. А ведь тот дуболом мог тебя и поймать.

— Не поймал бы. Куда ему. Ты же не поймал!

— Я-то как раз поймал, заметь. Ладно. Пошли.

— Куда?

— Искать обратный путь в Ачейю. И не вынуждай тебя тащить, а то придётся тебя прижать… Кстати, твоя подсказка может оказаться полезной. Да-да, я умудрился отправиться в погоню за юной аристократкой, не прихватив с собой карт. Мои спутники наш след уже давно потеряли, придётся нам теперь в свою очередь их искать.

— Полагаешь, я и в самом деле стану тебе подсказывать дорогу?

— Госпожа вправе сделать выбор. Или я получу подсказку от госпожи, или буду вынужден привязать госпожу к дереву, чтоб госпожа не сделала ноги, пока я буду лазить на скалу, осматриваться.

— Не посмеешь, — прошипела девица.

— Проверим?

— Мерзавец. Выкидыш ослицы.

— Так и быть, если сейчас госпожа закроет рот и станет слушаться, никому не расскажу, как неподобающе госпожа выражается.

— Твоих одолжений мне не надо!

— Хочет не хочет госпожа, а вынуждена будет мои одолжения принять.

И я перехватил её поудобнее, чтоб уж наверняка не вырвалась. Впрочем, пусть и вырывается, уж теперь убежать не сможет.

— Я хочу есть, — решительно заявила девчонка.

— Сочувствую. И присоединяюсь. В седельных сумах моего пластуна есть паёк.

— Не собираюсь помогать тебе искать обратный путь!

— Очень глупо. — Я подтащил аристократку к дереву, притулившемуся у рослого скального пика, прижал и завернул ей руки за ствол. Верёвка у меня с собой была, замотана прямо под поясом, и узлы я завязал на совесть, прекрасно понимая, на что рассчитывает девочка — вывернуться из пут, пока я буду лазать наверх и осматриваться. — Ну, придётся меня подождать.

— Чудовище.

— Да, отчасти.

Когда я спускался, за мной следил белый от ярости взгляд. Но больше девушка не пыталась оскорбить меня, и когда узлы ослабли, не попыталась вырваться, а принялась равнодушно растирать запястья. Держалась она с таким нарочитым достоинством, что я заподозрил неладное, но до поры до времени предпочёл обойтись без вопросов.

— Идём. Вот туда. Собственно, не так и далеко. К утру наверняка дойдём.

— Я устала.

— Госпожа намекает на то, что мне придётся её нести?

— Убери от меня руки. Сама пойду.

Мы брели по лесу с большим трудом — что она, что я только теперь осознали степень своей усталости. В общем-то, девушке, конечно, приходилось намного труднее, чем мне, нужно было тащить её за руку. Она не упиралась, нет — просто выбилась из сил и брела, спотыкаясь, явно из одной только гордости не ложилась на землю со словами: «Да пошли вы все в баню, я устала». В очередной раз покосившись на неё, я сдался.

— Предлагаю госпоже всё-таки передохнуть немного. Сейчас наломаю лапника, кину сверху куртку — госпожа сможет поспать.

— Откуда такая заботливость? — Шехмин посмотрела на меня с подозрением.

— Просто по-человечески жалко уставшую женщину. Что в этом такого?.. Ради бога, почему такой взгляд? Я не изнасилую и не съем госпожу, пока она будет спать. Торжественно клянусь. Ну, что опять не так?

— Столько беспокойства об обречённой…

— Обречённой на что? — Я предпочёл наломать веток с ближайшего куста, чтоб ни на миг не выпустить девушку из поля зрения. — Как понимаю, брак госпожу ждал бы в любом случае. А мужчина, заполучивший в жёны даму более родовитую, чем он сам, обязан обращаться с супругой уважительно, так что госпоже ничего страшного не грозит.

— Может, хватит лгать? Считаешь, я поверю, что ничего более страшного, чем неравный брак, меня не ждёт?

— Я же всё объяснил. Всё разложил по полочкам. Где в моих рассуждениях изъян? Что в них свидетельствует о том, что меня могли ввести в заблуждение при постановке задачи?

— Ты объяснил. И при этом вёл себя настолько вызывающе и нагло, что… Считаешь, я поверю, будто офицер станет настолько откровенно нагличать с женщиной благородного происхождения в ситуации, если предполагает, что эта женщина может остаться в живых? Ведь в этом случае месть рано или поздно последовала бы.

Я вдруг сообразил, что фамильярность в этом мире имеет значение куда большее, чем у меня на родине. Там на фамильярность можно было обидеться, срезать ответной язвительной фразой, ну, в морду дать. Здесь же это могло быть приравнено к тягчайшему оскорблению, к покушению на честь и достоинство, привести к многолетней вражде семей и прочим страшным, необъяснимо тяжёлым для меня последствиям пары-тройки оброненных фраз. Разумеется, в случае с представителями низших социальных слоёв всё проходило легче и проще, но у них и жизнь ведь проще. Там могли отреагировать привычным для меня образом. Дать в морду — да и всё. До следующего раза.

Давно пора бы привыкнуть мерить свою нынешнюю жизнь новыми мерками. Отойти от прежних. Но как невыносимо трудно отрывать от себя впитанные с детства мерки и условности, привычки и взгляды. Просто как присохшие к ранам бинты — и больно, и неохота, и всё равно надо.

— Прошу госпожу послушать меня. — Свалил охапку веток и действительно накинул сверху куртку. Ночь пронизывал прохладный ветерок, но мне с моими привычками он был даже приятен. Я мог запросто продержаться до утра и без куртки, тем более что спать-то мне не предстояло. Зря, что ли, гонял за девчонкой с таким упорством, не для того же, чтоб заснуть и дать ей бежать. — Я — не уроженец Империи. Я чужак. У меня на родине, что логично, другие традиции. И если я оскорбил госпожу своей манерой говорить, то прошу прощения. Я сделал это по незнанию.

— Думаешь, поверю?

— Уверен, что госпожа не очень-то хочет верить. Однако я клянусь, что мне было сказано — дочерей лорда Ачейи предполагается повыдавать замуж.

— И ты совсем не боишься моей мести?